— Извини, то есть извините, — пробормотала я, подруливая к пышущему злобой сухофрукту. — Я забыла про время, просто…

Договорить мне не дали — меня схватили за запястье, причем очень грубо и явно обещая кожному покрову скорое появление гематом, и поволокли в комнату местного Павлика Морозова. Затащив меня к себе в берлогу и захлопнув дверь, кстати, негромко, Ананас без ананаса с силищей толкнул меня на свою разобранную койку, куда я рухнула, не издав ни единого писка (не мышь таки, да).

— Какого чёрта?! — возмутился он, складывая руки на груди и пыша злобой и яростью.

— Прости, в смысле, простите, я поговорить хотела! — затараторила я, вставая. — Просто забыла, что на часах дикая рань. Ну олень я, пойду ягель щипать, извините…

— Помолчи! — рявкнул Ананас и снова толкнул меня на койку, после чего навис на до мной, схватив за плечи и процедил: — Знаешь, я бы сейчас с удовольствием тебя отправил в мир своих иллюзий до тех пор, пока ты бы не свихнулась, и никакой «Граф» не смог бы предъявить мне претензию, потому что это никчемное тело было бы живо и продолжало функционировать! — он встряхнул меня за плечи, а я с ужасом смотрела ему в глаза и думала: неужели из-за того, что его разбудили, стоит устраивать такие истерики?.. — Я открыл тебе, потому что думал, что уж к кому-кому, а ко мне ты не заявилась бы, тем более в такую рань, если бы ничего ужасного, на твой взгляд, не случилось! А ты явилась просто «поболтать»? Что, хотела вот эту картину увидеть? — Мукуро потряс перед моим носом прядью своих волос и, снова схватив меня за плечи, с силой тряханул. — Посмеяться захотела?!

— Дурак, что ли? — возмутилась я, доперев, что он злится не из-за того, что его разбудили, а из-за того, что увидели без «боевого раскраса».

— О нет, скорее, наблюдательный идиот, зачем-то открывший дверь! — рявкнул он. — Я видел, что ты, когда обернулась, ухмылку еле подавила!

Что он истерит-то? Прям как баба… Нормально он выглядит, как все люди спросонья, разве что прическа необычная, но что, мало парней с «каре», что ли?

— Чего ты истеришь? — озвучила я свои мысли и попыталась отцепить его лапы от своих плеч. — Подумаешь, не причесан! Я признаю: чуть не засмеялась, — моська Фея аж перекосилась от злобы, но я поспешила договорить до конца: — но лишь потому, что очень уж зрелище необычное! Я привыкла, что у тебя всегда на голове иголки, а тут — ничего сверхъестественного. Вот чуть и не рассмеялась. Потому что ты обычным был, не извечно-пафосным, как всегда. Удивилась и чуть не засмеялась, не больше. Но не над тобой, а над необычностью твоего вида. И чего ты паникуешь-то? Ладно, Машка истерит всегда, когда ее с бигуди на башке застанешь, а ты-то чего в панику впадаешь?

— Потому что я ненавижу, когда надо мной смеются, — процедил Мукуро, сверля меня возмущенным, но уже не жаждущим моей крови взглядом. Что-то мне как-то даже стыдно стало… Зря я так, он ведь и правда нормально выглядит, на мой взгляд, даже лучше, чем с этими вечными иголками и зашкаливающим эго…

— Ну, прости, — пробормотала я, глядя ему в глаза. — Просто я и правда очень удивилась. Ты слишком необычно выглядишь. Но не смешно — именно необычно. Как обычный, нормальный человек, а не гениальный мафиози, мечтающий всех прибить. Если честно, мне кажется, тебе такая прическа идет, но это очень непривычно.

Мукуро хмыкнул и отпустил меня. Взгляд его стал подозрительно мирным — злость ушла, ярость тоже, а возмущение сменилось раздражением и недовольством, но кокать меня и перемалывать в главный ингредиент для котлет он явно расхотел.

— Ладно. Раз пришла, говори, что нужно, — позволило мне сонное Сиятельство произнести речь и, обойдя койку, забралось на нее с ногами, накрылось одеялом, видимо, решив спрятать от меня свои пятки и тренировочные штаны, и, умостырившись полусидя, полулежа у изголовья, воззрилось на меня со смесью пренебрежения и любопытства. Кажись, ему спросонья тяжело эмоции контролировать. Дожили…

— Эм… — я замялась и, усевшись поудобнее на краешке койки ворчливого цуката, пробормотала: — Я пришла извиниться.

