Около пяти утра Игорь всё же дописал, и Хибари-сан начал расспрашивать его о подробностях, а я отправилась на утреннюю дойку, бросив Игорю: «Прощай. И прости за то, что отец так поступил с тобой, но мы не он, и мы в его поступках не виноваты». Нет, я не чувствовала себя виноватой и не считала, что должна просить прощения за отца. Просто я прекрасно понимала его ненависть к моим родителям, и приносила извинения за ту боль, что они причиняли. Не только Игорю и его семье — всем, кто пострадал от их действий… Если честно, я не хотела больше видеть этого предателя, но и сбегать вот так тоже не хотела, а потому надеялась еще успеть вернуться до того, как его прогонят. Рёхей и Ямамото пошли со мной и попытались меня утешить, но я лишь покачала головой и сказала:

— Ребят, не стоит. Я это уже приняла и смирилась. Понять я его никогда не смогу, но и ненавидеть не собираюсь. Его для меня просто не существует больше. Он мертв. И оплакивать его у меня желания нет.

Парни не стали больше ничего говорить, а Такеши лишь потрепал меня по волосам и подбадривающе улыбнулся, и я ответила ему вымученной улыбкой и едва различимым: «Спасибо». Но он услышал и кивнул, и я поняла, что на кого, на кого, но на этих ребят точно всегда и во всем могу положиться… Мы закончили с коровами и отправились к кроликам, причем сегодня я их осматривать не стала, а затем Рёхей принес кастрюлю, и я, быстро покормив собак, вместе с парнями кинулась к дому, даже не погладив расстроенного этим фактом Гина. Вбежав в холл, я столкнулась с собравшимися на выход мафиози, одетыми в куртки, и конвоируемым ими Игорем, несущим в руках огромные баулы с вещами.

— Он не взял вещи жены, — специально для меня с усмешкой прокомментировал Мукуро. — Этот бедный и жизнью обиженный человек столько всего за свою жизнь нищую накупил, что свои-то шмотки еле в две огромных сумки сложил, а о вещах жены позаботится она сама. Она не в курсе его поступка, так что пусть сама забирает — мы ей доступ не закроем.

— Ясно, — пробормотала я, подумав, что чужие деньги считать ни к чему, но, естественно, промолчав.

Игорь обул зимние башмаки, надел тулуп и шапку, а Бэл, облаченный в наглухо застегнутую кожаную черную куртку, скомандовал:

— Если есть кому что сказать этому жалком отбросу, вперед.

— Мне нечего, — вяло ответила Ленка, стоявшая справа от Бэла в теплой кожаной куртке. — Разве что: «Больше не показывайся на ферме».

— Не покажется, — усмехнулся Каваллини.

— А мне есть что, — холодно бросила Маша и, подойдя к Игорю, тихо, презрительно сказала: — Как бы ни обращался с тобой мой отец, он давал тебе и твоей семье работу, кров, еду. Не все работодатели помогают подчиненным, и он не обязан был помогать тебе. Будь он твоим другом, он помог бы, но мой отец не мог иметь друзей, потому что видел лишь деньги и власть, на окружающих ему было наплевать. Не только на тебя и на твою семью — даже на нашу мать и на нас. Ты ожидал, что такой человек будет ценить тебя, хоть и знал, каков он, и это лишь твоя ошибка, винить в ней нас глупо. Равно как и винить нас с сестрами в том, как поступал наш отец. Мы никогда не поступали так же, и ты это знаешь: мы дали денег Диме, когда он попросил помочь ему с поездкой с археологическим клубом. И ты об этом знал. Так что не оправдывай собственную подлость тем, что тебя оскорбил наш отец. Человек сам хозяин своей судьбы, так что ты мог вернуть навыки инженера и уехать в город в любой момент, но не сделал этого. И это только на твоей совести. А теперь из плывущего по течению, трусливого, инертного человека, не любящего пробиваться сквозь тернии и обожающего комфорт и консерватизм, ты превратился в предателя. Крысу. Существо, которое всегда мочили и будут мочить, сажать на перо и толкать мордой в парашу. Но я не буду марать руки, как сделала бы это раньше. В свою бытность среди криминальных личностей я забила до реанимации крысу, сдавшую беспредельщикам моего товарища, и не посмотрела на возраст, а ему было сорок, как и тебе. Потому что чем ты взрослее, тем должен быть мудрее, а значит, обязан нести больше ответственности за свои поступки. Однако я тебя не трону. Потому что один хороший человек сказал, что такие, как вы, достойны только презрения. Я тебя не трону… тебя заберет Ад, — Маша усмехнулась, явно веря в свои слова, и в ее взгляде я увидела лишь пренебрежение и брезгливость, но не ненависть. — Ты исчезнешь, и мне плевать, когда. Потому что ты для меня и моих сестер умер. Я не желаю больше видеть тебя на пороге этого дома или слышать твой голос по телефону, потому что мертвецы не возвращаются. И когда тебя заберет Ад, которого ты достоин, мы не придем на поминки. Потому что крыс не стоит даже поминать. Прощай.

