— Я лучше промолчу, — глубокомысленно изрек парниша, и в него полетела подушка, но он ее ожидаемо поймал и уселся рядом со мной, тоже подтянув колени к груди, да еще и обхватив их руками.

— Я слушаю, — бросил он и воззрился на меня немигающим взглядом. Такое с ним бывало, лишь когда его очень интересовала тема разговора, и я, хмыкнув, решила всё же рассказать ему довольно большую часть своей ничем не примечательной истории. Ну, разве что моей глупостью она примечательна, но это мелочи, и не стоит акцентировать на них внимания.

— Короче, дело было так. Жили мы, не тужили, но однажды я сбежала из дома, то бишь с фермы. Идти мне было некуда, и я, приехав в город, решила пошляться по улицам в поисках какой-нибудь работы. Только что я могла в четырнадцать-то лет найти? Да ничего, ясен фиг! Меня даже посудомойкой или уборщицей брать отказывались. Ночевать ожидаемо пришлось на улице, благо, было лето, и я решила отоспаться в парке на скамейке. Прошлепав в парк, я наткнулась на группу людей, игравших в карты. Я решила посмотреть и встала неподалеку, но так как с детства увлекалась карточными фокусами, то заметила, что один из четверых, темноволосый, с хитрой харей, мухлевал. Я решила прислушаться к разговору и поняла, что не всё так просто и тот, кто передергивал карты, слишком часто менял тему разговора со своим партнером, тем, кто ходил «под него» — они в «переводного дурака» играли. Мне всё это показалось очень странным, а затем тот мужичок, что передергивал карты, ожидаемо выиграл. Трое остальных расплатились и свалили куда подальше, кляня всё на свете, а я, набравшись наглости, коей мне всегда было не занимать, подошла к этому мужичку, которому, кстати, было около сорока, и вопросила: «А это приносит неплохой доход, да?» Он усмехнулся и спросил, что именно, а я без зазрения совести ответила: «Игра в карты на деньги с партнером». В жульничестве я его обвинять напрямую не решилась, подумав, что ежели бы меня в таком обвинили, я бы мгновенно устроила нахалу последний день Помпеи, а мужик этот нахмурился и спросил, с чего я взяла, что он играл не один. Я ответила, что его диалоги с тем, кто находился справа от него, показались мне довольно странными, и я видела кое-что интересное, потому как с раннего детства показываю фокусы, а затем спросила, может ли он взять меня в ученики. Он расхохотался и сказал, что я слишком наглая и говорю ерунду, но я заявила, что уверена: если подождать, его напарник появится, потому как не зря он уселся на лавочку и закурил с явным намерением просидеть в парке довольно долго. Мужик этот нахмурился, а затем кивнул на лавочку напротив, и положил на стол между лавками колоду — новенькую абсолютно колоду, кстати — а затем сказал: «Ну, удиви меня. Мне скучно, хочу посмотреть фокус». Я усмехнулась и начала показывать ему фокусы один за другим. Что интересно, он удивлялся всё больше, но не тому, что я его дурила, а тому, что такая мелкая девица так хорошо владеет картами. В результате к нам всё же подошел его напарник, и этот мужик заявил, что меня надо показать некоему «Маэстро», и спросил, как меня зовут и откуда я взялась. Я ответила: «Оттуда, откуда все дети берутся, а звать меня можете как хотите — моё старое имя мне неинтересно». Наглая, да, и ничуть из-за этого не расстраиваюсь. Каталы заржали, а затем велели назвать хотя бы возраст, и я сказала правду — мне в тот день четырнадцать исполнилось. Главный призадумался, а затем сказал, что может познакомить меня с человеком, которому мои навыки придутся по душе, и свалил куда-то, а его напарник велел мне показать ему пару фокусов. Вскоре тот тип вернулся и с ухмылкой заявил, что меня ждут на катране. На мой вопрос: «Где?» — он ответил, что так называется место, где собираются те, кто очень любит карточные игры и уважает ловкость рук, а еще заявил, что не может позволить мне увидеть, где это место находится, и потому вынужден будет завязать мне глаза. Я согласилась, меня отвели к черному жигулёнку, ждавшему у парка, и повезли в неизвестном направлении с повязкой на глазах. Можешь сказать, что я идиотка и надо было думать о своей безопасности, но…

— Я так не скажу, — перебил меня Фран, опершись щекой о колени. — Ты почти всегда руководствуешься логикой, а потому вряд ли ушла бы из дома, если бы не случилось что-то очень и очень серьезное. Тебя это, наверно, очень задело, и тебе было просто всё равно, что с тобой будет.

