— Имей совесть, — возмутилась я, углядев, что он решил распечатать сто восемьдесят листов, — мне спать надо, а это займет уйму времени!
— Так иди в душ, — ухмыльнулся Суперби, опираясь на мою кровать руками за спиной. — Я тебя не держу. Или боишься меня одного в комнате оставить? Есть что скрывать?
— А ты мою комнату обыскивать собрался? — хмыкнула я.
— Нет, но если здесь есть нечто засекреченное, могу и изменить свое мнение, — ехидно сверкая глазами, заявил он.
— И не надейся, — фыркнула я, усаживаясь напротив него в кресло. — Всё, что могло меня скомпрометировать, давно уничтожено.
— Вот как? — усмехнулся он. — И ты не считаешь нужным скрыть от меня сам факт того, что компромат имел место быть?
— На любого человека существует компромат, — пожала плечами я. — Нет людей, которым совершенно нечего скрывать. Вопрос лишь в том, есть ли возможность этот компромат добыть. Умные люди его уничтожают без возможности восстановления.
— В твоей карте, — хитро прищурился Суперби, а я нахмурилась, — вырваны некоторые страницы. Нет рассказа о твоих отношениях с родителями, о твоем раннем детстве, да и вообще о твоей жизни — только факты про твои фобии. Также отсутствует лист с рекомендациями и диагнозом или чем-то подобным. Хоть психологи и не врачи как таковые, не ставят определенный диагноз, они всё же могут давать рекомендации, а в карте ничего об этом не сказано. А еще психологи очень любят проводить тесты, а результатов в карте или, вернее, ее остатках, нет. Из этого я могу сделать лишь один вывод: ты не просто страдаешь фобиями. Ты больна.
— Заткнись, — процедила я и встала. Черное вязкое чувство появлялось в груди, застилая глаза алым. Злость? Нет. Ярость? Опять нет. Ненависть…
— Почему же? — скрестив руки на груди, усмехнулся Суперби. — А я думал, мы с тобой любители строить теории. Вот и послушай мою теорию…
— Еще слово, — зло прошипела я, подходя к нему вплотную, — и ты вылетишь отсюда без возможности вернуться.
— Ты и впрямь похожа на Бэла, — хмыкнул Скуало. — Вы оба ненавидите, когда вам говорят, что вы не в себе. Но ведь это так!
— Что бы ты понимал! — рявкнула я, отчаянно желая разорвать сидевшего передо мной человека на клочки.
— В шизофрении? — усмехнулся Скуало.
Ненавижу. Ненавижу, когда мне так говорят!!! Твари, твари, твари!!!
Паника подкралась к горлу вместе с ненавистью. Не думая, что делаю, я замахнулась для пощечины, но мою руку перехватили на подлете. Суперби схватил мое левое запястье здоровой рукой и больно сжал. Боль отрезвляет? Нет. Она лишь рождает в памяти глупые образы, которые ты хотел стереть, и отвлекает на них. Алая пелена перед глазами чуть побледнела. Такое уже бывало, мне не раз говорили эти глупые слова. Что ж. Человек должен отвечать за свои слова… Я зло посмотрела в серые глаза, полные раздражения, и усмехнулась, невероятным усилием воли подавив свой иррациональный страх. Шизофрения, говоришь? Ошибка. Я не страдаю шизофренией. Но почему бы мне не подыграть?.. Шизофрения характеризуется галлюцинациями, бредом и изменением личности. Что ж, поиграем, Суперби Скуало. Ненавижу, когда меня называют шизофреником… Ведь «болезнь», которую мне приписали, называется иначе…
Я усмехнулась. Взгляд стал приторно-сахарным и елейным. Я склонилась над Суперби и проворковала:
— Что ж, ты, кажется, глупее, чем я думала, но определенно очень настойчив. Знаешь, интересное сочетание: ум, настойчивость, честь, красота, и самое главное — связь с потусторонним, — я провела рукой по ниспадающим водопадом серебристым волосам мечника, наплевав на отвращение, горящее в груди, и, склонившись к его уху, прошептала: — Знаешь, ты просто идеальный кандидат. Мое потомство просто обязано обладать сверхспособностями, а Пламя Предсмертной Воли — любопытный вариант. Я обязана стать матерью ребенка, который сможет стать чудом. Что скажешь? Любопытно… Да… Очень любопытно…
Я зарылась пальцами в волосы Суперби, всё еще сжимавшего мое левое запястье, и продолжила бормотать нечто не очень связное, но кружившее вокруг темы сверхъестественного и материнства, а затем положила руку ему на спину, но была тут же отдернута, а затем Скуало оттолкнул меня к столу и встал, бросив на меня презрительный взгляд, а я зашлась в приступе безудержного смеха. Абсолютно безумного смеха, полного сарказма и иронии. Повелся, мечник? Поверил, что я и впрямь помешалась на идеях сверхъестественного? А знаешь, это бодрит! Играть вот так с сознанием других людей — это довольно любопытно! Почти так же смешно, как летать! Почти, но не совсем. Потому что быть на грани всё же интереснее, чем управлять глупой марионеткой! Но как же я понимаю Принца — это и правда весело!
