У Ветты Певн раньше никогда не было проблем с крыльями. Даже тогда, когда они только резались, даже тогда, когда она была подростком, даже тогда, когда ударилась ими об лёд на реке. Но на Альджамале крылья даже болели. У самого основания, почти у самой спины — Ветта даже спать не могла из-за этого. Порой ей казалось, что невидимая рука хочет вырвать у неё крылья. И от этого становилось так страшно, так плохо, что княжна едва ли могла думать о чём-то ином. Хотелось выскочить из окна, выпорхнуть, как птичка, и улететь куда-нибудь… Но Ветта не была уверена, что крылья сейчас смогут поднять её — это на Леафарнаре она могла бегать и летать, сколько вздумается, а здесь… Здесь совершенно не было сил — даже встать и пройтись, не то что летать. А тут ещё эти служанки с совершенно бесполезными попытками сделать из Ветты девицу, которая выглядела бы достаточно благородно, чтобы быть невестой князя. Они даже крылья заставили её вымыть — хорошо ещё, что не трогали сами, за подобное княжна, наверное, не сдержалась бы и всё-таки ударила кого-нибудь из них.

Айше кажется Ветте даже почти миленькой — пожалуй, с этой служанкой она могла бы подружиться, если бы была похожа на Мерод или Лукерью. Эту Айше было бы довольно просто разговорить — можно было бы много чего узнать об Альджамале и о своём будущем муже. Айше, должно быть, была бы только рада поговорить — такие, как она, любят болтать о всяких глупостях. В певнском тереме когда-то жила нянина внучка И, пожалуй, будь Ветта дальновиднее или спокойнее, она бы смогла извлечь из этого выгоду. Девушка никогда не могла обуздать свой нрав, никогда не могла заставить себя сдержаться… И, наверное, именно поэтому её так и спешили выдать замуж. Ветте хотелось бы, чтобы рядом с ней был Нарцисс Изидор. Он был таким понимающим, таким вежливым, что княжне очень хотелось бы, чтобы обо всех тонкостях в общении с княжеским родом Изидор ей рассказывал именно он, а не эти многочисленные женщины, что суетились вокруг неё сейчас.

— Теперь вы выглядите лучше! — говорит Айше, широко улыбаясь.

Девушка просто светится от радости и от гордости за проделанную работу. Айше кажется Ветте слишком уж старательной — такие расстраиваются из-за каждой мелочи, сказанной им. Не слишком-то хорошо для служанки. Не слишком-то хорошо для того, кто вряд ли когда-нибудь станет близким другом (Альджамал кажется Ветте настолько ужасным, что она и представить не может, что у неё может появиться друг). Не слишком-то хорошо для той, на кого хочется накричать. А ещё Айше явно болтлива, что тоже нельзя считать качеством, которым должна обладать служанка.

Ветта смотрит в зеркало, которое поставили перед ней, и не узнаёт себя. Впрочем, вряд ли в подобном костюме можно было хоть кого-то узнать. Ветта думала только о своих крыльях и о своих обидах, так что вряд ли могла обратить внимание на тот факт, что оказалась одетой в какой-то балахон с вышивкой (Лукерья бы оценила подобную, пожалуй, а Евдокии понравилась бы ткань, из которой всё это было сшито). Но если один балахон Ветта бы могла стерпеть, но то, что ей закрыли крылья и почти всё лицо, оставив только одни глаза — это кажется княжне отвратительным. Ужасно! Да так любой будет похож на пугало! И если этим Изидор кажется, что уродливую невесту их наследного князя надо запрятать в одежду, чтобы никто не видел, что она так дурна собой — они ошибаются, что Ветта позволит так с собой обращаться. Девушке кажется, что каждое пёрышко на её крыльях начинает болеть от такого варварского обращения — она никогда не закрывала их, никогда, даже зимой. Она никогда не прятала их, а Изидор почему-то считали, что её крылья нужно спрятать, закрыть от посторонних глаз, будто бы в них было что-то постыдное. Какая глупость! Какая ужасная, какая отвратительная глупость! И как только Изидор могли оставаться такими, когда уже почти все рода перестали стыдиться крыльев?