— В четыре утра? — скептически выгнул бровь герр Ананасэ.

— Извини, — окончательно стушевалась я, опустив взгляд и старательно пересчитывая складочки на белой простыне.

— Ну и? — хмыкнул он. — Хотела — вперед. Извиняйся. Вопрос: за что?

— За то, что так с тобой поступила, — поморщилась я, начиная теребить простыню лапками. — Я просто хотела помочь Франу. Очень волновалась за него, боялась, что ты ему что-то сделаешь. Но ведь тебе на запреты Тсуны было бы плевать: ты не считаешь его своим боссом, — Фей фыркнул. — Да и на уговоры ты бы начхал, кто бы ни просил, — он снова фыркнул, и я пробормотала: — Потому я и решила, что единственный способ — это доказать тебе, что и тебя могут обхитрить. Ведь если бы ты в честной игре в карты проиграл, ты бы мог начхать на нас, потому что это была лишь «глупая игра» и фортуна повернулась бы к тебе пятой точкой, не более. А вот в результате того, что получилось, ты вроде как и впрямь проиграл, потому что ты ведь иллюзионист, фокусник, и я видела: ты следил за Машиными руками. То есть, ты проиграл не фортуне, а ей. Потому я думала, что ты не тронешь Франа из чувства гордости. Мне казалось, ты бы просто попытался потом обыграть Машу, «восстановить справедливость» тем, что смог бы ее оставить в проигрыше. Но, если честно, я не думала, что тебя это так зацепит. Мне казалось, это лишь разожжет азарт, и ты потребуешь реванша, не более. Заинтересуешься, и всё. А ты обиделся и подумал, что тебя хотели унизить… Но этого не было! — последнюю фразу я произнесла, заставив себя посмотреть Мукуро в глаза. Я ведь говорила ему правду, всё было именно так, только мысль эта меня тогда пронзила буквально молниеносно — я не шла к ней долгими тернистыми путями, а обдумывала ее всего минут пять, и приняла решение слишком поспешно… Вот и подтверждается вновь поговорка: «Семь раз отмерь, один отрежь».

— Ку-фу-фу, и я должен в это поверить? — протянул Мукуро, подперев щеку кулаком, а локоть поставив на согнутую в колене левую ногу. — Я должен поверить, что ты не хотела победы над врагом и его унижения?

— А зачем? — устало спросила я, не отводя взгляд от его глаз.

Повисла тишина. Нет, правда, зачем? Он что, считает, что главное — унизить противника? Судя по его «бою» с Хибари-саном, да. Но это же глупо! Как он может так думать?

— Почему же ты решила извиниться, раз у тебя были такие «благородные» мотивы? — прервал наконец тишину Фей.

— Потому что ты и впрямь обиделся, — пожала плечами я. — Я вчера только поняла, насколько сильно тебя это задело. Одно дело — нападки на Машу и меня, а другое — то, как ты сказал те слова. «Ты наивна! И не видишь, что мир прогнил насквозь и бороться с этой гнилью можно лишь такими же гнилыми способами — иначе не победить». Тебе самому больно было от своих слов, я видела. Точнее, от того, что ты веришь, будто они справедливы. Ты веришь, что тебя могли победить лишь «гнилым» способом, и тебе от этого больно, вернее, от того, что этот метод применили. Это снова доказало твою правоту, а значит, причинило боль.

Повисла тишина. Мукуро, поджав губы, скрестил руки на груди и откинулся на подушку, стоявшую у изголовья, а ноги вытянул и скрестил в районе щиколоток. Он смотрел мне в глаза и искал подвох, но пардон, его там нет. Потому что я правду говорила — от начала и до конца. Наконец иллюзионист провел ладонью по лицу и, закрыв глаза, тряхнул головой. Что бы это значило? Когда он их снова распахнул, правый зрачок озарял иероглиф «один», но мне почему-то не стало жутко. Хочет погрузить в иллюзию — пусть. Я это заслужила. Но вместо того, чтобы натравить на меня иллюзорных змей или заставить верить, что я падаю, Мукуро протянул ко мне левую руку, и в ней вдруг появилась белая роза. Я опешила и, удивленно на нее воззрившись, спросила:

— Это что?

— Роза, — хмыкнул иллюзионист. — А что, не видно?

— Зачем? — поморщившись, уточнила я.