Повисла тишина. Я сверлила взглядом покрывало, ожидая ехидных комментариев, что было бы логично для Франа, или слов сочувствия, что было бы полным нонсенсом для него, но нормой для многих других людей, однако не последовало ни того, ни другого. Просто Фран вдруг меня обнял со спины и прижал к себе, ни слова не говоря и не пытаясь ни ободрить, ни унизить. Он просто был рядом, и я впервые с того дня, как вернулась на ферму, захотела расплакаться. Разрыдаться в голос, по бабьи… Но я же не имею права… Я же дала слово быть сильной, а значит, буду таковой. Потому что слово свое я всегда держу.

И вдруг Фран тихо, но очень отчетливо произнес:

— Не имеет значения, сколько ошибок мы совершили, если мы раскаялись в каждой из них и заплатили сполна. Сестры тебя простили, попробуй и ты себя простить.

Я вздрогнула и удивленно посмотрела на Франа. Он печально улыбался уголками губ, а в глазах его было столько боли, что мне на миг показалось, будто он чувствует всё то, что чувствовала я. Увидев мое замешательство, парень пожал плечами и тихо добавил:

— Один умный человек с манией величия сказал мне, что я должен себя простить. Теперь моя очередь ему это говорить. А еще сказать, что… может, я и не имею на это права, но я тебя тоже прощаю. За всё.

Вот тут-то я и сорвалась. Всхлипнула и закусила губу, всеми силами стараясь сдержать слезы, но Фран вдруг потрепал меня по голове и с улыбкой сказал:

— Да ладно тебе, сильный человек тоже может иногда плакать. Очень редко и только рядом с теми, кто его хорошо знает.

Почему-то от этих слов мне стало очень тепло на душе и плакать разом расхотелось. Я улыбнулась и обняла парня за шею, уткнувшись носом в его плечо. Я думала о том, что он и впрямь понимает меня лучше, чем кто бы то ни было, и что он замечательный человек, не заслуживший того, как с ним поступила злобная старуха под названием «судьба». Когда я наконец успокоилась и взяла себя в руки, Фран это каким-то образом почувствовал и вдруг сказал:

— А знаешь, мне всё же очень жарко.

— Извини, — пробормотала я, несмотря на то, что ненавижу приносить извинения, и отстранилась, но он лишь пожал плечами и, прижав меня к себе, заявил:

— А почему от меня должна отходить моя сестра? Лучше пусть посторонится Лягушка.

— Чего? — опешила я, а Фран вновь пожал плечами и, глядя на меня, как на беспросветную идиотку, конкретизировал:

— Лягушку с меня сними.

— Ты шутишь?! — не поверила своим ушам я, на что парень лишь тяжко вздохнул и сам схватился за свою шапку.

— Э, нет-нет-нет! — завопила я и отстранила его руки от Лягуха. — Я сама! Такой шанс! Не лишай меня его!

— Тогда прекращай доказывать, что я был прав в оценке твоих умственных способностей. Очень низких и безынтересных способностей.

— Ладно, — усмехнулась я, радуясь тому, что хоть что-то в этом мире остается неизменным, пусть даже это язвительность моего друга.

Я осторожно потянула шапку вверх, но она сидела очень плотно, и я, чертыхаясь и незаметно перейдя на жаргон, потянула шапку сильнее. Она, к счастью, потянулась и соскользнула с зеленой макушки моего братишки, явив миру растрепанное воронье гнездо, словно облитое зеленкой. Нет, это я, конечно, утрирую, но всё же цвет у его волос очень и очень странный…

— Слава тебе, великий лягушачий повелитель! — возопила я и водрузила шапку Франа на свою койку, у нас в ногах. — Так-то лучше! Вот там ей самое место!

— Ты хочешь отнять у меня Лягуха? — апатично вопросил Фран и начал причесывать безобразие на своей тыковке собственными пальцами. — Ты хочешь, чтобы он здесь прописался? А может, это напоминание обо мне? Меня растаскивают на сувениры? Мне уже начинать волноваться?

— Нет, вот уж кого-кого, а Лягуха мне в комнате не надо, — фыркнула я и, выудив из прикроватной тумбочки расческу-щетку, начала причесывать лохматого парня, явно удивленного подобным поворотом событий. — И не смотри на меня, как шотландец на брюки! Я просто помогаю. Кстати, Фран…

Меня вдруг начали терзать смутные сомнения: уж больно его волосы были мягкими на ощупь для волос человека, постоянно пользовавшегося краской… А потому я решила не мучиться подозрениями и спросить:

— Только не говори мне, что твои волосы и правда зеленого цвета! Сами!