Девушке противно видеть своё отражение в зеркале. Противно видеть это забитое существо, которым она рискует стать, если не будет сопротивляться судьбе. И Ветта срывает покрывало со своей головы, а потом снимает плащ с крыльев, после чего отбрасывает их на пол. Остаётся в одном балахоне. Её тёмные косы, закреплённые лентой, рассыпаются по плечам, как только Ветта срывает эту ленту. Айше кажется удивлённой и напуганной, а её мать или тётка — рассерженной. Впрочем, та ничего не говорит, а лишь ворчит что-то себе под нос и довольно быстро выходит из комнат, выделенных Ветте — остальные служанки уже успели уйти. Айше же остаётся. Она нагибается, чтобы поднять покрывало, плащ и ленту.

— Зачем вы это сделали? — спрашивает девушка, едва не плача от досады и обиды. — Разве вы не хотите понравиться своему будущему мужу?

Должно быть, стоило чувствовать вину за свой поступок, но Ветта чувствует, что ей совершенно всё равно. Ей всё равно, что её действие могло обидеть эту девушку. Всё равно, как всё это выглядело. Служанка вряд ли виновата в том, что певнская княжна оказалась на Альджамале. И уж точно от неё меньше всего зависела изидорская мода. Просто Айше нужно было выполнять свою работу. Вот и всё. Какой бы неприятной для Ветты она ни была. Однако вряд ли и Айше стоит обижаться на то, что княжна не может оценить её усилия по достоинству. Никто на месте Ветты не был бы благодарен слугам за эти попытки как-то всё облегчить. Никто на месте Ветты не был бы рад тому, что её привезли в другой род, что её продали, словно корову или козу — как обычное имущество, на мнение которого глупо было обращать внимание. Никто на месте Ветты не был бы счастлив оказаться на чужом уровне, который не принимал её, хотел защититься от неё, закрыться… Разве можно было радоваться этому?

Крылья болят. С каждой минутой, что Ветта проводит на Альджамале, её крылья болят всё больше. И с каждой минутой Ветта ненавидит Альджамальскую пустыню и князей Изидор всё больше. С каждой минутой девушке всё больше хочется отсюда сбежать. И Ветта не устаёт рассматривать Дарар настолько внимательно, насколько это только возможно — ей хочется найти способ покинуть это место так, чтобы никто и не заметил её исчезновения до нужного момента. Пожалуй, если бы ей только удалось увидеть окна, ведущие не во внутренний двор, а в Аменгар — девушка бы смогла сбежать одной из ночей. Днём в пустыне слишком жарко для побега. Днём Ветта едва ли может находиться в тени стен Дарар, а уж выйти на солнце было бы и вовсе безумием. Нарцисс говорил ей, что только один человек из Изидор осмеливался уезжать в пустыню днём, но он с самого детства воспитывался на Альджамале. Возможно, что сам уровень относился к нему иначе — с любовью равной той ненависти, с которой он относился к певнской княжне. Возможно, что сам уровень улыбался ему. Ветта никогда не почувствует такого больше. Её любили леса Леафарнара, она любила их. И теперь, с каждой минутой девушке кажется, что она любит их всё больше и больше. Княжне думается, как хорошо было бы сейчас очутиться там — среди берёз, елей и сосен… Как хорошо было бы пробежаться босиком по снегу, как хорошо было бы скатиться вниз к реке и ступить на лёд, как хорошо было бы дёрнуть кого-нибудь из сестёр за косу и убежать — убежать в лес, туда, куда они не осмелятся побежать за ней, куда-нибудь, где захочется расхохотаться. Ветте хочется надеяться, что Альджамал не станет для неё гробницей, не станет для неё тюрьмой, из которой она не сумеет вырваться. Ветте хочется надеяться, что она достаточно сильная для того, чтобы справиться со всеми невзгодами, что ей выпадут. Она ведь могла подолгу справляться с трудностями. Она ведь многое могла сделать. Не стоило отчаиваться только из-за того, что Альджамал не принимает её, гонит её — в конце концов, она сама не хотела сюда приезжать, не хотела оказываться в этой душной пустыне.