Я удивленно воззрилась на этого Фрейда в странном головном уборе, а затем тяжело вздохнула и кивнула. Накатила тоска оттого, что вспомнилась причина ухода из дома, и странное облегчение оттого, что Фран всё правильно понял. Жуткий коктейль, надо признаться…

Я снова тяжко вздохнула и продолжила рассказ:

— По сути, я тогда даже рада была бы, если бы меня кокнули, а если бы меня изнасиловать решили, на тот случай у меня… Только не говори, что я фильмов американских пересмотрела! — предостерегающе сказала я с грозным видом, на что Фран лишь пожал плечами — мол, «ничего не знаю, может, и скажу, если уж совсем бредово будет выглядеть твое признание». Я фыркнула и всё же открыла тайну века: — На такой случай я, зная, что у нас в городе часто на девушек нападают, прихватила сильнодействующий яд. Отец у меня был ветеринаром по образованию и хранил дома много ядов, благодаря тому, что до покупки фермы служил в одном заведении под названием «Ветеринарная клиника», где, в том числе, усыпляли старых и больных животных. Понимаешь, он сохранил связи, и его знакомые порой продавали ему списанные яды для умерщвления старых лошадей, которых он не хотел вести на скотобойню — говорил, это слишком дорого. Девяностые годы вообще славились левыми приработками, так что не удивляйся, что народ препаратами приторговывал. Вот из его запасов-то я и сперла яд, а по дороге в город прикрепила капсулу к воротнику кофты.

— Оригинальное решение, — прокомментировал Фран апатично, а затем, чуть улыбнувшись, заявил: — Я одобряю.

Я облегченно выдохнула — хорошо хоть он меня психом не посчитал… А то многие бы сказали: «Главное, выжить!» — ну, или что вообще из дома нефиг было убегать, но не сбежать я не могла, а жить после надругательства не смогла бы. Может, я и слабачка и бегу от проблем, но меня такие размышления не колышут: по мне лучше смерть, чем позор и бесчестье. Кто не согласен, пусть гуляет дальше по коридору. Главное, меня мой братик понял…

Я решила вернуться к рассказу и, улыбнувшись Франу, продолжила:

— Короче, мы приехали на катран — проще говоря, на квартиру, где собирались профессиональные каталы для игры в карты и развода «честных игроков» на бабки. С меня сняли повязку, и я офанарела: в комнате темно было, как у волка… кхм. Короче, темно было. Окна были плотно зашторены, и лишь на круглых столиках, вокруг которых сидели игроки, стояли ночники — по одному с края каждого стола. Народу было много, и мои провожатые в мир азартных игр, велев мне молчать, подвели меня к одному из столиков, причем главный шепнул: «Если увидишь, как один из игроков помогает собственному выигрышу, дерни меня за штанину». Я смотрела во все глаза и наконец заметила, как один из игроков передернул карту. Я тут же дернула того мужичка за брючину, и он шепотом спросил: «Кто?» Я указала кивком на того, кто «помог себе выиграть», и мой провожатый отвел меня на кухню. Там обнаружилась дымившая папиросой крашеная блондинка лет сорока с кучей перстней на пальцах, и мой провожатый заявил мне: «Знакомься, это наша хозяйка, зовут Дуняшей». Я кивнула, и «Дуняша», глянув на меня, как на мусор, велела не отсвечивать. Я и не собиралась и, усевшись на табурет, слилась со стеночкой, с любопытством оглядывая кухню. Мои провожатые куда-то смылись, а эта мадам после долгого молчания начала ненавязчиво меня убалтывать, и я ей вскоре, сама не заметив как, выложила о себе всю подноготную. Она надолго куда-то свалила, а когда вернулась, заявила, что игра окончена и меня ждет интересный человечек. Я вернулась в зал, где был только один человек — парень лет двадцати на вид, и я, офигело на него воззрившись, спросила: «И кто меня ждет?» Он усмехнулся и нагло заявил, что это я его всю ночь жду, а не он меня, и, кивнув на стол, бросил на него колоду. Я уселась напротив него и показала пару фокусов, но он не только рассказывал мне принцип каждого, но и указывал на огрехи в исполнении. А затем швырнул другую колоду и приказным тоном заявил: «Найди весь крап». Я честно ощупывала колоду и разглядывала, но всё равно не сумела найти абсолютно всех меток, хотя парень был явно удовлетворен. Честно говоря, я к нему огромным уважением прониклась, потому как он был первым, кто видел мои фокусы насквозь, и кто, несмотря на свое положение и то, что мне не удалось его удивить, не обращался со мной как с кем-то лишним и не нужным, ну, или подчиненным — он со мной на равных говорил, а это мне было в новинку. Короче говоря, он заявил, что берет меня в ученики, потому как у меня неплохие задатки, а главное, хорошая моторика и есть желание трудиться и напор, а он уважает людей, способных на волевые поступки и решения. Он даже кликуху мне дал — «Мурка». Потом как-то, несколько лет спустя, он пояснил, что это из-за песни «Мурка, Маруся Климова, прости любимого»… Вроде как, Мурка другана сдала, и тот ее за это убить хотел, но всё равно любил. Я возмущалась, конечно, а он сказал, что женщина, которая предала ради свободы, но которую всё равно любят — это женщина, не заслуживающая подражания, но заслуживающая внимания. Просто потому, что предателей в их мире уничтожают без сожаления, а раз он сожалел, значит, она чего-то стоила, что-то в ней такое было, что пересилило даже предательство. А это по их меркам нереально. А мне он дал эту кличку, вроде как, с надеждой, что во мне тоже появится нечто, за что меня можно будет ценить не только как каталу, но и как человека, а еще как напоминание о том, что ждет любого предателя. Перо в бок и никаких разговоров. Но именно «предателя», а не того, кто сумел освободиться не предав… Ну, короче, ладно. Мне в тот день сказали, что жить я буду с Дуняшей, на катране, потому как больше меня деть некуда, и я так там и осталась. Спала в одной комнате с нашей хозяйкой, готовила завтрак, обед и ужин, убиралась, стирала, посуду мыла, хоть и ненавижу работу по дому. После обеда приходил тот парень, которого все звали «Маэстро». Он был высоким, за метр девяносто, брюнетом с хищным ледяным взглядом и удивительно небандитской внешностью эдакого принца: орлиный нос, черные глаза, тонкие губы, да еще и манеры у него были, как у рыцаря средневекового, потому как Маэстро потомственным каталой был, но его семья активно косила под интеллигенцию. А уж о его профессиональных навыках и говорить не приходится — он был лучшим. Он учил меня около трех месяцев, а за проживание у Дуняши я «платила» тем, что взвалила на себя, ну, или на меня взвалили, точнее, всю работу по дому, а затем еще и обслугу «клиентов», а точнее, облапошиваемых и катранщиков во время игры — ну, там, напитки разнести, пепельницы помыть… Короче, я была домработница и официантка — два в одном как «Head & Shoulders». Однако во время игр я еще и училась грамотно вести игру, потому как, когда клиенты требовали, я подавала выпивку-закуску, а когда они углублялись в игру, внимательно прислушивалась к разговорам и присматривалась к рукам игроков. Когда народ расходился и оставались только катранщики, начиналось самое интересное: дележка выручки, беседы о том, как прошла игра, да и просто «за жизнь», и инструктаж лично для меня от Маэстро. Через три месяца мне велено было сыграть на деньги в парке в качестве помощника каталы, и мы отправились в парк с тем самым сорокалетним брюнетом, что меня