— Неприятная перспектива, — растерялась я. — Про мысли я знала, но про подсознание и чувства… Это перебор. Разве это прописывается в Книге Судеб?
— Они сказали, что да! — громогласно ответствовал Скуало и, вройкнув, схватил меня за руку и потащил к выходу из парка. — Идем к твоему оккультному гению, спросим, известно ли ему что об этом!
— Идем, — согласно кивнула я, и мы поспешили к специалисту по оккультизму. Однако он ничего по данному вопросу пояснить не сумел, потому нам пришлось довольствоваться словами шинигами и расстраиваться от того, что каждый наш поступок, мысль и чувство отслеживается Графом и его приспешниками, что не могло не удручать.
Больше никто задание не выполнил, и Катя из-за этого дико расстраивалась, потому как у нее ситуация сложилась такая же, как и у моего няшного-вопяшного Суперби: ее гордый птиц, вожак всех канареек мира, тоже впадал в транс от того, что, казалось бы, задание было выполнено, но не хватало какой-то мелочи, а вот какой — они оба не могли понять. А вообще, у них царил мир и покой: эта бука была всё так же необщительна, но с моей сестрой менялась, и хотя на людях как была ледышкой, так и оставалась, причем даже с Катериной, наедине явно меняла свое поведение, потому как однажды я видела, как они вдвоем на конную прогулку ехали, и представьте себе — наш Царевич Несмеян улыбался, причем не краешками губ, а открыто и явно не задумываясь о том, что это его имидж вселенской буки испортит. Да и Катя витала в облаках и на бурчание Марии отвечала лишь, что это он с другими себя ведет, как инквизитор с ведьмаками, а с ней он довольно мирный и даже позволяет себе проявлять положительные эмоции, которые от остальных обычно прячет. Она также говорила, что он потихоньку меняется, но только в общении с ней, и это почему-то расстраивало Машу, которая говорила, что раз он не умеет общаться с людьми, то и из Катерины затворницу сделает, на что я парировала: «Так там и делать ничего не надо: она и так у нас как принцесса, в башне заточенная, с самого детства». На это Марии возразить было нечего, и разговоры обычно сворачивались.
А вот у самой Маши в любви ясности не было: она как говорила, что даже думать о таком не хочет, так и продолжала это повторять. Мне, если честно, было как-то всё равно, но я всё же не могла не отметить, что с Дино она и впрямь общалась лишь как с другом, а вот Бьякуран порой отвешивал в адрес моей сестры двусмысленные шуточки, которые она ехидно парировала или же, в случае сильной обиды, начинала портить итальянцу нервы в ответ. Впрочем, они никогда не ссорились, потому что это белоснежное безобразие умело вывернуть всё с ног на голову и даже Маше доказать, что она не права, а это можно было приравнять к подвигу — раньше справлялись только Катя и Фран. С Гокудерой сестра вела себя расковано и непринужденно, но они постоянно скандалили, потому как два таких термоядерных гражданина мирно сосуществовать не могли в принципе. Впрочем, на тренировках это не отражалось, и коэффициент полезного действия от них был удивительный — Мария мне как-то похвасталась своей меткостью, заставив меня в очередной раз пожалеть о своей неспортивности и уныло-печальных результатах на тренировках с Бельфегором. А еще они частенько болтали о мистике — этим сестра тоже умудрилась похвастаться, заодно попросив у меня пару-тройку оккультных книг, «дабы не ударить в грязь лицом перед слишком умным и чересчур любящим выпендриваться собеседником» (цитата Марии, кстати).
Фран же вел себя как всегда — словно был маленьким мальчиком, о котором заботится мамаша-наседка, но чем дольше я за ними наблюдала, тем яснее мне становилась простая истина: видимость эта была обманчива. Почему? Да просто потому, что когда Франу это было выгодно, он притворялся ехидным подростком, но как только Мария влипала в неприятности или ей просто становилось тяжело на душе, он менялся с ней ролями, и в первом случае подрабатывал Серым Кардиналом, ненавязчиво заставляя мою буйную сестричку менять свое мнение, а во втором — наставляя ее на путь истинный или же просто утешая подозрительно взрослыми словами — я однажды за такой сценой издалека наблюдала и после этого поняла, что Фран слишком взрослый для того образа, что сам себе навязал. Вот только Маша, кажется, это не просто воспринимала как должное — она словно не замечала таких вот казусов в поведении Тумана Варии. А может, и замечала, просто виду не подавала — я не знаю, да и как-то мне всё равно. Я за людьми наблюдаю, но не волнуюсь о них и уж тем более не вмешиваюсь в их жизнь. За небольшими исключениями, правда.
