— Спасибо, Хибёрд, — пробормотала я, найдя взглядом желтый пушистый комочек, оккупировавший шкаф, и канарейка довольно чирикнула.

— Кьюю? — ткнувшись в меня носом, потребовал внимания Ролл, которого я от удивления перестала почесывать. И я, вернувшись к прерванному занятию, рассмеялась и сказала:

— И тебе спасибо, няша моя игольчатая.

— Кии, — обрадовался Ролл и зафырчал, плюхнувшись спиной мне на колени и подставляя для почесывания белое брюшко. И ведь умудряется меня не уколоть — внимательный…

— Для животных показать живот — верх доверия, — усмехнулся Хибари-сан, а я, пощекотав пузико довольно расфырчавшейся животинки, кивнула и ответила:

— Знаю, так что я очень рада, что Ролл меня принял. Как и Хибёрд, кстати. Не думаю, что он бы стал петь дуэтом с тем, кому не доверяет, я права?

— Да, — кивнул комитетчик и протянул руку канарейке, которая тут же вспорхнула со шкафа и приземлилась на протянутую ладонь.

Хибари-сан начал осторожно гладить Хибёрда, довольно нахохлившегося, а я тискала откровенно балдевшего Ролла, подставлявшего мне то бочка, то лапки, то пузико и радостно фырчавшего и «киикавшего». Вот так мы и просидели до самого вечера, изредка перекидываясь парой фраз и наслаждаясь тишиной и мирной, по-домашнему уютной, семейной атмосферой.

Без пятнадцати десять Хибари-сан бросил взгляд на часы и скомандовал:

— Отбой. В десять — комендантский час.

— Ох, я даже не заметила, как время пролетело, — растерялась я и, ткнув Ролла в нос кончиком пальца, спросила у него: — Ну что, отпустишь меня, няша?

Ёжик ответил согласием и расстроенным набором звуков, а затем лизнул мою ладонь и, спрыгнув на пол, снова заныкался под кровать. Я встала, подошла к Хибари-сану и, погладив Хибёрда, сказала:

— Спокойной ночи, первоптиц.

Канарейка чирикнула и, ткнувшись в мою ладонь клювом, вспорхнула на шкаф, как и Ролл сделав вид, что ее здесь нет и не было, а я кивнула комитетчику, сидевшему в кресле, взяла со стола тарелку с чашкой и, сказав: «Спокойной ночи, Кёя», — направилась к двери, но меня перехватили на полпути, поймав за локоть. Отобрав у меня посуду и вернув ее на Родину, Хибари-сан скомандовал:

— Хибёрд, отвернись.

Канарейка, чирикнув, явно выполнила указание. Глава Дисциплинарного Комитета же притянул меня к себе и, крепко обняв, осторожно поцеловал, зарываясь правой рукой в мои волосы и явно желая продлить эти мгновения как можно дольше, да и я сама хотела того же — нажать кнопку паузы на проигрывателе жизни и как можно дольше не отходить от человека, которого любила больше жизни… Его губы мягко и нежно касались моих собственных, а я робко и неумело отвечала на его осторожный поцелуй, обнимая единственного мужчину своей жизни за шею и отдавая ему всю свою любовь. Но у жизни нет функции паузы или перемотки, а потому Хибари-сан отстранился и прошептал:

— Иди.

— Угу, — нехотя кивнула я, не отходя от него. — Спокойной ночи.

— И тебе, — ответил комитетчик и отпустил меня.

Я чмокнула его в щеку и помчала к двери, прихватив посуду и уже на выходе крикнув:

— Всем счастливых снов!

Ответом мне послужило радостное чириканье, довольное фырчание и вопль: «Киии!» — из-под кровати, а также слова главы CEDEF, отнюдь не раздраженные, но грозные: «Иди уже, а то опоздаешь!» Здесь правильнее было бы сказать: «А то так и останешься здесь, и я тебя не сумею выпроводить», — но кто-кто, а Хибари-сан меня выпроводить бы сумел, да и всю ночь тискать Ролла и петь песни с Хибёрдом, сидя возле главы вонгольской разведки, — не лучшее времяпрепровождение (хотя до ужаса приятное), если учесть, что мне в пять утра заступать на трудовые подвиги, а я и так уже полтора суток не спала. Потому я, скрепя сердце, поспешила в душ, а затем быстро заныкалась под одеяло, закосплеив гусеницу в коконе и подумав, что жаль, что эта гусеница в прекрасную бабочку не превратится, разве что в моль бледную, потому как Хибари-сан заслуживает куда большего, чем ничем непримечательная девчонка без намека на манеры и способности к боевым искусствам, из положительных черт выделяющаяся лишь любовью к животным и мягкосердечностью. Хотя, может, этого всё же хватит?.. Ведь главное, что он увидел во мне что-то хорошее, а не то, что сама я этого увидеть не могу, правда?..

Вот с такими мыслями я и заснула, а снился мне дом в японском стиле, сад камней и толпа белых ёжиков, летавшая за стаей пушистых желтых канареек над напоминавшим море белым гравием этого самого, дивного сада…

Конец POV.