подобрал. Звали его Иван, но все обращались к нему «Гроб», потому как он когда-то в похоронной конторе пахал, как проклятый. Мы с ним, кстати, часто общались в эти месяцы, и он меня многому научил: жаргону и тому, что значит «жить по понятиям», потому как Маэстро этой темы никогда не касался, а Дуняша хоть и говорила всегда на жаргоне, объяснять, что значит «воровской закон» и «жизнь по понятиям» не спешила. Главным оказался принцип «своих не сдавай и не подставляй», и это мне безумно понравилось, стало девизом всей моей жизни. Мы с Гробом сработались и начали каждый вечер зашибать денежку, а потом, еще примерно через три месяца, Маэстро дал команду на мою первую самостоятельную игру, а в напарники мне дал Севера — мужичка лет тридцати, русоволосого, хилого и выглядящего забитым и жалким, а на деле — мастера убалтывания клиентов. Он их завлекал болтовней и предложением сыграть с ним в карты, затаскивал в парк, где «случайно» натыкался на меня, сидевшую на лавочке перед столиком и делавшую вид, что я дико расстроена и вообще мне фигово. Он мне «сочувствовал» и спрашивал, что случилось, а я выдавала слезливую историю о том, что меня выгнали из дома и мне некуда пойти. Сводилось всё к тому, что «добрые дяденьки» брали меня в игру, а когда я их обыгрывала, даже не особо злились, потому как я «искренне» радовалась и говорила, что теперь смогу оплатить ночлег, и они меня спасли от голодной-холодной смерти. Клиенты чувствовали себя героями, хоть и жалели денежки, и все были относительно довольны, ну, по крайней мере, нас за целых полгода ни разу не пытались побить, хотя иногда приходилось сворачивать лавочку до полного выигрыша. Кстати, по совету Маэстро, я не особо наглела и, обыграв клиента вчистую, позволяла ему немного отыграться, чтобы он себя не чувствовал совсем уж разведенным и не предъявлял претензий, а потом под благовидным предлогом сваливала, несмотря на протесты и слова: «Мне же только карта пошла!» Частенько для того, чтобы завершить игру, к нам подходил мой «папочка» и утаскивал меня «домой» — играли «папочку» разные люди, кто ж их сейчас всех упомнит. А я вопила, что всё равно скоро сбегу. Полгода прошли за играми в парке, я стала «гусаром», то бишь каталой, игравшим в общественных местах, но каждый день продолжала совершенствоваться. С Дуняшей мы стали подругами: вечно хамили друг другу, а потом ржали дуэтом над особо удачной колкостью, и пофиг, кто ее отвесил. А потом Маэстро заявил, что я готова стать «паковщиком» — то есть тем, кто играет и в общественных местах, и на катранах, и я тогда готова была от счастья петь и плясать, потому как на катранах играют только те, кто точно не попадется на передергивании карт. К тому времени я уже очень многое умела, и даже Дуняша говорила, что я стала неплохим каталой, а она ведь на похвалы была всегда очень скупа. Короче, я стала паковщиком, причем довольно удачливым, и иногда такие бабки зашибала, что мама не горюй, но Маэстро однажды сказал, что я обязана вернуться в школу. Нет, ты прикинь: я три месяца, с первого июня, со дня своего четырнадцатилетия, жила лишь учебой игры в карты, потом три месяца играла роль второго плана, потом с декабря по июнь следующего года была гусаром, а затем три месяца — паковщиком. Я целый учебный год профуфукала! Да и не хотелось мне в школу возвращаться — там одни придурки были! Вечно задирали нос и говорили, что «с какой-то фермершей-грубиянкой общаться не намерены». Даже до драк порой доходило! Ну, не переношу я, когда мою семью оскорбляют или говорят, что я никчемная… А ведь оценки у меня всегда были не ахти, равно как и характер, вот мне и «прилетало». Но