О том, что существует изнасилование, я узнала из газет. Если мужчина спит с женщиной, которая этого не хочет, то это изнасилование, и мужчина отправится в тюрьму. Ну вот: нет необходимости больше беспокоиться об этом.
Если я захочу, Морис отправится в тюрьму. Именно он хочет упрятать меня в пансион. Если он поймет, что я могу позаботиться о его заключении, он дважды подумает об этом. Это не трудно: я скажу, что он меня изнасиловал, а как только они будут готовы упечь его в каталажку, я объясню, что это неправда. Он будет признателен мне за спасение, он будет благодарить меня со слезами на глазах. Мы все вместе вернемся домой, и тогда я скажу своим родителям, что согласна жить с ним и с Сюзанной. Мы все разработаем план устройства нашей жизни. Скоро, может быть, мы сможем любить друг друга, не скрывая этого. Что касается Сюзанны, то я уверена, она будет это только приветствовать.
Я сказала, что знаю, что такое изнасилование. Сейчас я понимаю, что это не совсем верно. Как в точности все происходит? Что необходимо, чтобы это считалось изнасилованием? Я понимаю, если я допущу ошибку, они быстро распознают неправду.
И на этот раз я закончу в пансионе, как и предлагает Морис. Со мной будут обращаться как со лгуньей и накажут. Нет, так не пойдет. Я действительно должна подробно выяснить все, что касается изнасилования.
Благодаря мадемуазель Эчевери я смогу сделать это без особых проблем. В течение двух дней стоит ужасная погода. Чета Пампренье без конца играет в бридж, а пожилая, пуританского типа старая дева, убежденная, что дети должны больше бывать на свежем воздухе, на самом деле не может видеть, как я слоняюсь по дому. Обычно она сидит в кресле-качалке в углу у камина, читая довоенные английские детективные романы в издании «Таухнитц». Дом заполнен ими. Кажется, собирал их мой дедушка.
В своем толстом черно-белом твидовом костюме она напоминает героиню романов Агаты Кристи. Когда я подхожу к ней, она смотрит на меня поверх очков и резко произносит: «Ради всего святого, только не говори мне, что тебе нечем заняться. В твоем возрасте никогда…»
— Вовсе нет, мадемуазель, — весело отвечаю я. — Совсем наоборот. Я решила воспользоваться возможностью отличиться в начатой работе, и вы мне нужны… Я не люблю просить, но мне надо съездить в главную библиотеку во Фрибуре за кое-какими нужными мне книгами. Может быть, вы смогли бы отвезти меня на старом автомобиле отца, «рено-4», который он оставляет здесь, у шале? Я знаю, он все равно не обратит внимания…
— Ладно, если ты обещаешь сначала совершить продолжительную прогулку, что не помешает для здоровья… Два часа перед ланчем — хорошо?
— О, спасибо, мадемуазель!
Свежий воздух действительно довольно приятен после заточения в доме. Ветер пощипывает щеки и мочки ушей, тем не менее всему моему телу тепло: на руках варежки, ноги обуты в утепленные сапоги. И во время прогулки я могу спокойно обдумать свой план. Я на вершине счастья.
К ланчу я умираю с голоду. Ем за четверых, и мадемуазель Эчевери поздравляет меня.
Проглотив последний кусок десерта, садимся в «рено», и к трем часам пополудни мы уже в библиотеке во Фрибуре. В читальном зале никого — видимо, по причине праздников. Мадемуазель Эчевери несколько минут беседует с библиотекарем, толстой, глупо улыбающейся курицей, лезущей из кожи вон перед нами, французскими леди, из готовности услужить. Представившись, мадемуазель Эчевери говорит мне, что вернется, чтобы забрать меня в пять тридцать, затем уходит.
Теперь передо мной непредвиденная проблема. Существует целый ряд определенных книг, которые можно взять, не заполняя карточку: словари, книги по истории, атласы, даже медицинскую энциклопедию. Так и есть, все говорит за последнюю книгу: я перелистываю ее, но не нахожу ничего действительно интересного в статье «Изнасилование» за исключением перечня названий книг, среди которых в глаза бросается «Курс судебной медицины» профессора Карла Мульштейна. Однако, если я сделаю заявку на учебник, боюсь, библиотекарь станет задавать вопросы.
Идиотизм! Как бы ни пыталась, я не вижу выхода из создавшегося затруднительного положения. Но, должно быть, сегодня счастливый для меня день. Библиотекарша вызывает помощника, старика с белыми усами, что-то вроде сторожа или служителя. Она шепчет ему несколько слов, и он согласно кивает головой. Она встает, надевает пальто и перчатки, шляпу, украшенную фазаньим пером, словно шашка рассекающим воздух, и исчезает.
Старик занимает ее место. Я больше не колеблюсь и протягиваю ему бланк, который он даже не читает. Он ограничивается лишь тем, что громко повторяет номер заказа, и, шаркая ногами, скрывается за какими-то полками, чтобы вскоре появиться снова, протягивая мне большой том в новом черном переплете.
Я возвращаюсь на место, но и через час, увы, едва ли достигаю какого-то прогресса. Я только переписала себе в тетрадь единственный абзац, до сих недоступный моему понимаю: «Если пенис остался снаружи девственной плевы, то в медицинской юриспруденции это означает непристойное изнасилование, то есть судебно наказуемый проступок, подразумевающий тюремное заключение без отмены или приостановления судебного решения. Если вхождение внутрь завершилось ultra hymene[2], то было совершено уголовное преступление, влекущее за собой наказание в виде тюремного заключения с привлечением к тяжелому труду».
Я знаю все о девственной плеве, но здесь, признаться, мало что понимаю. И уж во всяком случае, не могу извлечь никакой практической пользы из вышепрочитанного. К счастью, имеется еще библиография. В ней я нахожу название, которое должно указать мне нужное направление: «Общество и сексуальная репрессия. Десять лет уголовному праву и морали в кантоне Басль».
Я не ошиблась. Как и в первый раз, помощник дал мне нужную книгу, проверив только номер заказа. Я едва избежала опасности, поскольку библиотекарша вернулась буквально через минуту после того, как я получила книгу. Я читаю подробное описание различных изнасилований с иллюстрациями. Одно из них особенно меня потрясло. Это случай с мужчиной совсем старым, в возрасте примерно пятидесяти лет, арестованным за приставание к двенадцатилетним девочкам. Он жил в том же квартале, что и они, и после школы во второй половине дня умудрялся завлекать их в свою квартиру, обычно предлагая сладости и показывая им картинки. Эти картинки, украшение книг, были особого рода: отсутствовали какие-либо дополнительные подробности. После этого он заставлял их раздеваться, и они играли вместе, разглядывая, трогая друг друга, прижимаясь друг к другу. Потом он отсылал их домой, одаривая подарками — куклами, шарами, наборами игрушек. Маленькие девочки очень любили его и ничего никогда не говорили своим родителям. Именно консьержка, войдя неожиданно в квартиру, когда старик забыл запереть входную дверь, застала их врасплох. Она сообщила родителям и вызвала полицию. Маленькие девочки горько плакали, когда человека, которого они считали своим «лучшим другом Мишкой», арестовали. Он называл их своими двумя маленькими медоносными пчелками. Когда комиссар полиции утешал их, говоря, что мерзкий человек больше не будет их беспокоить, они плакали еще больше, выбалтывая, что он не был отвратительным и что они тут же хотели бы увидеть его снова. Автор подробно комментирует: «Это серьезный случай развращения поддающихся внушению несовершеннолетних».
Целая вечность уходит у меня на то, чтобы понять, что все это значит. Вначале эта история трогает меня больше, чем я могла предположить. Я прекращаю чтение: мое сердце учащенно бьется, глаза закрыты и — странно — я вдруг снова вижу перед собой образ старого Папы Пипи. Это он — и все-таки не он: как если бы он преобразился. Его волосы вместо грязносерого цвета чудесно отсвечивают серебром. Его бледное морщинистое лицо светится, словно на религиозных картинах. Его пальто превратилось в халат чудесной расцветки, скорее похожий на бежевый халат отца из шерсти ламы-вигони, теплый и мягкий. Я вижу его стоящим в комнате, похожей на ту, куда старик приглашал маленьких девочек; он пересекает комнату, открывает мне дверь, и я вхожу, я повинуюсь, когда он подходит и опускается передо мной. У него приятная, нежная улыбка. Он просит меня поднять юбку, и я делаю это; снять панталоны — и это я тоже немедленно выполняю. Он развязывает шнурок своего халата. У него длинное, очень белое тело, кожа немного морщинистая. Он скорее худой, нежели мускулистый, но я продолжаю отмечать, что кожа у него белая и довольно упругая. Он шепчет, что я могу поиграть с собой, если того желаю…
