====== Предисловие ======

Пролог

Ему сейчас лет десять или чуть больше. Шагнув через Предел, Он сразу стал ребёнком. Его привычное приютское одиночество теперь нарушают Голоса. Он их почти не узнаёт, ведь здесь всё по-другому. Вселенная его Третьей жизни. Один голос — кажется, матери, его Он вообще никогда не слышал, но, думается, именно так Меропа и должна говорить. Другой голос принадлежит, определённо, Луне. Третий — Альбусу Дамблдору?! «О, нет! Что я ему скажу? Хотя... здесь это совершенно неважно...» Раз чародей пришёл, значит, если и не простил, то, по крайней мере, хочет навестить мальчишку Тома. А это уже не мало.

Даль светится алым пожаром, отражаясь в Его зрачках. В сухой траве шуршат длинные змеиные тени. Не страшно. Но как-то тяжело на душе. И муторно. Беспокоит что-то...

Совсем близко над головой — шум бьющихся крыльев. Снежная сова гулко ухает и садится на ветку сгоревшего дерева. Без письма.

«Что-то беспокоит... Когда пойму, что именно, наверняка станет легче»...

*

Две души в одном теле. Возможно ли это? Почему бы и нет, если так сложились обстоятельства. Одна душа была изначально связана именно с этим телом, она долгие годы младенчества и детства вообще не подозревала, что делит свою телесную оболочку с кем-то еще. Другая душа ждала, вернее, отдыхала, приходила в себя после такого трудного, почти невозможного переселения в занятое тело младенца, не осознавала себя и не чувствовала даже, а потом будто проснулась. Она не могла не проснуться, не могла вечно находиться на вторых ролях, потому что она — одна из сильнейших душ, существовавших в этом мире когда-либо, она — душа величайшего мага, которая смогла сделать то, что не удавалось до нее никаким другим душам. Она выжила после смерти своего тела от собственного отраженного смертельного заклятья, в последний миг жизни метнулась к ближайшему живому существу и, сама не веря в это, оказалась в нем. Благо, это был совсем маленький ребенок. Взрослая чужая душа ни за что не впустила бы в свое тело наглого захватчика. И к тому же этот ребенок оказался связан с тем, из чьего тела опытная и живучая душа только что умудрилась спастись бегством, связан узами, хоть и очень давнего, но кровного родства. И еще другими узами — узами судьбы, узами пророчества, узами, знание о которых и привело грозного и могучего убийцу той ночью к кроватке своей беспомощной и ничего не понимавшей жертвы. Убийство не удалось. К сожалению? Нет, долгое время он думал, что к счастью. С того самого момента, когда догадки и смутные пятна понимания обрели форму знания, с той минуты, когда он всё понял, многое вспомнил, и даже собственное имя, и воспринял это, как величайшее благо. С этого самого времени он благодарил судьбу за тот шанс, что она предоставила ему. Шанс всё исправить, ну, может, не всё, но многое. Шанс не сделать тех страшных ошибок, которые были написаны на страницах книги его жизни кровавыми чернилами. Ему повезло, как никому другому. Душа крохотного человечка, в теле которого он жил долгие годы, не давая себе самому даже шанса на самостоятельность, была чистой и хрупкой, как хрустальный колокольчик. Он сначала просто не мог, а потом боялся проснуться, открыть свои собственные глаза, самостоятельно посмотреть вокруг, а его детское тело вместе с ним самим внутри любили и оберегали каждый день и каждый час. Заботились, кормили, купали, играли, рассказывали сказки и пели колыбельные. Мама и папа. Любили. Очень сильно. И он это знал, чувствовал каждую секунду.

Вопросы появились потом. Но он смог самому себе на них ответить. Правильно ответить, как ему показалось тогда. И принял решение не упустить дарованного жизнью второго шанса. Обещал самому себе, раз уж вторгся в чужое тело и умудрился сместить душу хозяина куда-то очень далеко, на задворки сознания, прожить в этом теле достойную жизнь. Достойную с точки зрения окружающих его людей, с точки зрения его родителей, друзей, близких, всех тех, кому дорог он, Гарри, и кто дорог ему.

Он знал, помнил, что его настоящее имя Том. Но имя Гарри нравилось ему гораздо больше. Под этим именем он узнал любовь и покой, тепло и уверенность. Мама, отец, близкие, друзья, учителя и тот, кому он сказал свои первые слова любви, услышав такие же в ответ — все они называли его «Гарри». И он был счастлив.

По-настоящему он осознал, что не один в собственном теле тогда, когда у них с Северусом всё впервые дошло до конца. В тот самый миг, когда смог не просто сказать, а почувствовал: “МЫ!”. Вместе, рядом, друг в друге. Его руки... губы... везде... мои губы, руки... наши... И кончили в первый раз почти одновременно. Именно в этот миг он с удивлением понял, что то же самое чувствует и тот, другой, в его теле, с существованием которого он мирился всегда, воспринимая просто как данность. Более слабый, более молодой хотя бы в силу хронологического возраста, он вдруг так громко заявил о своих чувствах (ну тело-то ведь и его тоже), что сразу стало понятно — их двое — и с этим точно придется научиться жить. Делить Северуса. Но это не сложно, это не то, что делить любимого с другим человеком. Когда тело одно — это проще. Ты знаешь, что он, второй ты, чувствует то же, что и ты сам, и от этого кажется, что поцелуи и ласки удваиваются, наслаждения становится в два раза больше. Восторг! Бери, Гарри, то, что принадлежит мне, — не жалко. Это ведь тебе, в конце концов, я обязан присутствием в этом теле и, значит, тем чувствам, которые это тело мне дарит, нам дарит. Дарит, когда Северус раздевает, нежно блуждает сильными руками по моим плечам и спине, прижимается возбужденным членом, целует влажными горячими губами, бросает на кровать, когда размеренные ласки доводят до исступления, заставляют молить о продолжении, когда от невозможности сдерживаться стонем мы оба, он и я, Гарри и Том. И вместе, вдвоем, с удвоенным желанием набрасываемся на нашего любимого, нашего Северуса.