Ну и раз уж заговорила о себе, стоит сказать, что у меня самой в амурном плане никаких продвижений не было, хоть я и последовала совету сестер и не ставила больше Бэла в один ряд с другими гражданами. Создавалось впечатление, что он видит мои чувства, но игнорирует их, и я решила, что смысла продолжать это всё и дальше нет. Жила я себе одна раньше и буду жить — ничего ужасного в этом нет, наоборот, это очень хорошо. А надеяться на чудо в данном случае было бессмысленно, и я решила предпринять последнюю попытку показать Бельфегору, что он особенный, после чего, если не поможет, просто оставить все свои мечты в темном чулане, сделать вид, что он просто мой друг, и не думать о том, что могло бы быть, окажись мои чувства взаимными…
====== 66) Отпусти, отпусти, отпусти!.. Нет, лучше поймай. Навсегда... ======
«Любить — значит желать другому того, что считаешь за благо, и желать притом не ради себя, но ради того, кого любишь, и стараться по возможности доставить ему это благо». (Аристотель)
Первого декабря я предложила Бэлу прогуляться, и мы, оседлав лошадей, не спеша поехали по территории фермы. Я сказала, что хочу показать ему свои самые любимые места на участке, а Бэл попросил уточнить, на что я ответила, что самое мое любимое место — это, конечно же, руины, но туда мы не поедем, потому как уже сто раз бывали, а на втором почетном месте в моем списке находилась полянка неподалеку от реки, которая в этом месте разливалась довольно широко, и где мы с Катей ночевали первую неделю после того, как сбежали из дома, когда мне было двенадцать. Бэл о чем-то призадумался, и мы ехали в абсолютной тишине, как вдруг у меня зазвонил мобильный, причем мелодией, стоявшей на неизвестных входящих, и я, с удивлением выудив телефон из кармана куртки, ответила на звонок, притормозив своего милого коника, тут же начавшего вяло принюхиваться к снегу.
— Елена Семёновна? — послышался хриплый женский голос на том конце провода, и мне показалось, что говоривший сильно простужен — голос был смутно знаком, но из-за того, что женщина осипла и хрипела, вспомнить я ее не могла…
— Да, — ответила я, всё еще не понимая, кому это я понадобилась.
— Вас из психдиспансера беспокоят.
Сердце рухнуло в пятки. После смерти родителей Катя сказала, что не позволит упечь меня в психушку, несмотря на то, что срывы у меня были постоянно и эти эскулапы долбаные говорили, будто мне просто необходимо «отдохнуть в стационаре». Но мои сестры ответили твердым: «Нет», — и подписали отказ от госпитализации — мне ведь тогда семнадцать было, и Мария оформила на себя опеку обо мне. Вот только они тогда сказали, что мне всё равно необходимо наблюдаться у врача, а мы сей факт проигнорировали, и я вот уже полтора года как не появлялась в больнице. Они сначала названивали Маше, говорили, что я должна прийти на прием, но она отвечала, что мне лучше будет, если я вообще к ним больше ходить не буду, потому как их лекарства мне никогда не помогали, и мы их сами отменили — «по науке», постепенно, но отменили. Кстати, я после этого себя и впрямь лучше почувствовала, потому как каждый раз, глотая таблетку, вспоминала лечебницу, и мне становилось плохо. Я думала, они от нас отстали, потому как примерно через пару месяцев после смерти родителей звонки прекратились, но, видимо, я ошиблась, потому как голос в трубке произнес:
— Вы не хотите прийти на прием?
— Нет, — бесцветным голосом ответила я. В голове было пусто, а сердце отчаянно не хотело делать каждый новый удар и мечтало замереть навечно.