Маэстро заявил, что он настаивать не собирается и у меня всегда есть выбор: либо слушаться его, либо идти на все четыре стороны, но промышлять на территории, за которую он несет ответственность, он тем, кто сбежал, не даст. Короче, выбора на самом деле не осталось, потому как его территорией был весь город, а он сам был там главным каталой — следил за остальными, урегулировал конфликты. Я согласилась, и Маэстро сказал, что для того, чтобы мои родители меня не нашли, он подал мои документы, изъятые им в прошлом году из моей предыдущей школы, в другую школу, и таким макаром я осталась на второй год. Маэстро тогда сказал, что я должна быть умной, если хочу оставаться рядом с ним… — я усмехнулась и уставилась потолок. Стало грустно и противно на душе… Но, собравшись, я снова посмотрела на Франа и продолжила: — Я выкладывалась по полной: дни напролет зубрила школьные предметы, осваивала науку профессионального каталы и играла, зарабатывая деньги. Дуняша сказала, что я могу перестать вести хозяйство и просто платить ей бабки, как за обычную съемную квартиру, и я с радостью согласилась — дела пошли несколько проще. Ясен фиг, с одноклассниками у меня отношения абсолютно не сложились, потому как я стала просто оторвой — всем хамила, да и вообще на рыбьем языке чирикала… — поймав недоуменный взгляд Франа, я ойкнула, и, потупившись, пояснила: — Ну, в смысле, на жаргоне говорила. А еще я к тому времени уже не могла жить не по понятиям и потому школьные правила, запрещавшие воровать, но поощрявшие стукачество, меня просто бесили. Правилом Маэстро было «не играть в ареале своего обитания», и я в школе карты в руки не брала, хотя они меня всегда успокаивали, ну и в результате драки происходили очень часто. В шестнадцать я закончила девятый класс и экстерном сдала экзамены за десятый. В семнадцать я уже стала самым настоящим исполнителем, то есть знала все приемы игры в карты, спасибо Маэстро. Меня наконец признали другие каталы, и я стала полноправным членом этого особого мира и уходить из него не хотела: мне это нравилось, а на мораль и законы я как начхала в четырнадцать лет, так и вспоминать о них не собиралась. Лето то выдалось очень неожиданным и, наверное, самым счастливым для меня, но потом случилось так, что когда я осенью потопала в школу, аж в одиннадцатый класс, оказалось, что со мной учился сынок одного беспредельщика, и он начал меня прессовать со своими дружками. Я их бесила, потому как одна из всего класса отказывалась «платить дань» и даже давала отпор, когда они меня били, хоть Маэстро и говорил всегда, что главное — беречь руки. Они тогда даже пообещали, что если я сама из школы не уйду, ну, или не подчинюсь им, они меня изнасилуют и убьют, а потому я уговорила Дуняшу достать мне яд и повторила свою эпопею с подшитой к воротнику капсулой. Вот только мне умирать не хотелось, и я уговорила Гроба найти мне того, кто сможет научить меня драться, и, конечно, об этом узнал Маэстро, заявивший, что сам будет меня учить. Он сказал, что катала обязан беречь руки, а потому бой на средней дистанции — идеальный вариант, и он научит меня своему искусству. Он ведь еще и писарем отменным был, в смысле, с ножом обращался шикарно и не только дрался им, но и метал всегда точно в цель. Когда мы начали тренировки, я была уверена, что сумею выпутаться из этой ситуации. Я начала делать успехи, но в начале декабря те идиоты от меня отстали, и я… — я уставилась на покрывало и, крепко обняв колени руками, шумно выдохнула. Вспоминать те дни было больно, но я не могла отступить и прекратить рассказ, а потому продолжила: — Я обвинила Маэстро в том, что он со мной