Ветте просто нужно помнить, что пока леса Леафарнара будут ей друзьями, ничего ужасного не случится.

Когда она была ещё совсем крошкой, отец смеялся и твердил ей, усаживая дочь к себе на колени, что нет ничего важнее родной земли, родного дома, что нет ничего важнее зелёных шумных лесов, изгибов реки, огромных валунов, синего неба и прохладного сильного ветра. И Ветта слушала, слушала с таким вниманием, как никогда не слушал Милвен… Наверное, именно поэтому отец всегда любил её куда больше, чем её старшего брата. И, пожалуй, именно из-за этого — Милвен был её любимцем — мать любила её меньше всех остальных своих детей. Впрочем, возможно всё дело было ещё и в характере… Однако Певны не справятся без неё, Ветты, не справятся! Милвен, может, и умеет договариваться со многими и подлизываться к тем, кто его лучше во всех отношениях, но полководец из него отвратительный, он даже на коня сесть не всегда может, он и в оружии-то едва-едва разбирается.

— Я хочу вернуться домой, — говорит она, прекрасно понимая, что вряд ли Айше оценит её честность.

По правде говоря, это единственное, чего Ветте точно хочется (на счёт всего остального девушка ещё не решила). И она готова очень многое для этого сделать. Нет, она готова сделать для этого всё! Девушка хотела бы, чтобы ей предоставилась возможность сбежать отсюда. Но единственное, что она знает сейчас — это то, что конюшня находится с мужской стороны Дарара, что в Аменгаре Ветта сможет находиться только ночью из-за страшной жары, что на крышу можно будет подняться через окно, которое есть в её комнате, а оттуда спуститься в конюшню.

Служанка молчит. Должно быть, понимает, что этого Ветте никто не позволит. Что ни Сибилла, ни Нарцисс не позволят девушке снова оказаться на Леафарнаре. Хотя бы однажды… Впрочем, это вообще не касается Айше — насколько Ветта Певн не хочет оставаться на Альджамале, насколько ужасно себя чувствует. Айше обязана только помогать ей одеваться и всё.

Княжна вздыхает. Глупо было думать, что кто-то отнесётся к ней хорошо, что кто-то будет рад ей здесь и будет любить. Глупо было надеяться на подобные глупости. Впрочем… Ещё глупее — думать о своих чувствах тогда, когда куда разумнее думать о том, каким образом лучше сбежать.

Айше молчит, и Ветта думает о том, что неплохо было бы стукнуть её, чтобы помогла ей — запугать, убедить, задобрить… Впрочем… Возможно, можно сделать всё гораздо проще. И, пожалуй, гораздо эффективнее. Изидор довольно строго относятся к тому, в какую одежду одета девушка? Что же… Ветта им устроит…

— Венчаться я буду в традиционной для моего рода одежде. И к княжне Сибилле я тоже пойду в одежде, традиционной для моего рода, — твёрдо говорит Ветта. — А если ты посмеешь ещё раз надеть на меня эти тряпки, то я их изорву в клочья.

Ветта скидывает с себя балахон, и надевает исподнюю рубашку (в которой и была в момент прибытия на Альджамал), после чего тот бирюзовый сарафан, который был положен в сундук матерью. Что же… Он весьма неплох. Во всяком случае, не расшит жемчугом или серебром. Ещё в сундуке лежат сапоги. Те самые, в которых Ветта когда-то любила ходить — старые, удобные, местами рваные.

Служанка не осмеливается перечить. Княжна уверена, что Айше воспитана совсем иначе, чем Ольга — девчонка, которая прислуживала Ветте на Леафарнаре (только до смерти отца, позже у Певнов не было достаточного количества денег, чтобы держать много слуг). Та была бы куда лучшей помощницей в планах княжны. С ней Ветта могла бы поделиться секретом, планами, всем, что смогла бы придумать. И Ольга обязательно поддержала бы. Правда, возможно, дело не в воспитании — девушка, которая помогала Евдокии, дочка материнской ключницы Василина, была такой же чопорной и принципиальной, как и младшая сестрица Ветты. Василину сама девушка очень не любила и обычно старалась причинить ей как можно больше неудобств — от падения во время народных гуляний до обрезанных лент в рыжих косах.

Когда Ветта заплетает себе косу и вплетает в неё ленту, она смотрит в зеркало, что было оставлено на столике. Так ей нравится гораздо больше. Во всяком случае, видны не только глаза. Айше смотрит на княжну с недоверием и опаской. Кажется, до сих пор не совсем верит, что та собирается совершить нечто подобное.