Маша усмехнулась, а Игорь, горя ненавистью во взгляде, отвернулся к двери и наткнулся на меня.

— Я уже всё сказала, — пожала плечами я. — Прощай.

Он не ответил и лишь одарил меня полным ярости взглядом, а затем направился к двери, но его настиг крик:

— Врооой! А я не всё сказал, и тебя никто не отпускал, отброс!

Скуало в пару шагов настиг Игоря, ударил его в живот здоровой рукой, отчего тот согнулся напополам, а затем отправил на пол ударом по спине и процедил:

— Ты, мусор, оскорбил мою подругу. Принеси извинения, живо! За то, что назвал ее… тем, кем она не является, за то, что считал, что она как ты! — каждое слово сопровождалось новым мощнейшим ударом ноги, но Дождь Варии явно сдерживался.

Игорь хрипел, Лена и Маша, как и мафиози, безразлично наблюдали за этой сценой, а я апатично думала о том, что месть не приносит удовлетворения, а его извинения не будут искренними. Вот только поступок Суперби я поддерживала, но не потому, что он мстил, а потому, что он защищал дорогого ему человека, а еще потому, что за всё в жизни надо платить — не только за предательство, но и за каждое сказанное тобой слово. Он не имел права унижать и оскорблять тех, кто не мог защититься. И потому — платил.

— Извини, — прохрипел Игорь, закрывая лицо руками, а Скуало, последний раз пнув его в живот, громогласно вройкнул и крикнул:

— Выметайся, мусор! Таким как ты землю топтать нельзя! Тебе еще повезло, что мы тебя не убили, жалкий кусок дерьма!

— Ты, помнится, в бане одну фразу сказал, — хмуро бросил бывшему «другу семьи» Гокудера, — «Судьба штука хитрая — сейчас ты на коне, а завтра конь тебя копытами топчет». Плохо, что люди не прислушиваются к собственным словам. Тогда, может, многих ошибок бы избежали.

Игорь встал и, пошатываясь, побрел к двери, а Принц, достав стилет, протянул:

— А теперь поиграем. Принцесса, сегодня ты не жертва, ты помощник охотника. Давай вместе гнать эту падаль к воротам. Я сам буду метать стилеты, но, знаешь, тебе неплохо бы почувствовать себя на стороне победителя, а не проигравшего. Так что будь рядом и помоги Принцу рассмеяться, будучи его помощником, а не жертвой!

— Хорошо, — усмехнулась Лена, явно довольная тем, что Бельфегор попросил ее встать с ним по одну сторону баррикад. Игорь вышел на улицу, а эта парочка двинулась за ним, и Бэл бросил ему вслед:

— Беги, падаль. Иначе тебе в руку снова прилетит подарочек от Принца. Только зашивать тебя никто не будет. Беги и не оглядывайся, а за тобой последует Ее Величество Смерть!

Игорь вздрогнул, но оглянуться не решился и, услышав шипящий смех и слова: «Игра началась!» — кинулся бежать, таща баулы и спотыкаясь на каждом шагу. И началась жестокая, безумная, ничуть не веселая игра с жизнью человека, доставлявшая Бельфегору, демону во плоти, удовольствие, а моей сестре, готовой с усмешкой следовать за ним хоть в Ад, приносившая чувство удовлетворения оттого, что она нужна Принцу, оттого, что он позволил ей разделить его веселье, оттого, что из жертвы она стала его помощником. Не думаю, что Лена радовалась тому, что гнала предателя через всю ферму к калитке, потому что хоть ей и было плевать на людей, болью их она никогда не наслаждалась, а еще потому, что всё то время, пока мы смотрели им вслед, Лена не отводила взгляда от фигуры Принца. От фигуры самой Смерти, ураганом сметавшей все преграды на своем пути и не оставлявшей возможности выжить тем, кто пытался противиться ее воле…