«Тик-так». «Тук-тук». Часы — это сердце. Время — это пульс. После смерти пульс замирает. Сердце останавливается. Воцаряется тишина…

В большой мраморной зале не было слышно ни единого шороха. Даже шестеренки часов не издавали привычных людям звуков. Ведь в этом доме вообще не было часов. А время замерло, вместе со сломавшимся механизмом жизни. Ведь в этом мире жизни не было никогда…

Воздух, холодный, свежий, явно зимний, был пропитан тонким, едва уловимым ароматом лепестков сакуры. Залитый синим светом мрамор стен казался призрачным и невесомым, словно туманным, и оттого еще более пугающим, чем в коридорах особняка. Тысячи свечей стояли в сотнях подсвечников, и их мертвое голубоватое пламя говорило о том, что чье-то сердце еще бьется…

Внезапно дверь бесшумно распахнулась, и в залу вошло прозрачное существо, которое заметить можно было лишь благодаря маске и белым перчаткам. Бесшумно ступая по белым мраморным плитам, оно подошло к одному из подсвечников и пристально посмотрело на одну из стоявших на нем свечей. На свечу, что почти догорела. Белая перчатка потянулась к серому воску и осторожно сняла свечу с ее постамента. Жизнь человека оказалась в руках шинигами. Никто в мире мертвых не способен прикоснуться к свечам, что являются жизнями смертных. Никто, кроме Его Сиятельства Графа, хранителя Дома Тысячи Свечей. Мерное синее пламя колебалось, порождая на стенах загадочные туманные блики. Дверь вновь распахнулась, и в залу вошло существо еще более странное, нежели Граф. Это был высокий мужчина, укутанный в черный плащ, полностью скрывавший его лицо. Однако странным в нем была не одежда, а походка — текучая, словно он и не шел вовсе, а летел над белым мрамором, так ярко контрастировавшим с его плащом, но так отлично его дополнявшим…

Подойдя к Графу, мужчина тихим, едва различимым, но безмерно властным и словно ледяным голосом произнес:

— Ты принимаешь мой вариант платы, Граф? Я давал тебе время подумать до сего дня. Мне нужен ответ.

— Знаешь, дорогой мой, это всё так забавно! — рассмеялся прозрачный шинигами звонким смехом, от которого у любого мурашки побежали бы по коже. Ведь в нем не было ни нотки веселья — лишь холод и жесткость… — Ты приходишь ко мне, хотя тебе здесь не место, ты развлекаешь меня в моем одиночестве! А всё ради чего? Ради трех глупых девочек? Почему ты не хочешь согласиться на мой вариант? Это было бы так забавно! Просто взять и отнять у них самое дорогое! И ничего не давать взамен! Ну, хорошо, от этого плана я отказался, ввиду небольшой услуги, что ты оказал мне. Но скажи, почему ты не хочешь забрать у них самое дорогое, подарив нечто меньшее взамен?

— Тебе ни к чему знать, почему я всё это спланировал, Граф, — было ему ответом. — Так же, как я не спрашивал о причинах того, что ты обратился ко мне за помощью. Мы заключили договор. И ты смягчил плату сестер. Теперь ответ за тобой.

— Знаешь, дорогой мой, — протянул Граф не предвещавшим ничего хорошего тоном, — я приму твое предложение с оговоркой. Смерть. Она будет неизбежна. Расставание. Оно будет неотвратимо. Ты пытаешься свести потери к минимуму, но тебе это не удастся. Сестры потеряют нечто безмерно важное и испытают вкус самой смерти. Ведь это так забавно — видеть, как кто-то из смертных всеми силами пытается выжить! Тебе ли не знать, как я люблю устраивать людям небольшие испытания? Но если бы они ощутили лишь боль, это было бы скучно. Я люблю дарить испытания, которые закаляют души, делают их сильнее, помогают обрести душевное равновесие и непоколебимую твердость! Иначе всё бессмысленно! Мне неинтересны слабые люди — я могу любоваться лишь теми, чей дух силен! Но как же скучно, когда сильный считает себя слабаком! Это удручает, право слово, дорогой мой! Потому еще больше я люблю даровать сильным еще большую силу и веру в себя! Но силу можно обрести лишь через боль, а еще боль — это очень эффектно и театрально, а я так люблю театр! Ну же, посмотри, какой я щедрый, мой сладенький! Я дам этим сестричкам силу духа, дам им то, что ты хочешь дать, смягчив контракт, дам то, что изначально было запланировано! Разве не честно будет дать мне что-то взамен? Хорошее шоу! Настоящие, а не глицериновые, слезы! Эмоции, которые здесь, в этом унылом склепе, мне не испытать! Это равноценный обмен, да-да! Мы дали им полгода счастья. Испытания даруют им силу духа. Но ведь они сами говорят: «За всё надо платить». Вот жизнь и выставит им счет. А я поработаю кассиром, ха-ха!