— А-ха-ха, ты такой странный! — крикнула я, согнувшись в три погибели и хохоча, как ненормальная. — Ты такой странный!
— Заткнись! — рявкнул Скуало и с силой встряхнул меня за плечи.
— Нееет, — пропела я, продолжая смеяться. — И не надейся! А-ха-ха…
— Дура! — крикнул он и вновь меня встряхнул. — Это была неудачная шутка! Ты бы видела себя сейчас! Как проститутка какая-то! Что за мерзкий взгляд шлюхи?! Ты же не такая, как весь тот мусор!
Я вдруг резко замолчала и, с силой оттолкнув мечника, посмотрела на него полным ярости взглядом. Веселье резко исчезло. Мусор? Нет, я не мусор. Шизофреник? Нет, я не шизофреник. Одно оскорбление накладывалось на другое, сливаясь и рождая ту самую, жгучую и одновременно с тем леденящую душу ненависть, подавлявшую даже глупый, необоснованный страх. Как только алые сполохи перед глазами стали меркнуть, я процедила:
— Запомни, Суперби Скуало. Я не шизофреник. И никогда не называй меня так. Родители всегда называли меня именно так, но мой «диагноз», выставленный этими глупыми людьми в белых халатах, не имеет с шизофренией ничего общего. И это — самое страшное оскорбление, которое ты только можешь произнести. Я не привыкла мстить, но если меня так называют, отрываюсь по полной. Я ненавижу это слово. Ненавижу всех, кто так называет меня, не заглянув в саму суть. И потому я причиняю им боль так же, как они причиняют боль мне. Легко и с наслаждением. Прах к праху, пепел к пеплу…
— Ты совсем спятила? — перебил меня Суперби, глядя на меня злым, но растерянным взглядом.
— Нет! — усмехнулась я и, рванувшись к нему, вцепилась в ворот его рубашки. — Ненавижу, слышишь?! Ненавижу это слово!!! «Шизофреник, шизофреник»… Я не шизофреник!!! Почему меня так называли?! Почему?!
Ярость, боль, обида, негодование захватывали сознание. Я судорожно сжимала ворот его черной рубашки и мечтала, чтобы он исчез, растворился вместе с этим раздраженно-снисходительным выражением лица и этим мерзким словом. Ненавижу это сочетание звуков, ненавижу. Так же, как ненавижу любого, кто его произносит. Я слишком часто слышала в свой адрес эти слова. Напрасные слова, лживые, не соответствующие истине. Так почему я должна снова, даже после смерти тех, кто так звал меня, слышать это слово?! Пожалуй, это единственное, что и впрямь может задеть меня. Никогда и ни на что я не реагирую, всё проходит мимо, как песок сквозь пальцы, но это слово… Ненавижу его. Как же я его ненавижу…
— Ясно… — почему-то едва слышно сказал Скуало. — Значит, тебя родители так называли, потому это и стало твоим «пунктиком»?
Что? Он всё это затеял, чтобы вытащить из меня информацию? Как он мог? Как он мог?.. Я поверила ему, а он… Как же так?..
Мои руки безвольно повисли вдоль тела, а взгляд стал пустым и безжизненным. Ненависть исчезла вместе со злобой: он не считает меня шизофреником. Но он меня предал. Накатила моя вечная апатия, усиленная десятикратно, и желание сесть в одиночестве в полутемный угол и читать, читать, читать истории о Вальхалле, о победе Беовульфа над Гренделлем, о том, как добро всегда побеждает зло и смеется, празднуя его кончину и свою победу. Победу над самой смертью… Но вместе с тем к горлу вновь начал подкрадываться страх — холодный, беспощадный, рвущий душу на части. Вот только сил не было даже на то, чтобы убежать и забиться в темный угол, не то, что на подвиг в виде чтения успокаивающих меня книг. В памяти всплывали неприглядные картины прошлого. Меня бил озноб, сердце предательски заболело, как и голова, а панику мне удавалось подавить даже не усилием воли, а безразличием. Безразличием к этому жестокому миру.