жестоко поступил, что он не верит в меня, что он меня унизил, и сказала, что больше не хочу, чтобы он учил меня драться на ножах, да и вообще его видеть не хочу. Он тогда на меня лишь грустно посмотрел и сказал, что когда-нибудь я всё пойму, а пока он уйдет и пришлет мне другого учителя, но больше я не должна играть на катране, если не хочу с ним столкнуться. Я снова стала гусаром и играла только в парке, Север был такому повороту очень рад, потому как мы стали зашибать вдвое больше, хотя сказочка о побеге из дома уже не могла сработать, и мы перешли на обычную схему, а потому нас порой пытались «вывести на чистую воду» с помощью кулаков, но мы всегда убегали — катала ведь обязан беречь руки, и убежать в такой ситуации не стыдно. А потом я поняла, на самом деле поняла, что Маэстро хотел как лучше, потому что когда я победила того придурка в честном поединке на ножах в подворотне и пырнула его в бок, я увидела, что Маэстро наблюдал за мной из-за угла дома и тасовал колоду со скоростью света, а такое с ним бывало, только когда он очень нервничал. И ведь, что самое странное, мне тогда было наплевать, что я человека в бок пырнула, и его дружки его в больницу потащили без сознания — мне главное было сказать Маэстро, что я справилась. Но мне было дико стыдно: я ведь его оскорбила своими подозрениями, а у нас это… короче, это отвратительно. У меня нож из рук выпал от осознания того, как я была не права, и тогда я вдруг увидела, что он неудачно стасовал колоду, и одна карта упала на асфальт. И это у него — у того, кто с раннего детства играл в карты, потому что его дедушка был лучшим каталой города! У них это «семейное», ну, или «наследственное»… Вот тогда-то меня впервые за эти три с половиной года и прорвало — я разрыдалась и кинулась к нему. И, что странно, он меня простил. Я вернулась к игре на катране, снова училась у Маэстро драться, и он подарил мне набор метательных ножей в ларце и нож для самозащиты. Шикарное время было… Мне стукнуло восемнадцать, и я думала, что лучше быть не может: друзья, любимая работа, успешное поступление на экономический… А потом всё рухнуло в один день. Тридцать первого августа. Мне было восемнадцать и на следующий день я должна была идти в универ, но… сказка кончилась. Сказка о золушке, ставшей принцессой, подошла к концу, как и сказка о том, как фермерша превратилась в чувайку… в женщину-преступницу, то есть. Маэстро ведь меня ввел не только в мир катал, но и вообще в преступный мир — я стала «своей» у блатных. Меня уважали, потому что я приносила неплохой доход и всегда чтила воровской закон, жила по понятиям и помогала знакомым. Дуняша вообще меня лучшей подругой считала… А ведь она в далеком прошлом, до травмы кисти, трудилась щипачом и была одной из самых известных воровок города. Она и меня научила кое-чему, кстати. Но я никогда не воровала: считала, что обыгрывать в карты более интересно — вопросы морали меня не волновали. Последним приказом, который мне отдал Маэстро, было: «Вернись в обычную жизнь». Да, оттуда не уходят, да, оттуда не отпускают, но Маэстро был настолько авторитетной личностью, что, благодаря его протекции, меня, как ни странно, и впрямь отпустили. Правда, была у них причина так поступить, даже несколько причин… — этот момент мне рассказывать не хотелось, потому что было слишком больно, и я решила его банально пропустить. Тряпка. Ну и наплевать… — Короче говоря, Маэстро сказал, что я обязана вернуться домой, и я вернулась, хотя не хотела. И дело не только в том было, что я не хотела видеть родителей — мне было стыдно перед сестрами, я ведь их бросила… А еще я думала, что родители и на порог меня