— Человек вообще существо приспосабливаемое, — почему-то печально произнес мой сопровождающий.

— Это да, — кивнула я. — Помнится, когда мне тринадцать было, мы с Ленкой больше недели прожили в лесу. Сначала было дико неудобно, ну как же — без ванны, без электричества… А потом настолько привыкли, что ни о каких благах цивилизации и не вспоминали. Это так здорово: встаешь поутру, а вокруг — тишина, и никого нет, никто на тебя не орет… — я погрустнела, но отмахнулась от неприятных воспоминаний и вернулась к хорошим: — Воздух чистый и свежий, а рассвет такой яркий, что слепит глаза. Ночью кажется, что звезды можно достать, стоит лишь протянуть руку, а днем чувствуешь себя птицей и можешь бежать куда угодно, потому что свободен…

Повисла тишина. Я улыбалась своим воспоминаниям и прислушивалась к мерному сердцебиению своего спутника и шумному дыханию своего единственного Друга по имени Торнадо. Ветер стал более сильным, ощутимо похолодало, и я, поежившись, тихо спросила:

— Хибари-сан, Вам не холодно? У Вас волосы мокрые, да и вообще Вы только из воды…

— Почему ты такая?! — ни с того ни с сего сорвался он и вцепился в поводья обеими руками, яростно сверля меня полным раздражения взглядом.

— Какая? — опешила я, воззрившись на него снизу вверх, как средневековый рыцарь на пилотируемого робота.

— Такая… добрая! — рявкнул он. — Почему ты обо всех заботишься?! Тебе грубят, причиняют боль, а ты словно не замечаешь и продолжаешь помогать, улыбаться, да еще и заботиться! Кто ты? Мать Тереза? Монашка? Ты человек вообще?! Ты умеешь злиться?!

Я окончательно растерялась и почувствовала, как к горлу подступает ком. Всю жизнь мне говорили, что я должна заботиться о других, всю жизнь мне внушали, что я живу для того, чтобы помогать окружающим. И всегда всеми это воспринималось, как нечто само собой разумеющееся и необходимое, а вот теперь в один миг всё, что я умела, всё, чем жила, вдруг стало абсолютно ненужным, лишним и вызывало только неприятие и раздражение. Мне стало больно, дико больно, хотелось спрятаться в темный пустой угол и биться головой о стену, пока не потеряю сознание, и эта боль не исчезнет…

— Глупое травоядное, — донесся до моего слуха почему-то ничуть не злой шепот, и я почувствовала, что меня вдруг снова крепко обняли и прижали к груди, а Хибари-сан как-то странно-отрешенно и очень тихо сказал: — Люди всегда живут для себя. А ты живешь для других. Я такого никогда не встречал. Почему?

— А Вы? — еще тише спросила я, уставившись пустым взглядом на черный пиджак комитетчика. — Вы ведь тоже не для себя живете, а для Намимори. Вы готовы умереть ради города, Вы готовы уничтожить любого ради него. Это ли не полная самоотдача? Вы ведь не живете для себя.

— Меня таким сделали родители, — явно пересилив себя, произнес Хибари-сан едва слышно.

Я вздрогнула. В памяти всплыли его шрамы, и я поняла, что никто кроме тех, кому он позволил бы подойти, не мог их оставить, а это значило лишь одно…

— Вот и меня такой сделали родители, — прошептала я. — Но я не думаю, что это плохо — то, что я такая. Потому что я хоть кому-то, хоть когда-то могу помочь, а это уже плюс, разве нет?

— Не знаю. Для других плюс, а для тебя — минус, — пожал плечами он.

— Не скажите, — тяжко вздохнула я, закрывая глаза и прислушиваясь к гулкому сердцебиению у себя над ухом. — Мне нравится помогать другим. Правда нравится. Это не только из-за внушенных мне вещей. Просто когда удается помочь кому-то чего-то достичь и видишь улыбку на его губах, это лучшая награда, а на душе так тепло вдруг становится… Это ни с чем не сравнить.

— Но тебя ведь легко обмануть. Уверен, тебя не раз предавали, — процедил Хибари-сан несколько раздраженно.

— О да, — грустно усмехнулась я. — Подставить меня считает своим святым долгом каждый второй, способный на это. И я постоянно бьюсь лбом о те же грабли. Но… По сути ведь я мало кому верю на все сто, и жду подвоха практически ото всех. Так что мне, конечно, больно, когда меня подставляют, но не смертельно, потому что я к этому готова.

