Не знаю, сколько мы так просидели — я обнимала парня, положив голову на его дурацкую шапку, а он прижимался ко мне, закрыв глаза и положив голову мне на плечо. Вот только идиллии, как и всё остальное, всегда заканчиваются. Закончилось и это спокойное и полное доверия время… Правда, доверие не ушло. По крайней мере, я в это верю.

— Врой, мусор! Ты несешь чушь! — раздалось в коридоре после хлопка двери, и Фран тут же отстранился от меня, резко распахнув глаза и натянув на моську вечное пофигистичное выражение. А вопли в коридоре продолжились:

— Я не знаю, что ты там себе навыдумывала, но нам не подходит теория Розенкрейцеров! Куда ты уходишь? Стоять! Я приказываю! Бесполезный отброс!!!

Орево стихло вдалеке, а я, едва слышно застонав, согнула ноги в коленях и, обняв их руками, уперлась в них лбом.

— Чего ему не сиделось спокойно?! — пробормотала я и услышала спокойный ответ:

— Ему никогда не сидится спокойно. Такой уж он человек. Или рыба. Но с его голосом на рыбу он не тянет.

Я фыркнула и, улыбнувшись, посмотрела на Франа. Что-то изменилось в нем, а если быть точнее, его голос был спокоен, но не безразличен, а пустота в глазах сменилась отдаленными намеками на чувства. Похоже, он и правда решил поймать свой свет, а для этого решил сначала попытаться не прятать все свои чувства под замок, и это заставляло меня улыбаться. Не его слова — то, как они были сказаны.

— Да, — кивнула я. — Громогласная акула — нонсенс зоологии. Но ведь она существует! Чудеса иногда случаются.

Фран покосился на меня и едва заметно кивнул, а затем, вновь воззрившись на пейзаж, вдруг спросил:

— В среду, говоришь, вы лишаете людей их имущества, чтобы попытаться поиграть в химчистку?

— Да, с самого утра, — ответила я и улеглась на койку моего друга.

— Оставь вещи. Не хочу повергать женское общество в транс, — заявил Фран пофигистично.

— Оу, ты решил о нас позаботиться? — усмехнулась я, складывая лапки на пузе и глядя в потолок.

— Нет, просто не вижу смысла устраивать массовые обмороки толпе женщин. Мало ли, потом еще и фанатки появятся? Оно мне надо?

— Не-а, не надо, — хмыкнула я, ехидно косясь на парня. — Одна фанатка есть — больше ни к чему. Я собственник, бугага! Хотя если Катька тоже зафанатеет, я против не буду — ей можно. Она человек проверенный и на гадость не способный.

— А как же то, что она предложила обыграть учителя? — съязвил Фран.

— Эх, братюня, — вздохнула я, скрещивая ноги в районе щиколоток, — знаешь выражение: «Ложь во спасение не греховна»? А знаешь, что батюшки говорят, будто убийство на войне допустимо? Вот и здесь что-то вроде. Может, ее поступок и выглядит подло, но лишь до тех пор, пока на него не посмотришь со всех сторон. Это был, по ее мнению, единственный способ защитить друга. И хоть ты ее другом и не считаешь, она записала тебя в свои товарищи. Ну, она вообще к слову «друг» относится очень ревностно, так что их у нее нет в принципе, но вот товарищи для нее и правда очень важны, и за них она готова драться до конца. Как ваш Савада. Она обычно методы выбирает очень тщательно и до такого не «опускается», но в тот момент она просто решила, что этого твоего «учителя» можно от тебя отвадить лишь хитростью, потому и поступила так. Она просто очень за тебя волновалась, хоть по ней и не скажешь.

— Ты любишь сестер? — ни к селу, ни к городу вопросил Фран и аж посмотрел на меня через плечо.

— А то! — хмыкнула я. — Я ради них кого угодно порву, как Тузик грелку! А вообще, не в этом дело даже. Просто они мне дороги.

— А у меня нет родных, — тихо сказал Фран и отвернулся к картине. Я вздрогнула и села, снова подползая к парню.

— Прости, я не знала, — пробормотала я. Стало как-то стыдно и гадко, захотелось зарыться в песок целиком и полностью и притвориться мумией, занесенной египетскими песками еще в древние времена… Когда родители только умерли, я вообще об этом говорить не могла, а потому напоминать кому-то о потере для меня самой было до сих пор болезненно. Правда, дело было даже не в самой потере, а в том, что они ушли так внезапно, что я даже не сумела сказать им, что они прощены… Нет, не так. Я не успела их простить, и от этого было в сто раз больнее.

— Ничего, — пожал плечами Фран как-то безразлично, но вместе с тем тоскливо. — Это произошло давно. Десять лет назад.

