Увидев отца, ребенок сжался и начал упираться еще сильнее, но ее втолкнули в амбар и положили на лавку, стоявшую там специально на такой случай. Отец снял со стены хлыст, а мать встала рядом с дочерью и спросила мужа:

— Дорогой, как думаешь, может, стоит сегодня быть помягче? Мария начала задавать вопросы. «Почему вы меня не бьете, а сестер — постоянно?» Боюсь, она может понять.

— Она не поймет, она глупа, — усмехнулся мужчина. Хлыст рассек воздух и врезался в землю. Щелчок. Но девочка даже не вздрогнула, услышав этот звук. И не потому, что она не воспринимала звуков — просто она привыкла к боли…

— Мария не лучше их. Она абсолютно такая же. Никчемное существо, — безразлично продолжил мужчина, с презрением глядя на спину дочери, затянутую в черную майку. — Они лишь наш эксперимент. Я никогда не хотел детей, ты тоже, дорогая. Проблема в том, что наше истинное детище — ферму — не на кого будет оставить, когда мы умрем.

— Потому приходится их терпеть, — поморщилась женщина, складывая руки на груди. — Но наш эксперимент дает интересные плоды. Не находишь?

— Нахожу, — усмехнулся брюнет. — Они стали абсолютно разными. Троих сестер мы превратили в абсолютно непохожих существ. Жаль лишь, третий экземпляр изначально был бракован.

— Если бы не внешнее сходство, я бы подумала, что ее подменили в роддоме! — зло прошипела мать девочки, словно ребенка рядом не было. Почему они говорили всё это при ней? Потому что, расскажи она кому о том, что с ней происходило, ей не поверили бы, но девочка бы и не стала что-то говорить. Потому что она не верила людям…

— А я всё же думаю, что она подкидыш. В роддоме была брюнетка, когда ты рожала. Возможно, Лена ее дочь, — усмехнулся мужчина.

— Возможно, — кивнула женщина.

— Приступим! — скомандовал отец девочки, и мать быстро закатала футболку дочери. — Слушай и запоминай Лена! Ты же любишь мистику, вот и слушай!

Взмах руки. Свист хлыста. Удар.

— Знаешь, люди не способны ничего сделать сами, — вкрадчивый женский шепот ядом проникал в разум ребенка и выжигал на душе очередное клеймо. Вот только душа его отторгала и, закрываясь на тысячу замков, оставалась светлой, чистой и незапятнанной… — Люди — продукт генетического сбоя природы. Животные куда лучше людей. А еще те, кто стоит превыше них. Божества, демоны — все они лучше.

Удар. Нервная дрожь худощавого тела. Закушенная до крови губа.

— Знаешь, когда человек что-то делает, он всегда сомневается. Потому что он несовершенен. И никогда не станет абсолютом. Абсолюта в этом мире нет. Но есть те, кто превыше этого. Они почти идеальны. И им можно верить.

Щелчок. Алые капли на белом. Рваные раны на обнаженной спине.

— Знаешь, когда человек умирает, он предстает перед божеством. Перед высшим существом. Почти идеальным. Перед тем, кто никогда не унизит, не ударит, не оскорбит. Он будет милосерден, потому что он лучше людей. Он добр, как животное, но мудр, как книга. Он почти идеален. Неидеально лишь то, что он похож на человека внешне. Но это ведь мелочи.

Хлесткий звук, разрывающий воздух. Болезненный удар, с глухим треском разрывающий кожу. И тишина. Потому что боли девочка давно не боится. Она боится звуков. Слов, что говорит эта женщина. Слов, которые манят. Манят в могилу…

— Знаешь, это всё так бесполезно. Смерть и перерождение. Перерождение и смерть. Это рутина. Важно иное. Важно, что когда ты умираешь, ты встречаешь его — существо, настолько близкое к идеалу. Ты можешь не говорить с ним — он просто будет рядом. В тишине. И он улыбнется тебе. Искренне. А ты заглянешь ему в глаза и поймешь, что он не лжет. Никогда не лжет.

Острая боль. Бесполезная дрожь худого тела. Полный ненависти, сомнений и желания умереть взгляд испуганных синих глаз. И лишь одна мысль, наполняющая пустой разум. «Я не хочу жить, я не хочу жить, я не хочу жить»…

— Знаешь, боль — это то, что можно вытерпеть. Унижение — то, что можно снести. Но они не подарят счастья. Смерть — это миг боли, за которым последует полет. Абсолютный полет. Потому что смерть — это победа над жизнью. Победа улыбки почти идеального существа над болью, ненавистью и унижениями жизни. Его искренняя добрая улыбка и есть полет. Потому что полет — это счастье.

