- Так, батюшка, без хлеба насущного и государю служить недюже, - не настойчиво и немного заискивающе продолжил губной староста.

- Кто у нас еще нонче? – раздумывая над предложением старосты спросил Романцев.

- Эээ… - Филипп посмотрел в книгу. – Стрелец Калина Петров сын Копылов, что пойман при бегстве из Тулы, когда за ним приходили воеводины люди.

- Тот, что набрехал с три короба?

- Точно, батюшка…

- Хммм… - Романцев в задумчивости почесал волосы на голове. – Ладно с ним покончим и на этом нонче конец. Распорядись, чтоб вели сюды Калину Петрова сына.

Заплечные мастера Фрола удалились исполнять указание московского обыщика. Тимофей Романцев устало потянулся и услышал, как бурлит его чрево. Только сейчас он понял, что на самом деле был голоден. После короткого сна он выпил молока и съел пирог, на большее у него нашлось ни времени, ни желания. А вот только сейчас он пожалел об этом. На расспросах он завсегда забывал о чувстве голода. Процесс пыток его поглощал полностью. Нет, он не испытывал от него никакого удовольствия, скорее наоборот, пытки вызывали в нем некое отвращение и порой даже жалость к пытуемому, но они, пытки, были не отделимой частью его обязанностей, как особого обыщика, государь, уложения, правда требовали их применять. Иногда, Романцев заканчивал расспрос на дыбе сразу же после виса, иногда после первого удара кнутом, редко – после встряски и уж совсем редко он применял к пытуемому все другие известные меры физического воздействия. Этими несчастными, а по мнению Тимофея нелюдями завсегда оказывались душегубы и разбойники, кто не ценил человеческую жизнь ни в грош, кто спокойно лишал жизни невинных путников, купцов, мещан и крестьян. Много таких водилось в Московии. Вот их и искоренял по мере своих сил Тимофей Романцев. Все остальные преступники могли вызвать в его сердце уважение, даже некое понимание и уж точно жалость.

- Филипп Николаевич, - зараз расспросим и ныне конец трудам, - обратился Романцев к губному старосте. Тем самым он намекал, что усердствовать не стоит при расспросе.

- Буде по-твоему, Тимофей Андреич. Но этот как раз из строптивых, зело запираться буде.

- Поглядим…

В комнату заплечные мастера ввели крепкого мужчину выше пояса голого, а ниже - в портках исподних, босого и связанного, видать только что с осмотру. Тимофей с интересом стал рассматривать человека коему предстояло пережить ряд мук телесных и столько же душевных, но уверенного и пока ешо не подавленного и не растерзанного. Росту стрелец был высокого, но в его теле поражал не он, а косая сажень в плечах, крепкие мускулистые руки и такая же сильная, словно бычья шея. Жилы на ней и вены вздулись, выпирая синим цветом. Голова Калины была столь же крупная, соответственно его богатырскому телу. Волосы в крупные кудри, черные и остриженные так, что прикрывали уши. На груди мужчины висел маленький серебряный крестик.

- Ну, как твое имя и кто ты есть? – начал расспрос Романцев.

- Имя мое Калина Петров сын Копылов, - ответствовал храбро мужчина.

- Чем занимаешься из коих ты?

- Я свободный, служу стрельцом вот уж как два году.

- Чем занимался досель?

- Торговым делом…

- Чем торговал?

- Заморскими тканями, что скупал у купцов фрязевских.

- А отчего ж пошел в стрельцы?

- Разорил меня наш воевода! Обложил данью словно татарин, приходили от него люди и каждый раз требовали мзду за торговлю спокойную…

- Буде тебе врать! – остановил его обыщик.

- Коль считаешь, что вру, то зачем спрашать по новой?

- Правды хочу! Смотри впереди тебя ждет пытка жестокая, так что если хочешь избежать участи быть сломанным, говорю токо правду!

- Так я и говорю правду, господин обыщик!

- Кто поджог склады Федоровские?

- То неведомо мне!

- Что слыхал об энтом?

- Так токо то, что все гутарють! Будто ляхи подожгли…

- Знаш кто помогал?

- Нет, не ведаю…

- Ладно! Сказывай, зачем подался к боярскому сыну Акине Шеину?

- Не знаком я с ним! Навет это, господин обыщик! Пусть в лицо мне скажет это тот, кто оклеветал меня!

- И это мы устроим, но сначала повтори все на дыбе… Фрол! – Тимофей посмотрел на мастера пыточных дел, - приступай!

Палач поклонился и, улыбаясь широкой улыбкой, подошел к Калине.

- Крест с него сымай! – приказал Тимофей Фролу.