— Ты еще недавно был так робок, так боялся и стеснялся своей неопытности, старался не отстать, интересовался, что и как лучше сделать, и так быстро освоился, — говорит Северус с удивлением и легким восхищением. — Настоящий талант! — усмехается он; в глазах ирония и снисхождение смешиваются с восторгом.

— Учитель у меня что надо! — Поттер скользит ладонью по его груди вниз.

— Мне кажется, ты, мой милый, просто не умеешь уставать. Я понимаю, что мой возраст дает о себе знать...

Поттер категорически мотает головой: “Нет! Нет!”, жарко целует любовника в плечо, опускает руку на член Северуса.

— А еще мне кажется, малыш, что ты не один со мной в постели. Пожалей старого профессора. Когда один Гарри отдыхает, за дело берется Гарри №2? — Снейп смотрит нежно. — Ты молод и тебе много хочется успеть, не заставляй меня испытывать неловкость от невозможности удовлетворять тебя всякий раз, когда ты этого хочешь.

“Подтрунивает, — думает Поттер. — Прекрасно знает, что на многое способен, цену набивает или напрашивается на комплимент”.

Поттера вдруг словно обливают ледяной водой. Он отстраняется слишком поспешно, но, чтобы исправить ситуацию, целует Северуса в висок как можно более страстно и убегает, прикрывшись простыней, якобы, в туалет. “Ну, приспичило в самый неподходящий момент”. — Виновато оглядывается.

В туалетной комнате Поттер медленно подходит к зеркалу, внимательно смотрит на свое отражение. Кого там пытается разглядеть?

“Что скажешь? Доигрались? Он почувствовал тебя. И что теперь делать?”

“Это он тебя почувствовал, а я был с ним всегда. Тело-то мое, не забывай! — Тяжелый взгляд, глаза в глаза, через зеркальное серебро. — А что делать, не знаю. И разве что-то можно сделать?” Тот, что всегда немного сильнее, резко отворачивается от зеркала: “Придется тебе, малыш, заткнуться!” — “Не получится, ты здесь не один!”...

Их раскол начался с раздражения, с легкой, почти ничего не значащей обиды. Это даже не было ревностью, просто накопившаяся усталость от сложности делить на двоих одно тело, уживаться мирно друг с другом, ведь они такие разные, хоть и похожи во многом. Если бы не чувственное наслаждение, которое тело дарило находящимся в нем душам, возможно, подлинный Гарри вполне довольствовался бы своей второстепенной ролью, ведь он даже не знал другой формы существования, не понимал, как это можно одному целиком распоряжаться своим телом — слишком недолго в детстве его душа была одинока в телесной оболочке. А Том знал, помнил, понимал это, и всё труднее мирился с необходимостью терпеть другого человека настолько близко с собой: “Я, в конце концов, старше. Это твое тело, но неизвестно, на кого ты был бы похож без меня, чему бы научился и чего добился. И взглянул ли бы вообще на тебя Северус? А если бы и взглянул, то ты сам, без меня, ты один, бестолковый мальчишка, ничего не понимающий даже в собственных чувствах и желаниях, осмелился бы ты просто подумать, что тебе нравится профессор Северус Снейп — зануда-преподаватель Зельеварения? Пришло бы тебе самому в голову помогать пьяному профессору и тащить его в спальню, почувствовал бы ты хоть что-то, кроме неудобства и страха, когда встретился с ним, выходящим из душа в одном набедренном полотенце, в раздевалке Пуффендуя? Захотел бы прижаться к нему, когда он держал твои обожженные кислотой руки в лечебном растворе? Расстроился бы, когда узнал, что Снейп не будет больше преподавать в Хогвартсе, пошел бы на закрытую презентацию его книги? Признался бы самому себе, а тем более ему, в своих чувствах? Решился бы первым на поцелуй? Ревновал бы его к предполагаемой невесте? Осмелился бы дразнить этого взрослого, совершенно не подходящего тебе мужчину? Был бы способен принять его любовь, его чувства, его страсть, его силу, его напор? Смог бы выполнять его требования и получать при этом неземное наслаждение? Да ты бы просто трусливо отказался от своего счастья из-за глупых предрассудков, из-за страхов, стыда, чувства долга и чего-нибудь еще! Это я, Том, понимал, что значит настоящая любовь, сколько она стоит и чем за нее надо платить. Любовь матери, любовь отца, любовь близкого человека. Я впервые за свои семьдесят лет жизни в образе Тома испытал все проявления любви и смог оценить ее значение, ее силу, ее необходимость в жизни любого живого существа. И теперь, когда я уже не могу существовать по-другому, ты, Гарри, глупый мальчишка, ничего не значащий без меня, делаешь вдруг шаг вперед и предъявляешь свои права на мою жизнь. Потому, что тоже любишь? Потому, что это и твоя жизнь тоже? Потому, что тебя разбудили его ласки, его страстные поцелуи, его властные руки, горящие черные глаза? Любовь родителей ты воспринимал как должное, как воздух, как свет солнца, а чувства к Северусу заставили тебя очнуться, заставили требовать у меня невозможного. Ты имеешь на это право. А я имею право не слышать тебя!”