Взмах. Удар. Дрожь. «Я хочу умереть». Мысли, от которых не избавиться. Мысли, порожденные чужой речью. Лживые слова, елейный голос — вы не нужны. Даже боль можно принять, но не вас. Только не вас. Потому что вы — предатели всего сущего. А место вам — в пасти Люцифера. В центре девятого круга Ада.

— Знаешь, человек не может летать. Потому что он несовершенен. А божества могут. Как и демоны. И попади ты даже в Ад, демон будет куда добрее людей, ведь он не умеет предавать. Просто потому, что ему не нужна вера человека. Он сразу подарит тебе боль. И если ты ее вынесешь, он признает тебя. Признает, что ты достойна его улыбки. И улыбнется. Искренне. А затем поднимет тебя в воздух и пронесет над огненным Адом. Полет и его улыбка подарят тебе счастье. Потому что даже демон может быть добрее человека.

«Я хочу умереть». Но смерть — это неизвестность. А неизвестное пугает. Вот только порой страхи и ненависть преодолеть куда проще, чем презрение. Потому что страх — это миг. Ненависть — вспышка, сжигающая душу дотла. А презрение — монотонное, серое, затягивающее болото.

— Знаешь, если ты сумеешь преодолеть эту боль, вынести ее, ты увидишь того, кто не предаст. Он улыбнется и поднимет к небесам. Ты будешь счастлива. Ты будешь летать. Потому что полет — это победа, а победа — это счастье. Ты победишь жизнь и тех, кто тебя унижает. Ты умрешь, но станешь счастливой. Лететь — это прекрасно!

Усмешки. Ненависть. Боль. Сжатые кулаки, впивающиеся в кожу ногти и срывающиеся на пол с тонких пальцев багряные капли. Спина, исполосованная багровыми росчерками неумелого художника-абстракциониста, который решил поэкспериментировать и написал картину кровью… Человеческой кровью.

— Знаешь, затем колесо Сансары снова закружится, и тебя отберут из рук этого существа. И снова отдадут людям. И они вновь будут унижать тебя, потому что это в их природе. Но ты снова сможешь уйти. Уйти к тому, кто не предаст. К тому, кому ты сможешь поверить. К тому, кто будет думать, как ты. К тому, кто будет понимать тебя. К тому, кто будет любить полет победы смерти над жизнью, как ты. Потому что он почти идеален. И с ним тебе будет хорошо. Но не с человеком. Ведь все люди лгут.

Деревянный пол, холодный воздух, черное небо над камерой пыток. И закушенная до крови губа. Не для того, чтобы не закричать. Для того, чтобы отрезвить себя дополнительной болью. Отрезвить и не поддаться лживым уговорам. Ведь…

«Я хочу умереть!»

— Знаешь, надо не так много сделать, чтобы стать счастливой. Разочароваться в людях, почувствовать боль, встретить почти идеал и улыбнуться ему. Рассмеяться вместе с ним над никчемной жизнью. Это ли не победа? Ведь победа — это полет. Это сладко. Это пьянит. Это дает силы.

Свист, черной змеей рассекающий воздух, и вспышки боли, ставшей монотонной и бесполезной. Ненужной. Губы уже не закушены. Руки не впиваются ногтями в ладони. А в глазах застыло безразличие. Потому что…

«Я умру».

— Знаешь, надо лишь сделать шаг. Лишь быть смелой. И тогда станет весело, хорошо, легко. Полет подарит счастье! Надо лишь победить саму себя. Только так и никак иначе, потому что твой главный враг — ты сама.

— Сама, — прошептали искусанные в кровь губы девочки, и ее родители переглянулись. Одинаковые усмешки расползлись на их лицах. Усмешки ученых, стоящих на пороге гениального открытия.

— Да. Сама.

Хлыст последний раз рассек воздух, последним шрамом наградил худую, с выпирающими ребрами спину, и последняя багровая капля сорвалась с бледной кожи вниз. Во мрак.

Мужчина и женщина вышли из амбара, и брюнет положил на пол рядом с дверью нож. Маленький перочинный нож. Острый.

Они бесшумно закрыли дверь амбара, и за ней раздался звонкий голос женщины, сопровождаемый скрежетом засова: