Тут я открываю глаза. Я не могу ждать. Встаю со своего места и иду в библиотечный туалет, где и запираюсь. Моя спина касается стены, щеки пылают, мышцы живота подтянуты.

Я снова закрываю глаза.

«…Да, поиграй с собой», — продолжает шептать мужчина с серебристыми волосами.

Мягко кладу свой палец между губами, у входа во влагалище. Маленькая девочка моей мечты опускает глаза и пристально смотрит на пол. Я плотнее прижимаю палец, так я могу еще больше усилить эффект воображения. Поджимаю губы и стискиваю зубы, словно ем лимон. Моя другая рука, левая, лежит на бедре, и я нежно поглаживаю себя от колена до ягодиц — так оно и есть, мужчина с серебристыми волосами приближается, наклоняется вперед и начинает гладить меня своей старой, но очень чистой и гладкой рукой, тогда как его толстый член, твердый и коричневатый, легонько постукивает по моей щеке. Тут моя левая рука хватает его вздутый орган, в то время как я все быстрее ласкаю себя. Я открываю рот, я хочу проглотить этот чудесный коричневый член, но не могу, он слишком большой, а мой рот слишком маленький, поэтому я высовываю язык, и он очень нежно скользит по коже, мягкой, как персик.

«Знаешь, когда я был совсем юным, — продолжает мужчина с серебристыми волосами, — я обычно мечтал, чтобы как-нибудь ночью в мою комнату вошла тетя Клер и распахнула свой ночной халат, как я только что сделал это для тебя, и чтобы она находилась так же близко ко мне, как и я к тебе, и чтобы терлась своим животом и пушком о мое лицо точно так же, как я гладил твою щеку своим петушком, и именно в тот момент, когда ее поросль коснулась бы моих губ, я достиг бы оргазма, точно так, как и теперь…»

Это фонтанирует из него, такое же похожее на молочко и теплое, как у Жан-Марка, но куда более мощное и обильное. Под его рукой я испытываю чувство, как будто все мое чрево тоже взорвалось, как будто оно плавится, горит, извергается, словно из вулкана.

Я возвращаюсь на свое место и тщательно переписываю интересующие меня места. Я не могу использовать историю со стариком и двумя маленькими девочками. Это заинтересовало только меня лично. Что-то произошло со мной, что-то важное, значение чего я пойму позже: за имеющееся в моем распоряжении время я запишу каждую подробность, которая могла бы мне пригодиться. Сейчас я спокойна и очень довольна. Все складывается хорошо и у меня есть все, что нужно. Когда приходит мадемуазель Эчевери, я обнимаю ее за шею.

— Мое эссе будет великолепно!

— Ты всегда одинакова! — весело восклицает мадемуазель Эчевери, сбрасывая мои руки.

Она не выносит излишнюю сентиментальность.

— Ты единственная девочка из всех, кого я знаю, которая выполняет домашнее задание так, как будто ест пирожные с кремом, — добавляет она, нежно проводя рукой по моей щеке.

Я чувствую ее одобрение, и оно меня радует. В машине мы щебечем как скворцы.

— Мы очень хорошо провели время, — запыхавшись, объявляет она супругам Пампренье, падая в кресло, вместо того, чтобы по обыкновению сесть очень прямо на стул.

Я пристально разглядываю ее вытянутое костлявое, худое лицо. Глупо, но я не могу не любить мадемуазель Эчевери.

Я не разрешаю Жан-Марку приходить ко мне в комнату вот уже два дня. Он отказался от лыжных прогулок и делает все, что может, чтобы остаться со мной наедине, но я без труда обманываю его и уклоняюсь от довольно очевидных уловок. Я уверена, он плачет иногда от жалости к себе. Его глаза припухли и покраснели. Переживет…

Сегодня тридцатое декабря, день приезда моих родителей, день, когда Морис узнает, на что способны юные девушки, день, когда — говорю для начинающих — я утешу Жан-Марка.

У меня нет здесь никаких дел. Я остаюсь в постели все утро, так как погода ужасная, небо затянуто свинцовыми тучами, так что крыши соседних шале едва различимы, а долина окутана желтоватым туманом. Мы так угрюмы, что Сюзанна, просто чтобы поднять всем настроение, решает приготовить и ланчу большое блюдо из яиц и плавленого сыра, хотя на самом деле оно обычно подается к обеду. Когда супруги Пампренье и мадемуазель Эчевери пьют кофе, я приглашаю Жан-Марка, Мориса и Сюзанну сразиться в «Скраббл»[3]. Жан-Марк и я составляем одну команду. Он благодарит меня улыбкой, но как бы сквозь слезы. Мы, конечно, выигрываем.

— Пошли, — говорю я ему в конце игры. — Я поставлю тебе новую долгоиграющую пластинку «Уэавулфс» («Оборотни»»). Подожди, пока не услышишь, она великолепна, американский импорт. Папа привез мне ее из последней поездки в Нью-Йорк.

Мадемуазель Эчевери удаляется в свою комнату на полуденный отдых. Что касается супругов Пампренье и Мориса с Сюзанной, ничто не может оторвать их от бесконечной игры в бридж.

— Почему ты избегаешь меня последние два дня? — с жалобной печалью произносит Жан-Марк.

— Я избегаю тебя сейчас? Ты здесь, не так ли. Так на что же ты жалуешься?

— Я не жалуюсь, — торопливо объясняет Жан-Марк, — но мне интересно, что ты имеешь против меня…

Я пожимаю плечами, начинаю расстегивать клетчатую шерстяную рубашку и снимаю лыжные брюки.

— Что, если кто-нибудь войдет? — заикаясь, произносит Жан-Марк.

— Ты можешь спрятаться под кроватью подобно чудесной маленькой мышке, трус…

Однако, когда Жан-Марк видит меня обнаженной, его тон полностью меняется. Он перестает пугаться, что называется, собственной тени. То, как он на меня смотрит, могло бы даже испугать меня, если бы я не знала, как заставить его быть кротким агнцем.

— Ты не собираешься раздеваться? — говорю я ему, бросаясь в постель.

Он молча повинуется. Его член такой же твердый и сильный, как и те, которыми я наделяла мужчин в своих мечтах. Он подходит к кровати, и даже его неловкость кажется мужественной. Он ложится рядом, стараясь не касаться меня. Теперь он меня знает. Знает, что не должен брать инициативу в свои руки. Он смотрит на меня, его волосы взлохмачены, на лице угрюмая мина. Впервые у меня появляется желание, чтобы он овладел мною так же, как это сделал Морис. Я раздвигаю ноги и слегка приподнимаю венерин холмик. Кладу свою правую руку ему на щеку и пригибаю его лицо к себе. Прошу лечь на меня.

Его тело на моем удивительно легкое. Я чувствую его член, и наши животы вжимаются друг в друга — все это очень приятно.

— Ты можешь сделать это во мне. Но если тебе не удастся войти в меня, я никогда больше не увижусь с тобой. Ты понимаешь? Никогда. Я никогда не буду с тобой снова разговаривать. Ты перестанешь для меня существовать, уж я об этом позабочусь. Понятно?

— Я понимаю… Не беспокойся.

Он приподнимается, берет член пальцами и очень осторожно вводит его в мое влагалище, настолько влажное, что я едва ощущаю погружение Жан-Марка. Но все-таки я чувствую, как он входит: так мягко, хотя и сильно, что кажется, он целиком проскальзывает в меня, словно угорь в поток воды… Вползает и готовит свое копье… Несколько лет тому назад я нечаянно услышала, как двое ребят на улице вскользь заметили, что собираются трахнуть девчонку. Неожиданно я поняла, что они имели в виду. Тогда это вызвало у меня отвращение: было такое чувство, что это не только плохо, но и может причинить сильную боль. Я думала о ярмарочных палатках, где вам дают некое подобие деревянной шпаги, с помощью которой необходимо снять с крючка кольца. И я представляла себе, что «трахнуть девчонку» означало вонзить что-то твердое, вроде такого деревянного предмета, в ее живот, чтобы, вне всякого сомнения, наказать ее за то, что она девчонка…

Но сегодня это совсем не похоже на наказание, конечно же, нет! Это замечательно! Я смотрю на Жан-Марка, у него в глазах слезы.

— Я схожу с ума из-за тебя, я люблю тебя, Нея, — бормочет он.

Я крепко обнимаю его и на какой-то миг допускаю, что тоже люблю его. Но, конечно, не говорю ему этого. И сразу же я думаю о Морисе. Это Мориса я люблю, Мориса, который любит меня. Кроме того, я понимаю, что Жан-Марк достигает кульминации. Нет времени, нельзя терять самоконтроль. Так-то. Обеими руками отталкиваю его бедра и вынуждаю выйти из меня. Он приподымается с каким-то потерянным видом. Со мной все в порядке. Все же, так или иначе, он не достиг оргазма — я слишком быстро среагировала.