— Потому я и не против, — хмыкнул разведчик, а я закончила, наконец, свою мысль:
— Я рада, что ты мне это позволяешь, но я не боюсь тебя — в этом ты не прав. Уважаю — да, потому что твоя философия, твои мысли, твой кодекс чести мне очень близки, и я во многом хотела бы на тебя равняться — например, в твоей решительности и вере в себя, которой мне катастрофически не хватает. Но я не боюсь тебя, не опасаюсь и не считаю, что ты меня не примешь, если я поступлю наперекор тебе — я ведь и так иногда иду тебе наперекор, пытаясь показать, что есть и другой путь, нежели тот, что ты выбрал. Если бы я боялась тебя или думала, что ты такие вот мои выходки сочтешь неприемлемыми, я бы так не поступала. А я поступаю — делай выводы. Однако ты прав в том, что я боюсь сделать что-то не так, но не потому, что опасаюсь твоей реакции, а потому, что не хочу причинить тебе боль, понимаешь? Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, вот и всё, потому и пытаюсь угодить, но это не попытка подлизаться или спастись от твоего гнева — это просто попытка хоть немного облегчить и улучшить жизнь того, кто мне очень дорог, понимаешь?
— Теперь понимаю, — пробормотал Хибари-сан и, крепко обняв меня, так, что я оказалась прижата щекой к его плечу, сказал: — Тебе не надо так стараться. Я, конечно, очень резкий, но… Может, ты заметила, но последнее время я не злюсь на твои попытки меня в чем-то переубедить, и уж тем более не собираюсь поднимать на тебя руку. Не хочу причинить тебе боль. Так что не надо пытаться мне угодить — просто будь собой и не бойся сказать, если тебе что-то от меня понадобится — любая помощь, любая поддержка. Я в этом… не особо разбираюсь, но если я начну становиться похожим на отца, скажи мне, поняла?
— Ладно, — улыбнулась я, подумав, что фигу я перестану о нем заботиться и поступать так, чтобы ему было комфортно и уютно, особенно теперь, но если его поведет в сторону тирании, обязательно постараюсь ситуацию наладить.
— И еще, — нахмурился он. — Я не очень люблю разговоры и на сегодняшний разговор долго настраивался, потому что понимал, что придется всё пояснять. Я считаю, что чувства надо показывать поступками, а не болтовней, так что от меня вряд ли стоит ждать романтики…
— Я и не жду, — перебила его я. — Ты не представляешь, как я счастлива, что ты сказал те слова. Я думала, что ты даже «suki dai o» сказать можешь только в крайнем случае, если честно, так что то, что ты сказал…
— Я так сказал, потому что это правда, — перебил меня Хибари-сан, и в его голосе я уловила нотку раздражения. — Я же сказал: чувства надо доказывать, а то, что ты сказала — это полутона и намеки. Так что… закрыли тему.
— Ладно, — пробормотала я и, покосившись на комитетчика снизу вверх, заметила, что он снова немного покраснел. Радостно улыбнувшись, я снова уткнулась носом в его плечо и почему-то вдруг подумала, что, может быть, он позволит мне немного обнаглеть, раз уж сам велел не взвешивать каждый свой поступок с мыслью: «А не обидится ли он?»… И потому, подергав воротник пиджака комитетчика, я тихо спросила:
— Хибари-сан, а можно, раз уж ты сказал, что мне надо поступать так, как мне хочется, я хоть один раз тебя по имени назову? Просто я даже в разговорах с другими никогда тебя по имени не называла и всегда суффикс «сан» добавляла… Я просто…
— Можно, — перебил меня комитетчик, и мне показалось что он улыбается, но взгляд поднять я не решилась. — И не один раз. Можешь звать меня на людях по имени, но с суффиксом, а если мы одни, можешь звать без него.
— Спасибо, — пробормотала я, чувствуя, что отчаянно краснею. — Не думала, что когда-нибудь смогу это сделать… Кёя.