не пустят, но Маэстро и об этом подумал — он связывался с моими родителями и каким-то макаром, наверное, угрозами, заставил их меня принять. Он ведь знал, что скоро конец, потому и сделал всё это… Я вернулась домой, но долгое время не могла прижиться — хотелось выпить пивка и поиграть в карты, а потом перекинуться с друзьями парой шуточек и пойти гулять по ночному городу, распевая песни и ставя на уши окрестные дома, как мы делали с Севером и моими лучшими друзьями — Хохмой и Валетом, парнями на два года старше меня, работавшими показчиками, то есть партнерами шулеров, дававшими информацию о своих картах и картах противника каталам. Но это было невозможно, и с ними я виделась только когда выбиралась в город, тогда и в карты играла, тоже только с ними. Это пытка была, если честно, но вернуться я не могла — приказа ведь нельзя ослушаться… Но потом я привыкла, и помогли мне, как ни странно, именно сестры: Катька вообще не злилась и приняла меня с распростертыми объятиями, а я поначалу строила из себя ежика-недотрогу, а потом поняла, что она и вправду не злится, и поставила себе целью всегда ее защищать, как и Ленку кстати. Она ведь больна и держалась со мной, как и всегда, отстраненно — я знала, что ей по барабану, есть я рядом или нет, и что если я исчезну, она не особо-то и расстроится… — на глаза навернулись слезы, но я тут же проморгалась и, пару десятков секунд подышав очень глубоко, вернулась к рассказу: — Но потом оказалось, что за это время на Ленку усилился прессинг со стороны родителей, и меня это дико выбесило. Дуняша не могла иметь детей, но всегда говорила, что, будь у нее дочь, она бы всегда с ней шутила, играла и сделала из нее настоящую чувайку, такую, чтоб все чапланы ахали и ей вслед косились. Она хотела, чтоб ее ребенок счастлив был, и говорила мне, что я обязана буду о своем, когда обзаведусь, заботиться и беречь его, как зеницу ока, а те, кто детей прессингует, просто не заслуживают называться родителями, и я с ней была полностью согласна. Я себе поставила целью защитить Ленку от родителей и сумела в какой-то мере это сделать. Ленка была благодарна, хоть никогда и не говорила «спасибо», да и зачем? Я же и так всё понимала… А потом родители умерли, оставив меня главой семьи. Ленка совсем ушла в свою готику, виня в их гибели себя, Катька вздохнула свободно, но начала ненавидеть себя за то, что испытала облегчение от их смерти, а я… А я просто решила, что буду заботиться о сестрах и превращу наше племенное хозяйство в элитное, но не ради родителей, как мечтала в детстве, а ради сестер — чтобы они могли не беспокоиться о будущем. Но от нас ушли все рабочие, потому как Шалин вынудил их это сделать, а те, кого мы набрали, нас возненавидели: я была всегда слишком жесткой, Ленка — слишком язвительной, а Катюха — слишком мягкой, но если уж видела, что народ зарывается, становилась жестче меня, и в результате нас всех троих сочли ненормальными. Народ ведь думает, что у Катьки раздвоение личности, у Ленки — вообще шизофрения, хоть это и не так, а я… Ну, я просто хамка и нахалка, которая не умеет держать себя в руках, а учитывая, что одну тварь избила до потери сознания, когда он попытался лошадей отравить, меня вообще психопатом каким-то сочли. А потом появились вы, и я восприняла это в штыки, потому как думала, что Ленка, ненавидящая толпу, опять замкнется, а ведь она только-только немного оттаяла, а Катька начнет, как обычно, пресмыкаться перед гостями, как ее заставляли делать родители, но ни того, ни другого не произошло, и я вынуждена признать, что рада, что вы пришли, потому как это и впрямь изменило нас всех в лучшую сторону.