«Пусть летит алмазной чайкой

Колыбельная лету. Не скучайте,

Мы встретимся где-то — в конце печали

И новых дорог начале,

Ведь мы никогда не умрем»…

====== 43) Память — это зло, которое спасает от грядущих ошибок... ======

«Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии». (Иосиф Александрович Бродский)

POV Маши.

На дворе значилась дата «тридцать первое августа», а это значило лишь одно: нам, несчастным (это я про себя и сестер), предстояло явиться на следующий день в институты, пред светлы (ну, или не очень) очи наших библиотекарей и одногруппников. Больше всего это расстраивало Ленку, и она даже предприняла слабую попытку отмазаться от данного мероприятия, но я вправила ей мозги путем их глобального выноса, и она сдалась, сказав: «Да и пофиг, сделаю вид, что меня там нет». Катька тоже депрессовала, но ее поддерживал Ямамото-сан лыбой до ушей, хоть завязочки пришей, и словами о том, что всё у нее получится, а также обещанием всенепременно составить ей компанию. Катюха сначала отнекивалась, а потом согласилась, сказав: «Ты ведь всё равно не сдашься, бяша-бараша эдакая», — на что мечник рассмеялся и заявил: «Не-а». Поражаюсь его упертости, кстати, и даже немного завидую, а еще завидую белой завистью тому, что он такой стальной характер прячет под милой и добродушной маской! В результате, к нашей страдалице подрулили еще и Тсуна-сан с Дикобразом с теми же словами: «Я еду с тобой». Меня привел в ужас факт того, что Катюха весь день проведет с иллюзионистом без совести, но она не протестовала, и я, подманив Саваду-сана, попросила его приглядеть за хозяином трехзубой швабры, его шаловливыми ручками, острым язычком и отсутствующей совестью. Тсуна-сан, к счастью, не начал верещать: «Мой Хранитель никогда бы ничего плохого нашему союзнику не сделал!» — и, блеснув решимостью во взгляде, заявил, что будет защищать «Катю-сан» как от внешних недоброжелателей, так и от внутренних, и, зная на что Мукуро способен, не оставит Катюху с ним вдвоем. Я его расцеловать готова была за такие слова, но ограничилась молчаливым рукопожатием, сказавшим ему куда больше миллиона благодарностей на лепестках миллиона алых роз, пардон, фаны Аллы Борисовны.

Ленка же под шумок была после ужина оттащена нашим громкоговорителем в сторону, и он заявил ей что-то, что заставило эту Царевну Несмеяну с вечным пофигизмом на моське лица, заявив ему: «Обойдусь, зачем этот детский сад?» — улыбнуться. В ответ Скуало на нее ожидаемо наорал и сказал, что он всегда поступает по-своему, и в этот раз поступит так же, после чего свалил куда подальше, зато его место возле моей сеструхи занял термо-Принц и, захихикав, то бишь зашипев, пафосно изрек, так, что даже мне, находившейся довольно далеко, слышно было:

— Принц не оставит свою Принцессу на растерзание толпам глупых студентов и нашему капитану. Я еду с тобой, возражения не принимаются, говорить можешь что хочешь — Принца это не волнует.

Ответный поток язвительности Бельфегор слушать не стал и просто потопал на улицу, а Ленка, послав ему в след адскую смесь из сарказма, ехидства и колкостей, приправленную толикой благодарности, с улыбочкой пошлепала к себе. Я же ухмыльнулась и подумала, что с такими рыцарями нашей царевне «Не хочу, не буду» бояться нечего, равно как и Катюхе — с ее защитничками, не считая Мукуро, он сам одна сплошная проблема. Решив, что сестры завтра справятся с собой и не влипнут в неприятности, я пошлепала наверх, но на пороге меня перехватил мой названый братишка и апатично заявил:

— Поболтаем, или ты настолько занята, что выставишь единственного брата за дверь и кинешься читать сёдзё-мангу?