Я почувствовала, что Хибари-сан вдруг напрягся, а затем он ни с того ни с сего едва слышно прошептал:

— Травоядное… Я не предаю.

— Я знаю, — улыбнулась я и осторожно поправила завернувшийся уголок ворота его пиджака. Стало вдруг тепло и очень спокойно на душе… — По сути, я сейчас всего троим людям верю, как себе: Маше, Лене и Вам. Не знаю почему. Я просто чувствую, что Вы не способны на низость. А своей интуиции я привыкла доверять.

Он не ответил, и повисла тишина, но не напряженная, а уютная и спокойная. Я смотрела вперед, на горизонт, и размышляла о том, что, возможно, он не такой уж одинокий волк, и ему тоже нужен кто-то рядом, но, в силу своего неверия в людей и нежелания быть обманутым, он отпугивал от себя всех и вся, не подпускал никого близко и в результате сам поверил, что ему никто не нужен. Но если бы это было правдой, он бы не сказал мне тех слов. Не сказал, что он не предаст. Потому что, хоть это и очень самонадеянно, думаю, он уже подпустил меня чуть ближе, чем других. И я не подведу его. Я сделаю всё, чтобы он понял, что не все люди предают и причиняют боль. Потому что он хороший человек и заслужил, чтобы кто-то подарил ему веру и надежду на лучшее, которую у него когда-то отобрали…

====== 36) Доярка, ее подопытные кролики и закулисные игрища ======

«Трудности порождают в человеке способности, необходимые для их преодоления». (Уэнделл Филлипс)

POV Кати.

Доехали до фермы мы с Хибари-саном в абсолютной тишине, и, добравшись до конюшен, я с толикой разочарования лишилась теплой подпорки для спины в виде молчаливого спутника. Я спрыгнула на землю следом за ним, и ни с того ни с сего вопросила, неожиданно для главы всея мафиозных спецслужб, да и для самой себя, если честно, тоже:

— Хибари-сан, а Вы когда-нибудь парное молоко пили?

— Нет, — холодно бросил он, мгновенно хмурясь и поправляя пиджак, мною, наглой, помятый. Галстук у него, кстати, тоже сбился в сторону, и я, узрев такое хамское нарушение дисциплины, забыв об осторожности, кинулась изничтожать оное, аки врага народа номер раз.

— А хотите попробовать? — с улыбкой вопросила я и осторожно поправила узел галстука комитетчика. Поймав его возмущенный взгляд, я спрятала руки за спину и, растерянно улыбнувшись, выдала: — Ой…

— Ты очень наглое травоядное, — выделив интонационно степень моей наглости почему-то беззлобно усмехнулся он и, самолично поправив свой галстук (а то как же! Вдруг травоядное накосячило?), заявил: — И когда ты мне его собираешься выдать?

— Кого? — растерялась я.

— Молоко! — посмотрев на меня, как на полную идиотку, пояснил он.

— Ааа, — рассмеялась я. — Ну, как только подою коров, так и «выдам».

— Уточняю, — с мученическим видом снова одернув пиджак, заявил комитетчик. — Когда ты собираешься доить коров?

— Как только расседлаю Торнадо, — пожала плечами я.

— Тогда почему ты всё еще здесь? — вскинул бровь Хибари-сан, и я, на секунду растерявшись, ломанулась в конюшню с улыбкой от уха до уха. Как человеку для счастья мало надо! Всего-то втюхать хоть кому-то из городских парного молочка…

Расседлав Торра, я вылетела на улицу и бегом бросилась в коровник. Так как время было неурочное, Рёхея еще не наблюдалось, зато наблюдался мой подопытный, который стоял у входа, сложив руки на груди, и пристально разглядывал коров. Я вихрем промчала мимо него и, тиснув ведро, поскакала к колонке. Вернувшись, я подрулила к Зорьке и, как обычно начав болтать с коровой обо всякой ерунде, приступила к обработке вымени и массажу. О да, чтобы подоить корову, вымя надо сначала помассировать, так что именно этим я и занялась. Хибари-сан прошлепал в коровник и, остановившись у морды с любопытством его разглядывавшей Зорьки, вопросил:

— Травоядное, тебе ведь помогает боксёр?

— Ага, он их кормит и поит, — пояснила я с улыбкой, не отрываясь от процесса мучения коровы, ну, или помощи — тут уж как посмотреть.