И вдруг Фран шумно выдохнул, чмокнул меня в нос, собственнически сгреб меня в охапку и улегся на бок, прижимая меня к себе так крепко, что у меня даже дыхание перехватило. Я устроилась так, чтобы иметь возможность хотя бы вздохнуть в загребущих лапках хозяина моей жизни, и подумала: «Да твоя я, твоя, не потеряешь ты меня, не бойся…» Прижавшись щекой к его груди, затянутой в черную футболку, я наслаждалась странным, но очень приятным ощущением единения, а иллюзионист вдруг прошептал:
— Как только выходные закончатся, подадим заявление. Сразу.
— Как скажешь, — хмыкнула я, ехидно подумав, что гормоны таки дали о себе знать, и Фран тоже не железный. В принципе, я была бы не против, если бы мы не ждали до свадьбы, но у Франческо морально-этические принципы временами зашкаливали не меньше, чем у Катькиного шипастого инквизитора, и до свадьбы честный до безобразия иллюзионист ничего предпринимать не собирался. У него ведь не так давно был «день варенья», и совершеннолетие огрело моего жениха по зеленому… в смысле, по светло-русому затылку. А потому через месяц я запросто могла стать женой мсье Легранда. И я была этому рада. До безумия рада.
— Ты сама-то хочешь этого? — вдруг спросил парень, и я возмущенно фыркнула.
— Естественно! Я бы не согласилась, если бы не хотела! — попыталась вправить ему мозги я. — И вообще, неуверенность в себе тебе не к лицу, мой милый, няшный, хороший, добрый принц.
— Это привилегия сэмпая, — усмехнулся парень.
— Да пофиг, — поморщилась я.
— Ладно, тогда я буду Принц-Лягух.
— Иди на фиг! Ты не лягушка!
Я аж подскочила, но Фран поймал меня, притянул к себе и прошептал мне в губы:
— Нет, не лягушка. Но знаешь, по одной вашей сказке принцессу заколдовали, превратив в лягушку. А вдруг сказка ошиблась, и заклятию подвергся принц?
— А я тогда Иван-Дурак? — ухмыльнулась я, нависая над парнем, и чмокнула чуть припухшие тонкие губы.
— Иван — вряд ли, я же не гей, а вот остальное…
— Редиска!
— Нет. Принц.
Я рассмеялась и осторожно поцеловала парня. Он ответил, зарываясь в мои волосы тонкими, аристократически-бледными, вечно холодными пальцами, и я вдруг подумала, что большего счастья, чем быть рядом с любимым человеком, существовать просто не может… Оторвавшись от губ иллюзиониста, я чмокнула его в нос и улеглась рядом, радостно улыбаясь и прислушиваясь к нашему бешеному сердцебиению. Заснула я на удивление быстро, но, перед тем как провалиться в сон, услышала тихий, полный нежности голос Франа, произнесший всего одно слово.
«Люблю»…
Утром тридцать первого числа трудовой народ разъехался по домам, и мы с Ленкой и Катюхой, завершив дела на ферме только вечером, начали готовить праздничный ужин. Сваяв кучу всякой всячины в японо-итальяно-русских традициях, мы решили немного отдохнуть и устроили прощальный девичник, валяясь на моей койке (Ленка, правда, откосила, сев в кресло. Обидно. Чем я хуже Принца? Хнык…). Мы с сестрами не прощались — просто вспоминали веселые моменты прошлого, забавные истории и рассказывали о том, что творилось на душе. После этого я отправилась прощаться с мафией и каждого одарила своим добрым, но ехидным пожеланием, причем, что примечательно, никто не обиделся, а наоборот — многие даже дали пару-тройку ценных советов и высказали мне свои пожелания. Фран, насколько я знаю, тоже успел с народом попрощаться и по своему обыкновению всех затроллить, но, как он потом рассказал, принес каждому извинения за то, что порой его слова бывали очень жестоки, что вогнало в дикий афиг Бельфегорину и Ананаса. Кстати, о монархе. Прощаясь с женишками моих сеструх, я повелела Царской Моське и Хмурой Харьке беречь моих сестер, и они мне это клятвенно пообещали (если, конечно, клятвой можно назвать слова: «Ши-ши-ши, леди сомневается в Принце и его любви к его единственной Принцессе? Не стоит! Иначе Принц превратит ее в кактус!» и «Травоядное, не говори ерунды! Я не собираюсь бросать твою сестру! Думай, что произносишь, иначе — камикорос!» В принципе, если переводить на адекватно-русский с маньячно-пафосного, то да — они мне всё же заботиться о сестрах пообещали). Я осталась довольна этими холериками и пожелала им счастья — искренне и от всей души.
