Кузины не слишком-то любили её. Из-за её способностей и трудолюбия многим из них приходилось заниматься куда больше, чем им хотелось бы. И Селене в том числе. А её язвительность, раздражительность только способствовали тому, что Руфину чаще всего дразнили «княжной Колючкой» или «леди Дикобразом». Иантина же была одной из тех, кому чаще всего доставалось из-за прилежности Руфины. Всё дело было в том, что Тина никогда не была особенно усидчива. Она не могла долго находиться на одном месте, а уж думать дольше десяти минут о чём-либо — тем более. Руфина же всегда задирала её, смеялась над её неуклюжестью, над неровным почерком, куче клякс, над не слишком крепкой памятью… Но разве Тина была виновата в том, что не была так прилежна, так талантлива и так изящна с самого рождения?.. Из всех княжон, пожалуй, только Юмелия и могла состязаться с Руфиной за звание лучшей ученицы. Только вот Юмелию совершенно подобная слава не интересовала. Она просто продолжала заниматься, стараясь к каждому быть ласковой и доброй, никогда не кичилась тем, что усвоение наук давалось ей куда лучше, чем остальным. И кузины любили её, уважали, никогда — ну почти что — не дразнили и не пытались заставить чувствовать себя неуютно.

Впрочем, возможно, в некотором смысле Руфина была даже права. Про мальчиков княжны Сибиллы ходило множество слухов. Тётя вообще была весьма любвеобильна, любила плотские развлечения и жизнь «в золоте и шёлке», как смеясь говорил Нарцисс. Однако, из младшего поколения, только Аврелия и Руфина осмеливались шутить про это. Никто больше не смел произносить что-то подобное. Все боялись. В первую очередь, даже не Сибиллу — та, возможно, только посмеялась бы подобной выходке одной из своих племянниц. Тёток Мирьям, Птолемы, Юсуфии и Айгуль княжны боялись куда больше, чем Сибиллы. Последняя, хотя бы, не заставит их провести несколько часов в классной, выписывая на грифельную доску, чего приличной девушке делать не следует. И вообще отнесётся к этому более понимающе.

Однако правота Руфины никак не может отменить того факта, что Селена просто не может относиться к ней хорошо. Ей кажется это просто немыслимым — любить эту колючку, которая сама никогда никого не уважала и никого не считала достаточно важным, чтобы любить… Селена с удовольствием никогда не видела бы эту свою кузину. И была бы просто счастлива, если бы её поскорее выдали за кого-нибудь замуж — только бы она больше никогда не доставала её своими язвительными замечаниями на уроках каждый раз, когда Селене что-то не удаётся.

— Мне кажется, её беда в том, что она слишком сильная, слишком смелая и слишком умная, — вздыхает Юмелия. — Будь она слабой, трусливой и глупенькой — мой брат смог бы относиться к ней хорошо.

Это, пожалуй, первое, что сказала Юмелия за сегодняшний день, если не считать той пары слов, которые Селена слышала от неё утром. Все княжны поворачиваются к Юмелии — её все, пожалуй, любили послушать. А тут — разве мог быть кто-то более осведомлён об этой свадьбе, чем она? Юмелия была родной сестрой наследного князя, была старше его на три года и очень беспокоилась о его судьбе.

Голос у княжны очень слабый, но говорит она довольно уверенно. Куда увереннее, чем обычно. Она вся дрожит. От нервного напряжения — как кажется Селене. Глупо было думать, что от холода — в помещении, где они сидят, скорее жарко. Все княжны молчат, давая слово своей старшей подруге (Юмелия была не особенно старше их всех, но почему-то всеми признавалась старшей безоговорочно). Даже язвительная Руфина замолкает. Ждёт, пока Юмелия скажет что-то ещё. Но та ничего больше не говорит и становится ещё более грустной.

Селене не хочется видеть кузину такой расстроенной. Её слова кажутся девушке совершенно непонятными. Разве может всё быть так? Разве может Актеон быть таким? И почему Юмелия говорит об этом, словно всё происходящее — её личная трагедия, её личная боль?.. Руфина кажется притихшей, хоть и совершенно не пристыженной. Она просто старается не возражать лишний раз кузине, хотя дразнит всех остальных…

— Юмелия, но ведь они только-только поженились! — удивляется Селена. — Почему ты говоришь так, будто бы всё уже решено? Почему ты говоришь о беде, ведь ещё ничего не случилось?