Ветта не хочет понравиться своему жениху. Не хочет, чтобы он смотрел на неё, не хочет видеть его сама. По правде говоря, ей всё равно, кем она будет выглядеть в его глазах. Куда важнее сохранить лицо в собственных. Куда важнее чувствовать себя человеком, а не бессловесным существом, которое никто не будет спрашивать о том, как оно себя чувствует и что считает необходимым. Ветта не будет сильно расстраиваться, даже если жених сочтёт её чучелом. Какая разница, если она чувствует себя на Альджамале настолько чужой, что даже уровень, кажется враждебным, хмурым и мрачным, несмотря на всё солнце. Ветте ничего не хочется. Совершенно ничего — ни есть, ни спать, ни наряжаться. Тем более, последнее. Даже на Леафарнаре никто не суетился вокруг неё так, как сейчас Айше. Евдокии, возможно, понравилось бы здесь — среди роскошных интерьеров, позолоченных узоров на потолке и стенах (некоторые рисунки, правда, покрыты чем-то совсем иным, по виду похожим на стекло или какие-то полупрозрачные камни), среди мягких тканей всех цветов, обитой бархатом мебели, среди резко пахнущих масел и порошков, которых в Дараре было великое множество, среди служанок, каждая из которых стремилась выполнить свою работу по одеванию невесты своего князя как можно лучше… Должно быть, Лукерье понравились бы большие комнаты, огромные окна, ковры с мелкими фигурками в орнаменте, понравились бы фонтаны во внутреннем дворике, куда Ветту как-то привели, и необычные фрукты, наверное, тоже понравились бы… Но сюда отправили именно Ветту. Наверное, в наказание за её строптивый нрав. Лучше бы её отправили наложницей к Киндеирну! И то было бы лучше — говорили, что Астарны достаточно свободолюбивы и не очень-то любят лишать свободы кого-либо. Что же… Когда-нибудь княжна покажет, какой это было ошибкой со стороны её матушки и родни жениха — привозить её на жаркий чужой Альджамал. Ветта не хочет понравиться жениху, не хочет понравиться Сибилле — быть может, тогда её отошлют домой, в родной терем, из которого она уже сбежит… Ветта не собирается быть покорной женой этому Актеону — кажется, так зовут её будущего мужа. Не собирается слушаться ему, не собирается сдаваться. Пусть ударит — тогда, пожалуй, будет повод накинуться на него с кулаками или даже с кинжалом (на Альджамале девушка видела множество кинжалов, странно изогнутых, не прямых как у неё дома), будет повод причинить ему вред… Ветта хочет сделать ему больно. Так больно, как больно ей от того, что пришлось расстаться с родным уровнем, что пришлось оказаться здесь… Впрочем, возможно, он и сам не слишком-то рад этому браку — мало кто любит, когда его судьбу решают, даже ничего не спрашивая. Наверное, ему тоже не слишком-то нравится Ветта и перспектива прожить с ней всю свою жизнь. И, возможно, он такой же пострадавший, как и она. Впрочем, Ветте всё равно — он-то может отказаться от этой свадьбы, а у неё такой возможности нет, она обязана выйти за него замуж, если обстоятельства этому не помешают. Обстоятельства… Точно! Нарцисс говорил, что главное — понравиться великой княжне. Надо сделать так, чтобы Сибилла Изидор скривилась при виде неё, отослала домой и велела брату больше никогда не искать невест для представителей княжеского рода Изидор у этих Певнов! Если Ветта так сильно не понравится Сибилле, что та сочтёт её совершенно неудобным вариантом для женитьбы своего племянника, то девушка будет спасена! Что же… Это неплохая идея. Определённо — неплохая. Нужно страшно не понравиться великой княжне — и тогда всё будет хорошо, всё вернётся к тому, что было раньше. Всё будет так как захочется именно Ветте, только ей одной во всём Ибере, нет — во всей вселенной. Но для этого надо собраться и посметь что-то сделать сейчас, когда решается её дальнейшая судьба, надо сбросить с себя то оцепенение, в котором она находилась с того момента, как ей сообщили, чьей женой она станет. Ей нужно снова стать той смелой и бесстрашной Веттой, которой она была всего неделю назад, ей стоит перестать быть той безответной маленькой девочкой, какой она почему-то умудрилась стать. Ей стоит забыть весь тот ужас, который она испытала, когда впервые увидела пески Альджамала, стоит забыть ту робость, которую чувствовала, пока разглядывала мраморный пол, когда Нарцисс только привёз её. Ей стоит забыть, что она чувствовала, что кто-то смотрел на неё, кто-то, кого она не видела…