— Дааа… Твои умственные способности и впрямь легко могли бы спрятаться от стыда под плинтус, если бы стыд у них присутствовал, — с пофигистичным видом съязвил парень и тут же получил расческой в лоб, а я возмутилась:

— Да кто вас знает, как в вашем мире генетика устроена? Пламя во лбу по законам этой реальности тоже не может загореться! И вообще, если ты давно красишься, почему волосы такие мягкие? И почему они всё еще зеленые, хоть ты и не мог добыть в этом мире зеленую краску?

— А ты забыла, кто я? — таинственно изрек Фран.

— Заноза в моей филейной части, — фыркнула я и добавила: — Правда, заноза любимая.

— Ты еще и мазохистка, — вынес вердикт парень, но в ответ на мое возмущенное бурчание всё же пояснил: — Я иллюзионист и потому, прежде чем снять шапку, скорректировал цвет волос иллюзией, чтобы контраста не было. А красился я всего дважды, поэтому волосы не успели повредиться.

— О как, — растерялась я, но, тут же собравшись и продолжая расчесывать уже нормально лежавшие волосы парня, вопросила: — А какого цвета твои настоящие волосы? И только попробуй ответить: «Не скажу»!

— Не скажу, — безразличным тоном выдал парень, но разбушеваться я не успела, потому как он добавил: — Покажу.

Я замерла, и в тот же миг иллюзия развеялась, а я застыла с глобальным афигом на морде лица. Волосы у Франа были у корней светло-русыми, а несколько ниже приобретали тот самый, пресловутый, зеленый цвет. Я от удивления аж рот открыла, а он почему-то вдруг надулся, словно хомяк, и пробубнил, глядя на покрывало и обняв колени:

— Вот! Так и знал, что смеяться будешь…

И вот тут меня реально прорвало. Я сгребла Франа в охапку и, ляпнувшись с ним на койку, заржала в голос. Но не от того, что его волосы выглядели странно, а от того, что напряжение, так долго копившееся во мне, наконец-то отпустило меня. Я смеялась, обнимая своего братишку и уткнувшись носом ему в грудь, а он сначала явно злился, но потом, заметив, когда я приподнимала голову, чтобы набрать в легкие побольше воздуха для очередного захода на дикий хохот, что у меня на глазах были слезы, Фран фыркнул, и тоже тихонько засмеялся, вытянув ноги и начав трепать меня по голове. Отсмеявшись и придя в норму, я вытерла глаза и сползла с моего живого матрасика.

— Прости, тебе же жарко, — хихикнула я.

— Да не особо, — протянул Фран, не способный не язвить. Ну, за редким исключением… — Просто ты очень тяжелая.

— Ах ты кошак облезлый! — возмутилась я и запульнула в парня подушку, которую он тут же перехватил и апатично выдал:

— Пожалуй, мне стоит купить краску, чтобы подправить шкурку. Я ведь эволюционировал из земноводного в млекопитающее… Жаль, правда, что за человека меня всё еще не считают, ну да пусть эта несправедливость останется на совести обзывавшегося.

— Фран… — опешила я. — Ты что, хочешь поехать в город?

— А что, ты меня стесняешься? — холодно вопросил он, складывая руки на груди, как покойник.

— Нет, ясен фиг! — возмутилась я и уселась на колени лицом к парню. — Но если ты поедешь, над тобой будут смеяться из-за Лягуха. А я не хочу, чтобы тебе было больно, и не говори, что тебе всё равно, что о тебе говорят — не поверю!

— А кто сказал, что я поеду с компаньоном? — протянул Фран и, повернув голову в мою сторону, но всё ещё изображая трупик, заявил: — Я поеду так. Только шкурку подкорректирую иллюзией, чтобы ни «драным», ни «ощипанным» не выглядеть.

Я растерялась, глядя в полные понимания и заботы зеленые глаза, а затем радостно улыбнулась и сказала:

— Спасибо, Фран. Мало кто для меня делал нечто подобное.

— Я еду лишь за краской. Лишь за краской, — закатив глаза и повернув мосю к потолку, заявил иллюзионист.