Серые глаза Юмелии смотрят очень грустно. И как-то… обречённо. Будь на её месте Руфина, та уже сто раз успела бы подразнить Селену по поводу её умственных способностей. Только вот Юмелия совершенно не такая. Она куда мягче, куда добрее, куда тактичнее… Она никогда не скажет прямо, что именно ей не нравится. Её никогда ничего не раздражало… Она была словно ангелом. Бестелесным существом, которое просто не умело злиться, обижаться или делать что-то дурное.

Только сейчас Селене приходит в голову мысль, что Юмелия Изидор похожа на умирающую. Она кажется настолько хрупкой, настолько неземной, что княжне становится страшно. Что станет с ними, если Юмелия покинет их? Селена хочет схватить кузину за руку, но та едва заметно отстраняется. Девушка хочет что-то сказать, но тут видит, что Руфина смотрит на неё с таким осуждением, что осекается. Руфина всё уже давно поняла… Поняла, что Юмелии недолго осталось — вот почему никогда не дразнила и не пыталась превзойти. Она просто понимала, что княжне осталась так мало времени жизни в Ибере, что не желала чем-либо омрачать столь малое, что было отмерено Юмелии…

— Мне кажется, всё уже решено, — говорит Юмелия со вздохом. — Понимаешь… Я всё-таки немного знаю своего брата. Мне кажется, что он никогда её не полюбит и наживёт себе этим страшного врага…

Весь остаток венчания ни одна из княжон Изидор не осмеливается что-либо сказать. Они молчат, сидят так тихо и спокойно, что могли бы при желании заслужить похвалу даже от тётушки Мирьям.

Ветта Певн стоит неподвижно, словно боясь сделать даже лишний шаг, Актеон Изидор старается не касаться даже её руки. Он кажется таким же напряжённым как и она, хотя ему, пожалуй, этот брак сулит куда больше выгод и куда меньше огорчений. Князь лишь немного старше своей невесты. И лишь чуть-чуть выше. Последнее могло бы послужить поводом для насмешек со стороны Руфины, но та будет молчать. Теперь Селена уверена в этом. Руфина не будет тревожить Юмелию, потому что совершенно не хочет, чтобы грех, такой как обида умирающего человека, лёг тяжёлым камнем ей в душу.

Селене хочется разрыдаться от мысли, что Юмелия может умереть. Слёзы вот-вот потекут по её щекам, и девушка едва-едва может сдержаться. На свадьбе нельзя плакать. Это слишком радостное событие для подобного поведения. И Селене совершенно не стоит думать о смерти. Даже если это смерть такого близкого друга, каким является Юмелия. Даже если это занимает все её мысли.

— Согласны ли вы, Ветта Певн, взять в мужья этого человека? — слышит Селена сквозь свои мысли монотонный голос священника.

После этих слов Актеон поворачивается к невесте, словно ждёт ответа… Ему ведь совершенно безразлично — женится он на ней или нет. Почему же он чего-то ждёт?.. Ждут ведь только то, что считают важным, так? Селена считает, что именно так. Не следует ждать чего-то, что совершенно безразлично. И Актеону небезразлично. Иначе бы он не смотрел на Ветту так.

Быть может, Юмелия не совсем права, и этих двоих ждёт счастливое будущее?

Невеста молчит. Даже издалека Селена видит, как дрожат её руки, как напрягается её спина… Ветта Певн молчит. Княжне кажется, что она даже отсюда слышит, как девушка сглатывает. Словно бы хочет что-то ответить, но не может. Словно кто-то сжал её горло, не даёт ей даже вдохнуть…

Ветта молчит непростительно долго. На лице Актеона Селена читает волнение. Наследный князь нервничает. А ещё Селена видит усмешку, играющую на губах Арго Астала. Он словно смеётся над происходящим. Ещё бы… У самого Киндеирна было четыре жены. Едва ли во всей вселенной могло найтись больше десятка женщин, которые могли бы отказать алому генералу.

Молчание певнской княжны затягивается настолько сильно, что по залу идёт шёпот. Гости удивлены происходящим. Им кажется смешным подобное. И Селене хочется схватить Ветту за плечи и тряхнуть, чтобы не смела больше позорить князей Изидор, чтобы не смела поступать так подло, так некрасиво по отношению к Актеону, которого сама Селена не слишком-то жалует… Сибилла приподнимается со своего кресла, княжна видит, как побледнело её лицо. Но Ветта не смотрит ни на неё, ни на Киндеирна, ни на кого-либо ещё в зале. Она словно борется сама с собой.