- Господи, батюшка, оставь крест! Ради господа! Пусть бог мене поможет стерпеть муки нечеловеческие! Поимей милосердия господин хороший! – взмолился Калина, когда к нему подошел Фрол, выполняя приказ обыщика.

Фрол взял крест в ладонь и повернулся к обыщику, молча испрашивая у того, что ему делать, срывать крест, или оставлять.

- Оставь! – снисходительно кивнул головой Романцев. Фрол связал руки стрельца за спиной, так как был он не из хилого десятка, а висение на дыбе с руками, связанными сзади, считалось более суровым в отличие от положения перед грудью. Сделав все приготовления мастер пыток отошел, а его подельники стали подымать пытуемого над полом. Что-то хрустнуло, то ли кости Калины, то ли веревка издала похожий звук, но стрелец не вскрикнул, он повис, свесил голову и не смотря по сторонам, стал молиться. Крестик отстал от груди и закачался словно кадило поповское, что разносит аромат ладана благоуханный.

Романцев стал повторять свои вопросы, а стрелец натужно отвечать, изредка его ответы прерывал легкий стон, который пытуемый сразу же гасил.

- Встряхни! – приказал обыщик Фролу после того, как не получил на свои вопросы ни одного нового ответа.

Согласно «Обряда, како обвиненный пытается» встряска служила ужесточением виски. Фрол покорно подошел к Калине и просунул между его связанными ногами небольшое бревно. Предчувствуя боль, стрелец громко взмолился господу. Подготовив все, палач вскочил на бревно, чтобы сильнее на виске потянуть ево, дабы более истязания чувствовал шельмец. Крик вырвался из могучей груди стрельца.

- Ну, будешь и дальше упорствовать? – крикнул Романцев.

- Не ведаю, о чем ты спрашаешь! – закричал громко Калины, пытаясь перекричать боль.

- Одумайся, Калина! Ведь чем дольше будешь упираться, тем зело страшнее станут пытки! Знаешь, что записано и что велено мне дальше деить? – Обыщик громко прочитал выдержку из книги: «Есть ли же и потому истины показывать не будет, снимая пытаного с дыбы, правят руки, а потом опять на дыбу таким же образом поднимают для того, что и чрез то боли бывает больше». Готов ли ты продолжать упорствовать?

- Неведомо мне то, что ты спрашаешь! – крикнул Калина.

- Ну, что ж, хочешь упорствовать далече… - Романцев махнул рукой внемлющему его приказа Фролу.

Битье кнутом на дыбе было следующей стадией пытки. Согласно тому же «Обряду, како обвиненный пытается», связав ремнем ноги пытаемого Калины, палач привязал их к сделанному нарочно впереди дыбы столбу и, растянувши сим образом, стал готовиться к битью тела стрельца кнутом. Тело пытаемого зависло почти параллельно полу. На этой стадии пытки Фролу усердно помогали его подчиненные. Один из них должен был следить за натягиванием тела Калины так, чтобы умелому кнутмейстеру, а Фрол славился именно этим, было ловчее наносить удары по спине. Он завсегда, как и надлежало бил только по спине, преимущественно от лопаток до крестца. А второй ассистент должен был хватать пытаемого за волосы и пригибать тому голову, «чтобы кнут не попадал по голове».

Особой гордостью палача Фрола был его самодельный кнут, коим он развязывал языки ворам и душегубам, чем заслужил у губного старосты и даже воеводы славу мастера высокого ранга. Присутствовавший изредка при расспросах воевода Морозов завсегда восхищался умением своего домашнего палача.

Кнут Фрола был обычный для такого труда и учинен он был из ремней, был плетеный, толстый, на конце его был ввязан ремень более толстый, чем у основания, шириною на палец, а длиною кнут был с 5 локтей. Но были у фроловского кнута и свои особенности. Состоял он из заостренных ремней, нарезанных из недубленой коровьей и бычачьей шкур, прикрепленных к короткой рукоятке. Чтобы придать концам большую упругость, Фрол специально мочил их в молоке и затем сушил на солнце, таким образом они становились весьма эластичны и в то же время тверды как пергамент или кость. Но вот напасть, служил кнут недолго. После трех-четырех экзекуций он приходил в негодность, обмякал и рвался. Поэтому Фрол заранее готовил запасные сыромятные концы. Они десятками висели в пыточной камере, в доме у Фрола, иногда он развешивал их во дворе. Так много запасных концов было нужно потому, что их надлежало часто менять. Дело в том, что с размягчением кожи кнута от крови сила удара резко снижалась. И только сухой и острый конец считался правильным. «Как нынче твой кнут?» - спрашивал губной староста Фрола перед пыткой. «Гожь! – ответствовал обычно с ухмылкой палач, - до того тверд и востр, что им можно рубить как мечом.»