Ну а в десять вечера все обитатели нашего дома, переодевшись, собрались в гостиной. В центре комнаты стоял длинный прямоугольный стол, окруженный стульями; у правой стены, между двумя креслами, примостился светло-коричневый диван; напротив него находилась «стенка» еще советского производства из светлого шпона; напротив двери, у окна, сияла огнями высокая искусственная ёлка; пол укрывал пушистый бежевый ковер; а на стенах, оклеенных бежевыми обоями, висели репродукции лесных пейзажей. Мы с сестрами натаскали с кухни готовый хавчик и соизволили накрыть на стол, после чего к нам заявились мафиози, приодевшие каждый свои родные шмотки плюс свитера, купленные нами (а как иначе? Зима! Крестьянин, начхав на обогрев, изволит замерзать-с!). Кстати говоря, Ленуся выпендриваться особо не стала и надела не платье принцессы-вамп а-ля «Я сбежала из дурдома, сказав родным, что была на шабаше», а вполне себе адекватный черный брючный костюм, в котором ходила в институт — с двубортным пиджаком и широкими брюками. Катюха напялила любимые черные брюки-клёш, которые считала удачной альтернативой юбке, черную блузку с широкими рукавами а-ля «Я летучая мышь, косплеящая Рюука, и мне пофиг, кто что скажет» (хотя это я просто придираюсь, потому как кофточка-то симпатичная была) и алый галстук, являвшийся то ли просто неизменным атрибутом, то ли талисманом на удачу, а также скромненький черный однобортный пиджак. Я же, так как мне никуда уходить не грозило, решила выпендриться и напялила крайне редко мною надеваемое темно-зеленое шелковое платье в пол на широких бретельках, плавно переходящих в лиф, идеально облегавшее фигуру, но расклешенное книзу. Обула я черные туфли на шпильке, а волосы, в отличие от моих сестер, просто собравших их в хвост заколками, уложила в довольно симпатичную прическу с помощью бигудюшек и фена. Кстати, накраситься мне не дал Фран, заявив, что любит меня, а не штукатурку, которой я собралась намазаться, и я это гиблое дело решила бросить. Оставим тушь для встреч с деловыми партнерами, а не для Нового Года в кругу семьи, ага…
Поначалу народ был очень подавлен и разговор не клеился — вот когда я пожалела, что с нами не было Ямамото — однако потом граждане постепенно начали приходить в себя, возможно, благодаря тому, что я врубила негромкую музыку, а Катюха, решив побыть тамадой, начала толкать веселые тосты и травить анекдоты. Вскоре мы уже болтали, как ни в чем не бывало, и отрывались по полной: Фран язвил всем и каждому; я ему в этом активно помогала; Скуало рассказывал восхищенной Ленке эпическую сагу: «Как я с мечом на дракона… то бишь на Первого Императора Мечей ходил»; Рёхей спорил с Дино о том, как надо начинать утро — с пробежки или с обхода всех домашних на предмет проверки вопроса: «А как вы тут поживаете, не скопытились ли за ночь без меня, босса вашего, незаменимого?» — кто за что радел ясно и так; Катька спорила с Мукуро о какой-то ерунде, а именно: повлияет на того Франа, который останется со мной, или нет, изменение прошлого, причем мы-то с Франом точно знали, что нет — нам Шалин-старший об этом поведал в разговоре под сакурами и все об этом отлично знали, но Фей же не мог не выпендриться; ну а Тсуна с довольным видом болтал с Джессо о перспективах отношений их семей. Один Хибари был бука букой и по большей части молчал, жуя свой извечный японский хавчик и время от времени почесывая прибалдевшую у него на плече канарейку. В одиннадцать Катюха объявила танцы и потащила на танцпол — то бишь подальше от стола, поближе к коридору — ничуть не сопротивлявшегося Саваду, а я, заявив: «Хаято, покажи мне класс и свой исключительный музыкальный слух», — схватила за руку бурчавшего динамитчика и потянула следом за ними. Краем уха я услышала диалог своей сестры и босса мафии, где тот заявил, что если бы не наша помощь, у него ушло бы еще много лет на то, чтобы понять, что он не бесполезен и вполне может быть достойным боссом Вонголы, а еще он сказал, что больше не хочет равняться ни на Джотто, ни на себя из десятилетнего будущего — он хочет просто планомерно работать над собой и стать человеком, который сможет с уверенностью сказать, что жизнь прожита не зря и он в своей жизни сделал всё, что мог. Дальше я прислушиваться не стала и завязала с Хаято прощальную беседу. Если честно, расставаться с ним, равно как с Мустангом и Зефиркой-куном, мне не хотелось, но такова жизнь, и порой приходится говорить «прощай», даже если отчаянно этого не желаешь. Гокудера пожелал мне счастья и сказал, что я и правда стала ему самым настоящим другом, хоть он и не понял почему, а я пожелала ему найти в своем мире сильную, но покладистую женщину, которая сделает его счастливым, и он, что интересно, сказал, что, пожалуй, всё же поищет таковую (а не просто подождет, когда она ему на макушку с небес свалится, как планировал раньше), потому как «такая всё-таки наверняка есть» — цитата никотинового мальчика. Далее я танцевала с Дино, которому пожелала не забывать о том, что он не только босс семьи, но и просто отличный человек, ну и, конечно, исполнения его мечты о нахождении госпожи Каваллоне, на что мне ответили объятиями и словами: «Будьте счастливы и не забывайте нас». Джессо же подарил мне незабываемый вальс и с хитрой лыбой заявил о том, что, несмотря на то, что он знал о планах Шалиных по поводу контракта с Крапивиным и познакомил меня с ним только по их просьбе, всё это время он стремился к тому, чтобы смягчить удар от потери контракта и пытался выровнять положение на ферме поиском других деловых партнеров. Я принесла ему искрение извинения, причем уже в который раз, ведь мы с ним общались на эту тему сразу же после боя, да и потом несколько раз, и извинения были приняты, но Джессо заявил, что он вообще-то клонит не к тому. На вопрос: «А к чему?» — он ответил: «К тому, что за последние недели я успел договориться еще со многими. Это мой новогодний и прощальный подарок. Не теряй силу духа, которая меня в тебе привлекла». Я растерялась, но тут же взяла себя в руки и, обняв белоснежного предводителя Мельфиоре, сказала:
