Колетт, как и Белль, было запрещено покидать особняк во имя их безопасности. Отец был весь на нервах, потому что не мог найти никакой зацепки и, естественно, пресекал любые попытки Коль выбраться на свободу, пресекал даже разговоры о возможности выхода из особняка на улицу, только, разве что, в сад. Ноланы заходили ещё пару раз, обменивались данными с Белль и уходили. А иногда забегал Мо Френч, отец Белль, и смотрел на них как-то обречённо, что сильно надоедало. Мо вообще Коль раздражал своим высокоморальным высокомерием и нелестными выпадами в адрес папы, а когда она узнала всю историю в красках, то её раздражение и вовсе переросло в презрение, которое никак невозможно было скрыть. Но мама его принимала, хотя говорить с ним тоже долго не могла. Коль прекрасно понимала, что опасность реальна, но ограничения, которых не было даже в гигантском многомиллионном Нью-Йорке, на неё давили невыносимо.

В один прекрасный день Белль нашла то, что искала, и это побудило её к немедленным действиям. Мо очень удачно подвернулся под руку со своим визитом: его попросили на тридцать минут остаться в качестве надсмотрщика.

— Мам, можно с тобой, — с надеждой спросила Коль. — Пожалуйста! Ты не пожалеешь.

— Коль, нет, — мягко возразила Белль. — Я очень скоро вернусь. Просто передам кое-что твоему отцу и шерифу Нолану. Хорошо?

— Хорошо, — согласилась Коль, но душа не желала принимать это согласие как настоятельную рекомендацию к дальнейшему прозябанию.

Когда Белль скрылась из виду, Коль выждала немного, обманула Мо и ушла из дома. Ноги привели её в лес, где с них её сбила рыжая девочка с фотографии.

— Бежим! — крикнула девочка, дергая Коль за руку. — Бежим быстрее!

— Тебя все ищут, — рассеяно сказала Коль.

— И если мы сейчас не убежим, то никогда не найдут!

И они побежали, побежали изо всех сил, которых у девочки было немного. Девочка была без обуви, в одних грязных джинсах и футболке, истощённая и измученная. Неудивительно, что долго бежать она не смогла, споткнулась и упала, расшибла себе пальцы на ноге. Теперь настала очередь Коль её дергать и тянуть, но было поздно. Перед ними возник человечек с самым уродливым лицом, которое ей приходилось видеть в жизни. Было впечатление, что когда-то давно кто-то взял молоток, превратил его голову в месиво, и срослось всё это неправильно. Уродец довольно и мерзко хихикнул и потёр маленькие ручки от удовольствия.

— Была одна, а стало две! — пискнул он. — О, она будет очень довольна! Очень! Прелестно!

— Отпусти меня, — крикнула Коль, когда он сильно ухватил её за локоть и потащил, попробовала отбиться, но всё было тщетно.

Второй рукой он схватил ту девочку Робин и также равнодушно реагировал на её попытки выскользнуть. И вот перед ним в земле разверзлась дыра, в которую их троих и утянуло. Дальше он вёл их по тёмному земляному туннелю, под ногами ползало что-то живое и противное, чего было не разглядеть в кромешной тьме. Глаза уродца светились, как у кошки. Он привёл их в небольшую комнатку, освещённую свечами. Повсюду стояли сосуды, наполненные разными жидкостями. Посередине стоял стол с разложенными на нём ножами разной формы и длины, а рядом со столом стояла эта загадочная «она», красивая златовласая женщина с неестественно яркими зелёными глазами. Когда женщина обернулась и улыбнулась им, Коль чуть не закричала от ужаса, так как клыки женщины были явно не человеческими, звериными, длинными, острыми и изогнутыми, но Коль не закричала, и совсем не потому, что не испугалась, а потому лишь, что необъяснимым образом женщина была ей приятна.

— Беглянка возвращена, — довольно сказал уродливый слуга своей госпоже. — И тут ещё одна.

— Да, да, да — пропела женщина и как бы подплыла к Коль, коснулась её подбородка, подняла ей голову и заглянула в глаза. — Прекрасно. То, что надо.

И тут Робин совершила неожиданный поступок, швырнула сгусток чего-то магического в женщину, и та отлетела к стене, резко поднялась и обиженно взглянула на атаковавшую.

— Аой, Робин, аой! — покачала головой ведьма. — Но именно этого я и ждала.

Уродец подтащил Робин к столу, а Коль прижалась спиной к стенке и обняла свои колени. Ведьма схватила со стола нож с широким изогнутым лезвием и рассекла Робин вену на руке. Кровь полилась рекой, и ведьма постаралась собрать её в сосуд, всю до последней капли. Коль зарылась лицом в собственные колени и подумала об отце. Ей так хотелось, чтобы он сейчас был здесь, спас её, забрал из этого ужаса. Она загадала желание, сжала в ладони свою глупую звёздочку, которая внезапно засветилась. А потом и желание сбылось. Из темноты на свет выступил Румпельштильцхен. Коль до сих пор передёргивало от его лица в ту минуту: ожесточённое, яростное, глаза полны ненависти и злости, и желания убить. Он словно стал другим человеком.

— Я ждала тебя, — с нежностью произнесла ведьма и обернулась к нему. — Я ждала тебя всю жизнь. Ты прекраснее, чем я представляла.

Он ничего не сказал ей в ответ, бросил быстрый взгляд на Коль и шагнул к ведьме.

— Покончим же с этим! — рассмеялась ведьма. — Давай вдвоём посмотрим на огоньки, на огоньки в наших сердцах, сжирающие нас изнутри, испепеляющие нашу душу. Давай посмотрим на огоньки. Или я убью её. Я убью всех.

Румпельштильцхен скривился, закрыл глаза и взмахнул рукой. Ведьма загорелась.

— Вот тебе твои огоньки, — прорычал он, повернулся к уродцу и приказал, — проваливай! Твоя хозяйка больше не нуждается в тебе.

И уродец убежал прочь по туннелю. Румпельштильцхен тем временем приблизился к Коль, обнял её и закрыл ей глаза своей рукой, и Коль почувствовала, что он медленно возвращается к ней, становится тем, кого она знала. А ведьма всё горела, и горела она по-особенному. Когда-то в Нью-Йорке Коль впервые познакомилась с запахом обгорающей плоти и шерсти: кто-то поджёг мусорный бак с мёртвым животным внутри. И Коль ожидала чего-то подобного и здесь, но нет. Пахло так, будто выпаривали чан духов с цветочным ароматом. Очень скоро ведьма сгорела дотла. Робин потом рассказывала, что перед самой гибелью ведьма плакала слезами облегчения, но они редко говорили об этом, пусть и подружились навсегда.

С другой стороны, в другом туннеле послышались шаги. Спеша, сбиваясь с ног, к ним присоединились Крюк, шериф Нолан, рыжеволосая женщина в чёрном и Белль. Крюк и мистер Нолан быстро огляделись и кинулись в туннель, по которому убежал уродец. Мама плакала. Рыжеволосая женщина тоже плакала, одновременно от радости и горя, громко повторяя имя Робин. Она упала на колени рядом с раненой девочкой, прижала к себе, осмотрела руку и лёгким прикосновением исцелила раны, после чего стала прижимать теряющую сознание Робин к себе ещё сильнее.

— Спасибо, — искренне, коротко шепнула женщина отцу, на что он никак не отреагировал.

Папа помог Коль подняться, плачущая мама приобняла её за плечи и повела к выходу. Коль ожидала, что мама отчитает её, но этого так до сих пор не произошло. Они выбрались наружу вместе с Робин и её матерью, только папа не вышел следом, остался в комнатке с ножами и сосудами, и Коль не знала наверняка, сколько он там пробыл и чем был занят. Она чувствовала себя виноватой, а ещё она поняла, что боится своего отца, той его части, что у неё на глазах испепелила женщину. Он ведь убил её. Убил и глазом не моргнул.

Тем вечером он избегал Колетт: Белль пришла вместо него и была необычайно ласкова. Столько всего отражалась на её лице, что Коль с трудом улавливала её настроение. Когда Белль уже было собралась уходить, Коль остановила её вопросом:

— Кто он на самом деле?

— Сложно объяснить, — вздохнула Белль, возвращаясь. — На нём лежит тяжкое бремя, от которого он не может освободиться. Ни сил, ни воли ему не хватит. Этот, скажем так, дар имеет особую власть над ним, но Румпельштильцхен — единственный, кто может контролировать его.

— Он всегда был таким?

— Нет, — печально улыбнулась Белль, — но другим я его не знала. Я пыталась как-то спасти его, но потом поняла, что его не нужно спасать. Когда человек принимает своё проклятье, то оно перестаёт быть таковым. В конце концов, тьма есть в сердце каждого из нас. Никто не без греха. Просто кто-то учится контролировать тьму, а кто-то отдаётся тьме целиком. Твой отец научился её контролировать.