— Ну что ты стоишь, как неживая? — недовольно хмурится Ветта. — Веди меня к великой княжне!

Айше испуганно смотрит на неё, а потом начинает кивать и кланяться. Девушке безумно хочется надавать ей пощёчин, чтобы не занималась глупостями, чтобы, наконец, сделала что-то, чем окажется достаточно полезной — лучше всего было бы, если бы Айше просто ушла, оставив её одну. Впрочем, должно быть, не стоит требовать от этой девчонки слишком многого. Она воспитана совсем в иных традициях, видит Ветту чуть ли не впервые в жизни и не имеет оснований доверять ей и уж тем более — любить её.

Айше послушно ведёт Ветту в покои Сибиллы. Дарар огромен. Куда больше певнского терема. И выглядит куда богаче. Ветту ведут коридорами в покои Сибиллы, и этот путь занимает довольно много времени. Куда больше, чем девушка могла ожидать. Наверное, целых полчаса они идут по коридорам, по лестницам… Айше закрывает своё лицо и свои крылья покрывалом, похожим на то, в которое пытались завернуть Ветту.

Наконец, Ветта оказывается перед резными дверями, которые Айше перед ней раскрывает. Но сама служанка порога не переступает, лишь нерешительно мнётся рядом, словно боится чего-то. Впрочем, она определённо чего-то боится. Но это уже не Веттино дело. Пусть Айше боится кого угодно. Певнская княжна трусить не собирается. Это ниже её достоинства.

Ветта всё думает, что первое, что не понравится в ней великой княжне — её одежда, её коса с вплетённой в неё зелёной лентой, её открытые крылья. Но Сибилла сама не одета во что-то, похожее на тот балахон. Её одежда яркая, жёлтая, на её шее множество украшений. И пусть волосы княжны скрыты под покрывалом и множеством золотых украшений, её руки остаются обнажёнными. И крылья тоже.

На вид Сибилла оказывается молодой красивой женщиной. Такой красивой, какой Ветта не видела ни разу в своей жизни. И крылья у неё — словно сделаны из чистого золота. Они были очень красивыми. Не то что у самой Ветты — бурые с белыми пятнами. Должно быть, крылья Ветты никто и не захочет трогать. Впрочем, касаться перьев считалось дурным тоном. Во всяком случае, на Леафарнаре. Хотя на Альджамале, должно быть, тоже, если уж они считали нужным скрывать крылья под покрывалом. Сибилла красива настолько, насколько Ветта всегда чувствовала себя дурнушкой.

Такие женщины куда чаще бывают коварны и злы, как говорила Ветте матушка.

Девушка не сильно-то верит тому, что коварство определяется внешностью или воспитанием. Наверное, всё дело в характере, в темпераменте — в чём-то врождённом, в чём-то, что не поддаётся объяснению. Однако Сибилла кажется ей опасной. Великая изидорская княжна женщина необыкновенная, пожалуй, и от этого она становится ещё более опасной, непредсказуемой… Впрочем, Сибилла нравится Ветте. Во всяком случае, сейчас. Её глаза притягивают, завораживают, певнская княжна смотрит в них и понимает, что должна сопротивляться обаянию этой женщины, но так же понимает, что что-то в Сибилле подавляет её волю, заставляет чувствовать себя неловко. Что-то в этой женщине, должно быть, может свести с ума человека со слабой волей, сделать его рабом её желаний, её страстей — а уж страстей в ней много…

Сибилла нравится Ветте. Нравится эта сильная женщина, которую, по слухам, опасался сам Киндеирн Астарн. Ветте нравится её воля, её обаяние… И самой девушке, пожалуй, хотелось бы стать такой же… Руки у изидорской княжны смуглые и невероятно тонкие. Такие, что кажется, что легко переломить их одним неловким движением. А пальцы у неё длинные и красивые. Ветте нравится наблюдать, как эти пальцы гладят змею… Змею! Подумать только! Княжна и не думала, что такие вообще где-нибудь бывают! Большие, белоснежные, с крупной головой и умными алыми глазами… На Леафарнаре таких не было — там были только гадюки и ужи, которых Ветта без страха брала в руки. Сёстры и Милвен ужасно боялись их. Впрочем, Евдокия с Мерод боялись даже безобидных лягушек — вместе с Эшером Ветта иногда подкидывала им этих существ в постель. Ох… И сколько же визгу тогда было! Евдокия потом долго жаловалась матушке на Ветту — на проделки Эшера братья и сёстры обычно закрывали глаза. Он был младшим и самым обаятельным.