Глава CEDEF вдруг крепко прижал меня к себе, так, что мне показалось, что он мне кости переломает, а я подумала о том, что счастье всегда приходит внезапно, и за черной полосой обязательно следует белая, потому что жизнь — это рояль наоборот, что черных клавиш очень много, но они непременно перемежаются белыми, и что если уж ты ступил на эту полосу, нельзя терять ни секунды ощущения покоя и безмятежности, и надо наслаждаться счастьем, несмотря ни на что — ни на боль от только что закончившейся черной клавиши рояля, ни от предчувствия скорого наступления новой, ей подобной… Я просто терялась в ощущении абсолютной защищенности, радости, эйфории от сбывшейся мечты и неверия в то, что всё это на самом деле происходит со мной, и мне так несказанно повезло. Я не хотела отпускать эти мгновения и мечтала, чтобы время остановилось, прижимаясь к единственному человеку, которому могла открыть душу нараспашку, и который стал не только главой CEDEF и Дисциплинарного Комитета, но и моей жизни… Никогда еще мне не было так спокойно, так хорошо и так безумно тепло на душе. Я хотела раствориться в этих ощущениях и чувстве безграничного счастья, заполнявшем мое сердце, хотела сжать руку единственного мужчины моей жизни и никогда ее не отпускать, потому что он был для меня всем, и я хотела жить только для него… Но Хибари-сан отстранился и, приподняв мой подбородок левой рукой, тихо спросил:
— Можно?..
Я растерялась, подумав, что, по сути, это будет мой первый поцелуй, и я, совершенно не интересовавшаяся раньше подобными вопросами в силу пуританского воспитания, очень смутно себе это всё представляла, но всё же нерешительно кивнула. В глазах комитетчика промелькнуло облегчение, и он осторожно приблизился к моим губам своими, а я закрыла глаза, боясь встретиться с ним взглядом, и отчаянно покраснела. Хибари-сан осторожно коснулся губами моих губ, нерешительно и очень нежно, словно боясь причинить мне боль, и я несмело ответила на его легкий, невесомый поцелуй. В голове звенело, а сердце бешено забилось. Мои руки скользнули по шее комитетчика, крепко обнимая его, а его ладони заскользили по моей спине, и левой рукой он зарылся в мои волосы, не давая мне и шанса отстраниться, но я и не хотела этого. Он целовал меня очень мягко и бережно, словно боялся, что я могу рассыпаться на миллион осколков, а я отдавала ему всю свою любовь и нежность, всю себя — без остатка, и впитывала все его эмоции, все чувства, все надежды и страхи… Наконец, он отстранился, а я тут же уткнулась носом в его плечо и, вцепившись пальцами в воротник его пиджака, поняла, что сейчас мое лицо по цвету можно сравнить только с цветом плаща Алукарда, ну, или с перезревшей вишней, и отрешенно подумала, что, если честно, так хорошо мне не было никогда в жизни. Хибари-сан крепко меня обнял и уткнулся носом в мои волосы, осторожно перебирая длинные черные пряди, и повисла мирная, абсолютно не мешающая, а очень понятная и такая нужная нам обоим тишина.
Минут через пять, хотя мне показалось, что прошла целая вечность, которую я хотела продлить до бесконечности, под кроватью послышалось какое-то шевеление, и я вздрогнула, совершенно забыв, что у данной сцены был соглядатай, а точнее, что под нами притаился подслушивавший всё это время наши разговоры ёжик-разведчик. Шпионы, блин! Что хозяин, что Ролл! Хибари-сан беззвучно рассмеялся и потрепал меня по голове, а под кроватью послышался слоновий топот, и я фыркнула, понимая, что испугалась милую маленькую няшку. Это было бы смешно, если б не было так грустно, право слово! И чего я такая паникёрша?..
— Киии! — послышался настойчиво-просительный зов с пола, и мы с Хибари-саном, не сговариваясь, кинулись помогать ёжику, к слову, умевшему летать, принимая форму колючей сферы, забраться на кровать. Дурдом на выезде, а мы два идиота. Два идиота, обожающие животных, и мне даже ни капли не стыдно, что я ведусь на провокации этой наглой белой колючей моськи. Он ведь такое чудо, хоть и интриган…
Поймал блудного ежа, любившего прятки и имевшего поистине дворцовую привычку подслушивать, его хозяин и, затащив своего питомца на кровать, снова сел у изголовья кровати, на этот раз полусидя-полулежа, причем я поправила за его спиной подушку. Суровый комитетчик, гроза всех преступников, хулиганов и любителей расстегнутых воротничков положил ёжика себе на грудь и спросил его:
