Кстати, еще я общалась с нашим местным Хаято Медичи. Почему «Медичи»? Да потому, что Карла Девятого траванул его же братец (ну, есть же такая теория, вот и примем ее за правду), значит, Медичи — отравители! Ну и вспомним, что капля никотина убивает лошадь! А он во мне убил уже целый табун! Правда, надо отдать ему должное — если я начинала возмущаться, он с мученическим видом цыбульку выбрасывал, или, если точнее, прятал окурок обратно в пачку. Экономный он — жуть! Знает, что мы ему не будем покупать дорогие сигареты, и экономит свои нехилые запасы. Но ведь всё равно они не вечны, бугага! А значит, скоро перейдет наш местный Калигула на «Беломорканал», хе-хе-хе… Хотя могу и сжалиться, купить ему нормальные сигареты, потому как во-первых, он на них заработал, а во-вторых, несмотря на весь свой пафос и заскоки, парень он хороший, а собеседник так и вовсе обалденно интересный. Сошлись мы с ним, конечно, на почве любви к потустороннему, но затем наши разговоры перестали кружить исключительно вокруг чудес и аномалий и перекинулись на все аспекты жизни, и вот тут-то я и поняла, что Гокудера — реально гений, потому как он знал столько, что у меня аж мозги плавились, когда он начинал что-то рассказывать. А еще он меня учил метать ножи в разные стороны одновременно и даже демонстрировал, как швыряет динамит. Если честно, мне в первый раз стало жутко, потому как я такого грохота отродясь не слыхивала, но потом я перестала впадать в инфаркт, когда он выходил во чисто поле со снарядами наперевес и показывал мне, как он крут. А как он крут, кстати? Правильно, супер-супер крут! Потому как для него попасть в десяток тарелочек фрисби, летящих в разные стороны, десятью динамитными шашками одновременно — вообще не проблема! Кстати, динамит у Гокудеры был как обычный, заныканный в неприкосновенный запас, так и тот, что ему «выдавала» его коробочка — стоило лишь ему ее открыть, как он оказывался увешан динамитными шашками и коробочками системы CAI, как новогодняя елка шариками, ну, или пулемет «Максим» — лентой снарядов, и начинал изображать из себя Рэмбо. Кстати, коробочка еще и кошку Ури всегда призывала и, что интересно, мы с ней поладили. Нет, сначала, конечно, эта мелкая пакость всеми силами пыталась меня извести, и царапин на мне после таких вот походов в поле оказывалось даже больше, чем на самом Гокудере (о да, они не особо ладили, хотя Ури его явно любила. Наверное, просто, как и он сам, характер показывала, показушница). Мне даже порой казалось, что она его ревнует, потому и пытается меня каждый раз на фарш пустить, но потом мы с ней как-то незаметно перешли на стадию дружеских отношений и даже начали дружить против Хаятыча: я запускала тарелки фрисби, а Ури перехватывала одну из них до того, как ее шеф эту тарелку подорвет, причем я ей заранее говорила, куда тарелки полетят. Хаято злился, ругался, но сделать ничего не мог: женская дружба — штука коварная. А уж если бабы против мужика дружат, ему вообще можно лишь посочувствовать и эпитафию придумать. А что? Я, кстати, ему уже придумала:
«Покоится здесь парень-шовинист,
Хоть и задирист, но не эгоист!»
Когда я после очередного буйства Ури, приведшего к обильному кровопусканию нашему динамитному мальчику, эту «эпитафию» с траурной харей прочла, он долго за мной по полю гонялся, с целью пустить на колбасу. Впрочем, если б ему реально надо было, он бы меня в секунду изловил, так что, думаю, ему просто скуку развеять хотелось, а не злость выместить. Потому как, изловив таки меня, он вместо того, чтобы закопать мою бренную тушку заживо под яблонькой и превратить мои бесполезные останки в полезное удобрение, просто рассмеялся. Вот тогда-то я впервые и услышала его смех, а он у Гокудеры, кстати, очень заразительный, искренний и звонкий, несмотря на то, что он вечно дымит, как паровоз, и давно уже все легкие прокурил. Кстати, они с Тсуной-саном уже работали по отдельности, всю первую половину дня выгуливая лошадей, причем получалось у обоих просто отменно. Савада-сан перестал думать: «Ах, у меня ни фига не получится, конь сбежит и настанет конец света», — а Хаято с лошадьми нашел общий язык и отлично ладил, припрятав в задний карман брюк весь свой пафос и высокомерие и становясь рядом с ними просто «своим в доску парнем», правда, очень волевым и жестким. Но с нашими конями только так и надо было, так что подобное поведение лишь добавляло очков его авторитету перед нашими жеребцами. После обеда же Джудайме и его «Правая рука» топали к руинам, ставить опыты, хотя Хаято ближе к концу августа всё чаще оставлял Джудайме в лесу с Ямамото-саном и остальными первооткрывателями, возвращался на ферму, выуживал меня из кабинета и тащил на тренировки, делая вид, что он мой репетитор. У меня, кстати, начало неплохо получаться метать ножи в разные стороны, но до него мне всё еще было как до Луны пешком и с гирями в руках. Кстати, что интересно, за нашими тренировками иногда наблюдал челкастый Принц, который корректировал советы Хаято в сторону уточнения: всё же динамит и ножи — вещи разные. Он даже позволил мне несколько раз шваркнуть его стилеты на веревочках, но оказалось, что у них сильно смещен центр тяжести, а нити безумно мешают, и я не представляла, как он умудряется метать их, да еще и не царапать собственную шкуру об эти самые нити, потому как я после подобных экспериментов всегда была как после встречи с Ури в ранний период нашего знакомства, ну, руки мои, по крайней мере, точно.
Если честно, я этого шизика начала уважать, как бы странно это ни звучало, но не из-за его советов и мастерства писаря, и даже не потому, что он стал негласным лидером для наших работничков, и они его слушались беспрекословно — стоило лишь ему хоть слово сказать, как тут же всё выполнялось, и он нам с сестрами очень помогал, следя за дисциплиной и тем, как народ на ферме трудился. Я уважала его по иной причине, и у причины этой было имя греческого происхождения, означавшее «солнечная», то есть «Елена». Наш недокоролёк, птичка певчая, о ней и впрямь очень заботился, хотя проявлял это не в нарочитых действиях, а как-то странно, но неизменно выводя Ленусика из глубочайшей депрессии: то он утаскивал ее на какие-то прогулки, заставляя надевать бальные платья, срывая прямо с работы и нарушая весь процесс ее трудового дня, то он ей что-то заумное рассказывал на оккультную тематику или же повествовал о способах убийств, то устраивал нечто непонятное и, когда Ленка уходила в глубокую депру, начинал закидывать ее стилетами, вернее, метал их так, что ее не задевало, но заставлял двигаться в нужном ему направлении и неизменно приводил к какому-то месту на ферме, откуда потом слышался дикий ржач моей сестры, почти никогда не проявлявшей эмоции так ярко, и безумное шишишиканье самого Принца. Не знаю уж, что он в этих «пунктах назначения» припрятывал, надеюсь, не трупики наших работничков (а что? От Бэла можно ожидать!), но Ленку это всегда выводило из депрессий, и она даже становилась чуть более общительной, хотя это ей несвойственно. Поначалу я думала, что он ее просто жалеет, и однажды, отловив его, приперла к стенке, заявив, что лучше бы он свою жалость засунул куда подальше и не приближался к моей сестре, на что он расшишишикался и заявил:
— Неужели ты и впрямь думаешь, что Принц способен испытывать жалость или сочувствие? Или считаешь, что твою сестру и впрямь есть из-за чего жалеть?
Сказано это было таким тоном, что у меня по спине табун мурашек промаршировал, а Бельфегорище, излучая ауру абсолютного маньяка, добавил:
— Принц знает, какой диагноз стоит у твоей сестры, но не считает это болезнью. И сочувствовать здесь нечему. Это просто ее особенность. А особенные люди Принцу интереснее серых и обыкновенных, годных лишь на то, чтобы стать его мишенью. Она не такая, как все, и потому Принц стал ее другом, но дело не в диагнозе — дело в ней самой. Она очень интересное существо. А ты лучше не вмешивайся. Потому что иначе Принц вынужден будет объявить тебе войну. Он не собирается лишаться друга из-за твоих сестринских амбиций. Если ты вмешаешься… — он сделал паузу, а затем вскинув руки к небу, завопил так, что я аж вздрогнула: — Кабум!!! Принц и тебя не пожалеет. Потому что за своего друга он превратит в кактус любого.
