— Отлично, — хмыкнул довольный герр Садист. — Тогда потешь мое эго еще немного. Причеши меня.

У меня глюк?

— Ананас-сама, а Вы не перегрелись? — протянула я. — Что-то сегодня день ООСа личностей какой-то…

— Нет, — вздохнул Фей и, поморщившись, посмотрел мне в глаза, а затем тихо добавил: — Просто возникает та же ситуация, что и в деревне.

В деревне? То есть он хочет сказать, что ему одиноко и хочется хоть какого-то проявления дружбы, выраженного физическим контактом? Эээ… Ну, ладно, почему нет? Я, конечно, подобные вещи не люблю, но можно потерпеть немного ради этой глупой Феи, запутавшейся в самой себе…

— Я принесу расческу, — улыбнулась я и поймала едва заметную нотку благодарности в глазах Мукуро.

— Можешь ее извлечь из тумбочки слева от тебя, — заявил он будничным хитро-повелительным тоном. — И не дергай мои волосы — мне их жаль. Не для того столько лет отращивал, чтоб ты меня, как курицу, ощипала.

— А это идея, — протянула я, якобы задумчиво, и полезла в тумбочку.

— Вот уж не думал, что тебе нравятся лысые мужчины, — поддел меня господин «Ни минуты без ехидства».

Я хмыкнула и, выудив расческу из недр фейской тумбочки, начала осторожно расчесывать мягкие, шелковистые волосы фокусника, которые он соизволил разметать по подушке, выудив из-под собственной спины длинную прядь, доходившую ему до лопаток. Мукуро закрыл глаза, и повисла уютная, мирная и очень спокойная тишина. Я зарывалась пальцами в черный шелк его волос, следуя ими за расческой, а он наслаждался минутами покоя и осознанием того, что его всё же кто-то принял… Не знаю, сколько мы вот так просидели — без единого слова в понятной и уютной тишине, думая каждый о своем и осознавая, что и впрямь одиночество не всегда является панацеей и что молчать с человеком куда сложнее, чем говорить, и если это удается сделать без напряжения и нервозности — тот, кто рядом с вами, и впрямь близок вам по духу… А еще я с удивлением поняла, что физический контакт в подобной ситуации — это не так уж и плохо, и мне даже понравилось причесывать нашу Фею — дочь Тритона, одарившего ее «вилкой», которая перепутала пол при рождении, ибо фей-мальчиков не бывает, а он был. Аномалия, блин! Кстати, расческа вскоре была позаброшена, и Мукуро удостоился легкого и ненавязчивого массажа головы, которому меня научила мать, говорившая, что при мигренях он всегда помогал отцу… Внезапно Мукуро уничтожил тишину тихими словами, произнесенными, не открывая глаз:

— Я бы не предал Хром. И Кена с Чикусой. Никого из банды Кокуё. Даже ради уничтожения мафии. Потому что они мне всё же важны.

Я замерла, удивленно глядя на напряженное, с чуть подрагивавшими веками лицо иллюзиониста, а затем осторожно спросила:

— А как же то, что ты сказал Тсуне во время вашего боя?

— Тогда я и впрямь был способен на это, — поморщился Мукуро, всё же открывая глаза и встречаясь со мной взглядом. — Бой с Савадой и его поведение заставили меня усомниться в верности того, что я хотел сделать. В правильности уничтожения мира. И тогда я принял решение, что изменю мир, а не «превращу в ничто». А банда Кокуё… Когда я увидел, как Савада и его Хранители бьются друг за друга, а «бесполезный Тунец» вдруг меняется ради спасения друзей, и узнал из рассказов Кена и Чикусы, что десятый Вонгола хотел защитить нас от Виндиче, я пересмотрел свою позицию и понял, что товарищи — это не так уж плохо. «Друзья» — слишком обременительно и сделает меня уязвимым, а вот «товарищи» — неплохой вариант, потому что они были верны мне до самого конца и вряд ли бы подставили. И органы у Хром, кстати, я не «отбирал» — она сама их отвергла. Как и сказал Реборн, она не чувствовала, что всё так же мне необходима, и решила отказаться от помощи. Растерялась и не знала, как ей быть. Но она сильный иллюзионист, я всегда это знал, чувствовал ее потенциал, а потому решил не навязывать ей иллюзорные органы до тех пор, пока ее положение не станет на самом деле опасным. Я рассчитывал, что она всё же пробудит свою настоящую силу и создаст себе органы своими собственными способностями. И я не ошибся. Я поверил в них — во всех членов банды Кокуё — и они не подвели, помогали в достижении моих целей, а сам я защищал их во время битв. Но несмотря ни на что, мафию я всё равно должен уничтожить, а точнее, подчинить, это моя главная цель, — вот ведь баран упёртый, а! Но это уже прогресс, раз он и впрямь признал, что не смог бы причинить боль товарищам… Хотя, если честно, я не так давно начала этот факт подозревать. Этим утром, когда он, рискуя оказаться в полиции, избивал моих врагов…