Подловил, гад! Он единственный, кто знает, что я подсела на это безобразие после чтения того материала, что нам с Ленкой выдала Катюха, и попытки найти в интернете что-то интересное, но с женщиной в главной роли, потому как нашлась манга «Неслыханная игра», являвшаяся сёдзё-мангой с элементами драмы, комедии и приключений, очаровавшая меня, что интересно, не двумя симпатичными парнями, а героиней, у которой был просто обалденно жесткий, сильный характер, но доброе сердце. Короче говоря, я «подсела» на подобные произведения, хотя попадалось их не так уж и много, и стоило лишь мне увидеть, что героиня очередной манги — любящая ныть и падать на ровном месте красотка, как я тут же эту байду вырубала и зарывалась в поиск чего-то поинтереснее. Фран однажды увидел, как я это читаю, потому как зашел без стука, вернее, он стучал, но я не ответила, и он, по его же собственным словам, «решил проверить, не умерла ли его сестра и не начался ли процесс гниения, чтобы предотвратить появление неприятного запаха». Как результат, он узнал мою маленькую тайну и постоянно тыкал меня в нее носом, но я не я, если не съязвлю в ответ…

— О нет, дорогой мой, — усмехнулась я. — Как же я могу тебя, сирого и убогого, под дверью бросить, обделив сестринским вниманием? К другим-то ты сестричкам за этим не пойдешь, ты же у нас… как там это называется… цундере?

— Неверное использование терминологии тебя не красит и точно не делает умнее, — протянул Фран.

— А я и не стремлюсь, — ухмыльнулась я. — К чему что-то улучшать в человеке, близком к идеалу?

Мы с Франом синхронно ухмыльнулись, и я распахнула дверь. Отвечать он не стал — сарказм в моем голосе сказал ему, что подобными шуточками меня не заязвить, а отмазка: «Я шикарна, и пофиг, кто что думает», — прокатит в любом случае. Протопав к своему койко-месту, я рухнула на серебристое покрывало и простонала:

— Не хочу никуда ехать завтра!

— Почему? — вяло поинтересовался парень, усевшись в кресло, подтянув ноги к груди и начиная на нем крутиться, отталкиваясь от столешницы руками. Юла, блин…

— Потому что, хоть я и общительная, но универ терпеть не могу, — призналась я. — Понимаешь, я довольно упертая личность, уважающая только сильных, умных и храбрых людей, причем долгое время я общалась исключительно с… криминально-ориентированными гражданами, скажем так. Я привыкла, что всё решает сила, а живут люди по понятиям, а не по каким-то глупым условностям современного общества.

— А что тебя не устраивает в обществе? — вопросил Фран, заходя на очередной вираж. Тоже мне, Шумахер со склонностью к психоанализу.

— Да многое, — хмыкнула я и, уставившись в потолок, подумала, что ничего плохого не случится, если я этому волчку на кресле хоть часть правды расскажу, и потому я со вздохом спросила: — Фран, скажи честно, ты хочешь узнать с какого перепоя я так себя веду, когда нервничаю?

Повисла тишина. Скрип несмазанной телеги, точнее, кресла прекратился, и я поняла, что мой братан борется с собой и пытается преодолеть нежелание кого-то подпускать еще ближе, чем он был, и проявлять заинтересованность, а затем вдруг послышался скрип, и через пару секунд надо мной навис Фран, упершийся в матрас ладонями по обеим сторонам от моего фейса, и тихо сказал:

— Если тяжело, не говори. Но если хочешь поделиться, я выслушаю. Если дело во мне… Мне интересно, но я не хочу, чтобы тебе было неприятно или больно, так что только из-за меня не стоит этого рассказывать. Я же вижу: тебе неприятно вспоминать.

Вот за такие минуты вскрытия карт я и люблю этого охломона. Он хоть и прикидывается букой и ледышкой, в душе очень мягкий, белый и пушистый, так что то, что он мне эту часть себя всё же иногда показывает, как раз и заставляет меня верить, что вернее друга у меня быть не может. Потому я улыбнулась и, похлопав по матрасу рядом с собой, заявила:

— Да нет, если тебе рассказывать, то в принципе я, наверное, в депру не впаду. Если что, ты же меня из нее и выведешь.

— Иллюзией? — тихо спросил Фран.

— Не-а, — хмыкнула я. — Своей улыбкой.

Фран улыбнулся краешками губ и, выпрямившись, заявил:

— Тогда двигайся: ты занимаешь слишком много места.

— Хочешь сказать, что я толстая? — фыркнула я и переползла к правому краю койки, а затем уселась у изголовья, подтянув колени к груди.