— Время притупляет боль, но не лечит, — пробормотала я, а он вдруг спросил:

— Тебе еще больно? Из-за родителей?

Я вздрогнула. Мне и правда было больно, но не так, как год назад — боль притупилась, однако я знала, что она не исчезнет окончательно — просто уйдет в глубины памяти и не будет так сильно рвать душу, но исчезнуть она не могла.

— Больно, — пробормотала я, — но не так сильно.

Я уставилась в темно-серое покрывало, которое неосознанно начала сжимать в кулаки и поджала губы. На душе скребли кошки и захотелось забиться в темный пустынный угол, а потом тихонько выть, выть, выть на луну… И тут на мои руки легла холодная ладонь. Я вздрогнула и посмотрела на Франа. Зеленые глаза не были безразличными. В них застыли тоска, понимание и молчаливая поддержка, и я едва заметно улыбнулась, а фокусник слегка кивнул и тихо сказал:

— Когда-нибудь станет полегче. Я знаю.

Я улыбнулась и кивнула. Почему-то на глаза наворачивались слезы. Блин, он меня видел в таком состоянии… Слабой. Я ведь никому, кроме сестер, не позволяла раньше видеть эту свою сторону, почему же ему позволила? Гадство… Но самое обидное даже не это. Самое обидное то, что я не против…

— Спасибо, Фран, — пробормотала я, быстро начиная вытирать глаза кулаками. — Что-то я прям вообще! Нюни распустила… Фу на меня!

— Нет, — заявил вдруг парень. — Это было… мило.

Я в полном афиге на него воззрилась и протянула:

— Фран, ты головкой не ударялся? Я не могу быть «милой»! И вообще, что за словечко из каких-то сопливых мелодрам?

— Ладно. Мне сказать, что это было отвратительно, по-детски и вообще глупо? — вопросил он в своей обычной манере, и я рассмеялась.

— Нет, если так ставить вопрос, лучше «мило», — ответила я, прохохотавшись. От сердца почему-то отлегло.

— Я подумаю, — выдал парень.

— Оу, ты мне льстишь, — усмехнулась я. — Будешь думать обо мне? Заметано! Пусть я тебе приснюсь!

— Ты желаешь мне кошмаров? — с апатичным видом съязвил Фран, но в глубине зеленых глаз промелькнуло ехидство.

— Не-а! — фыркнула я. — Наоборот! Самого прекрасного и дивного сна!

— Какое самомнение.

— Это лишь его часть.

— Нарциссизм?

— Нет, эгоцентризм.

Я рассмеялась и, потянувшись так, что аж кости затрещали, встала.

— Ладно, оставляю тебе штаники, — заявила я, кивнув на лежавшую за Франом сумку. — Правда, там еще и штаны этого пафосного енота, ну да ладно, сам разберешься по размерам.

— Неужто ты решила поверить в мои умственные способности, не проявляя своих и не пытаясь решить задачку вместо меня? — съехидничал мой друган.

— Поверь, Фран, — тяжко вздохнула я, упирая руки в боки, — моя лень сильнее моего пафоса! Ладно, до завтра. Хороших снов.

— И тебе… таких же кошмаров, — выдал парень, и я, глянув ему в глаза, усмехнулась. Если я его кошмар, то мой кошмар…

— Рада, что ты тоже хочешь мне присниться, — хмыкнула я. — Значит, у нас обоюдные желания. Покеда!

Фран не ответил, отвернувшись к полотну Шишкина, но в прощальном взгляде я углядела нечто вроде искорки тепла и в офигенно радостном настроении ломанулась к себе. А жизнь-то налаживается! Несмотря на все ее черные полосы…

Конец POV.

В саду вечноцветущей сакуры на вечнозеленой траве расположился длинный дубовый стол, накрытый белой скатертью. Тишина, давящая, пугающая, но странно-манящая окутывала это место. Казалось, что в саду никого не было, но первое впечатление было обманчивым: во главе стола стояли чашка чая и небольшой заварочный чайник из белого фарфора, и это заставляло присмотреться к стулу, на котором явно кто-то сидел. Или что-то. Потому как понять, что за существо там находилось не было никакой возможности — оно было абсолютно прозрачным. Вот только определить, что кто-то на стуле всё же сидел, было возможно, потому что ладони существа были затянуты в тонкие белые перчатки, видимые глазу стороннего наблюдателя, а правую половину его лица скрывала серая металлическая маска с неровными, будто изломанными краями. Существо смотрело на небо и молча потягивало горячий чай, стараясь не нарушать молчаливую скорбь вечноцветущего Ада.