— Несколько позже, после битвы аркобалено, — продолжал Мукуро, — я понял, что если бы они погибли, мне бы было больно. Очень больно. Ведь тогда опасность впервые была настолько серьезна. И тогда я решил, что не причиню им вреда даже ради моей цели. Я бы смог это сделать только в одном случае. Если бы они решили пойти друг против друга. Тогда тот, кто напал на товарища, был бы уничтожен. Мной. Потому что… я тоже не люблю предателей и не хочу ни становиться одним из них, ни видеть в их рядах своих… товарищей.

На душе вдруг стало удивительно тепло и спокойно. Я улыбнулась Мукуро — широко и открыто, а затем зарылась пальцами в его иссиня-черные мягкие волосы и тихо сказала:

— Ты молодец. Счастье друзей намного важнее, чем наше собственное.

— Я бы поспорил, — усмехнулся Мукуро, — но не буду. Потому что в чем-то ты права. Частично.

— Ладно, — покладисто согласилась я и, вдруг почувствовав острый укол совести, пробормотала: — Прости.

Я извинялась за всё: за табличку на двери, за ложные обвинения, за его проигрыш Марии, но главное, за то, что, не разобравшись, обвинила его в самой большой гадости на свете — в способности предать…

— Прощаю, — ухмыльнулся Фей и, поймав мою левую руку, ни с того ни с сего впервые проявил ко мне галантность и те самые пресловутые манеры, действие которых испытывал на тете Клаве. А если сказать проще, он поцеловал тыльную сторону моей ладони. Что-то мне как-то неуютно… Мне никогда в жизни ручку не целовали (разве что Принц Каваллини по прибытии манерами блеснул), а тут вдруг «одарили». С чего бы? И на фига? Хотя противно мне не было — это факт.

— Эээ… А смысл? — осторожно спросила я, не пытаясь вырвать руку из цепкой лапки фокусника.

— Захотелось, — заявил он и, вернув мою конечность на почти законное место, то есть на свою тыковку, повелел: — Можешь продолжать.

— Слушаюсь и повинуюсь, Ваша Наглость! — язвительно сказала я и всё же продолжила прерванный внезапной откровенностью Фея массаж.

— Молодец, покладистая, — хмыкнул он, и я, закатив глаза, почему-то улыбнулась.

Мы сидели вот так до десяти часов вечера, прервавшись лишь на его поздний ужин, и разговаривая о том, какими жизненными принципами ныне руководствовался Мукуро, и хоть я со многим была не согласна, еще больше его мыслей задевало меня за живое. Я даже подумала о том, что два месяца мы потратили на удивление бездарно, потому как не говорили по душам и не впадали в философию, а ведь она у Мукуро была очень своеобразная и интересная. А еще потому, что я, наконец-то, начала его понимать и на самом деле принимать.

Около десяти часов Фей с явной неохотой и сожалением повелел мне посмотреть на время, и я, глянув на часы и поморщившись, ответила, что наступило время отбоя. Мукуро хитро на меня глянул, усмехнулся и заявил:

— Не расстраивайся. Я никуда сбегать не собираюсь, а значит, и мои мысли тоже. А раз уж я решил тебя к ним подпустить, не собираюсь отказываться от своих слов. Завтра продолжим дискуссию!

— Ладно, — улыбнулась я и, потрепав Мукукро, чья головная боль, кстати, к этому времени уже почти прошла, встала, стягивая с него одеяло.

— Надеюсь, ты завтра снова придешь с покрывалом, — озадачил меня он.

— На фига? — вскинула бровь я. — Я бы предпочла с тобой беседовать, не валяясь на койке, а за полезным занятием.

— Каким же? — явно заинтересовался Мукуро, складывая лапки на животе.