— Мальцу нужен отец. Гуаканов внук — рыболов хоть куда, и руки у него ловкие.

Гуабина желает Каоне добра, но ей кажется, что только вчера всадила она топор в акулу, которая едва не погубила Ягуа.

— Не обижай любимую собаку нашего старшего сына, — сказала она в то утро.

Нет собаки, нет большого Ягуа, но есть сын. Вот он стоит рядом. Лобастый мальчишка, руки у него в земле, одно коа он уже успел сломать. Гуабина не позабыл о бледнолицых пришельцах, но думает о них все реже и реже. Три луны назад люди с соседнего острова сказали, будто где-то в полдневной стороне объявилось много больших белокрылых каноэ. Должно быть, так оно и есть. Однако пока что добрые духи берегут Остров Людей: на острове живут, как жили до прихода бледнолицых.

А вот будут ли жить так завтра? Стоит ли, однако, растравлять душу и гадать о том, что случится в будущем? Пришла пора сажать маис, надо вывести на кануко людей. Маловато рыбы, но с рыбой придется подождать, море неспокойное. В селении, хвала тем же добрым духам, тишь да гладь. Гуакан-младший угомонился, старого Гуакана недавно отправили в страну Коаиваи. Плохо обстоит дело с Гуаярой. Жрецам нельзя брать жен в свое бохио. Духи отворачиваются от таких жрецов, они любят одиноких волшебников. И вообще этот Гуаяра дурной человек. По его вине мы потеряли Ягуа. Потеряли навсегда.

Грести против ветра трудно. Гуаяра сменяет Каону. Каона сменяет Гуаяру, у обоих стонут плечи и руки, а толку мало.

Каноэ пляшет на пенистых гребнях и едва-едва подвигается вперед. И невод пуст.

На море не очень плотный туман, солнце просвечивает через него, но оно очень тусклое и ленивое.

— Гляди, — Каона толкает Гуаяру гребком. — О Мабуйя!

Со стороны восхода идет белокрылое каноэ. Гуаяра протирает глаза, но видение не исчезает, оно приближается и очень быстро, попутный ветер гонит его к берегу.

Тридцать лун назад на рассвете Гуаяра в этих же местах увидел нечто подобное. Но тогда было три белокрылых каноэ, больших и высоких, а сейчас в сторону заката мчится одно каноэ, и оно маленькое и низкое.

У Гуаяры глаза не очень зоркие, но Каона уже успела разглядеть, что в белокрылом каноэ сидит чужеземец. Плечи и грудь у него прикрыты полосатой тряпкой.

И вдруг Каона вскрикивает. Пронзительно, жалобно, отчаянно. Гуаяра напрягает зрение и видит: под белым крылом стоит Ягуа. Да, сомнения нет, это он, племянник Гуабины, ученик великого Гуаяры. Гуаяра шепчет заклятия, Гуаяра делает магические знаки пальцами правой руки, но призрак не желает рассеяться.

Ягуа или его тень, сбежавшая из страны Коаиваи, проносится мимо, он что-то кричит Гуаяре и Каоне. Мгновение — и он исчезает в тумане.

Ветер восточный. Диего на ветре огибает с юга Остров Людей. Уверенно ведет он ялик вдоль западного берега, стороной обходит рифы у входа в Бухту Четырех Ветров и причаливает к берегу как раз в том месте, где некогда высадился на гуанаханийскую сушу адмирал моря-океана.

В бухту сбегается весь остров. Неожиданного пришельца ощупывают со всех сторон: неужто добрые духи вернули Ягуа, неужто жив он и невредим? Даже Гуабина тянет его за волосы, расчесанные на кастильский манер. А Каона Первая и единственная говорит:

— Смотри, вот он, наш старший… гляди — у него твой лоб, твои глаза, твои уши.

Одиссей вернулся на Итаку.

Одиссей вернулся на Итаку. К родному очагу. К Пенелопе. К своим землякам — мореходам, рыбакам, пахарям, волопасам. Счастливый конец повести о хождении странника по морю.

Можно и эту повесть завершить отрадно и счастливо. Стоит только оборвать ее на этом месте. Но как ни велик подобный соблазн, сделать это невозможно. Нашей Одиссее уготован скорбный финал «Илиады».

От Итаки, хвала богам Олимпа, было далеко до Илиона. Но Гуанахани лежал у берегов Нового Света, на большой морской дороге, ведущей туда из Европы. На дороге, которую проложили кастильские данайцы. На дороге в новую Трою, судьба же ее была злее и горше судьбы Приамова града.

…Шел 1507 год. За пятнадцать лет многое изменилось в подлунном мире. Пожалуй, никогда еще до этого река истории не мчалась в будущее с такой бешеной скоростью. В 1498 году, спустя шесть лет после открытия первой земли Нового Света, обретен был новый путь в Индию. Суровый капитан Васко да Гама привел свои корабли в Малабар, португальские рыцари удачи подобрались к воротам Дальней Азии.

Море-океан пересекали флотилии белокрылых кораблей. Адмирал открыл берега великого материка — Южной Америки. Адмирал вернулся на Эспаньолу. Адмирала сместили и доставили в цепях в Кастилию. С адмирала (так приказала королева) цепи сняли, но послали его не на Эспаньолу, а в новое плавание. Адмирал открыл страну Гондурас и Панамский перешеек. Адмирал вернулся в Кастилию, умирающая королева о нем не вспомнила. И адмирал скончался.

Его высочество король Фердинанд пребывал в добром здравии, равно как и верный слуга короны дон Хуан де Фонсека. Он был уже не архидиаконом, а епископом и по-прежнему ведал всеми заморскими делами.

Дела же эти шли прекрасно. Открыто было множество больших и малых островов, и хоть пока не оправдались надежды на обретение несметных залежей золота, но земли в Индиях оказались богатыми и за море удалось сплавить немало беспокойных искателей лучшей доли, а от этого безопаснее стали кастильские дороги да и казне была польза: пятую часть добычи урывала она у лихих переселенцев.

Индейцев вешали, сжигали на кострах, травили собаками. Индейцы гибли на плантациях, гибли в золотых рудниках. На Эспаньоле их осталось мало, но эти Индии не имели ни конца ни края и индейцев было великое множество.

Бездонная трясина давным-давно съела былую резиденцию адмирала — горе-городок Изабеллу. Новая столица Индий — Санто-Доминго лежала на юге острова Эспаньолы, в том месте, где в море впадает капризная река Осама. Столица была молода и прекрасна. Прекрасна по замыслу. На плане, старательно расчерченном, украшенном ангельскими ликами и геральдическими фигурами, широкие улицы пересекались под прямыми углами, просторные площади вписывались в строгую сеть, здесь и там чернели квадраты грядущих церквей, дворцов, кафедрального собора, тюрьмы.

В натуру геометрическую фантазию воплотить не успели. За недосугом, да и не хватало рабочих рук. Добрые христиане не желали мараться в известке и набивать мозоли, а индейцев извели под корень. На грязных, заросших буйными травами пустырях, словно грибы после дождя, вспучились землянки, шалаши, глинобитный собор едва успели подвести под соломенную крышу, дворцов же в городе не было. Его милость дон Николас де Овандо, командор ордена Алькантары и правитель Индий, обитал в подслеповатом каземате, который приличия ради величался замком. Впрочем, тюрьму все же выстроили. Без нее никак нельзя было обойтись.

Ночью по городу никто не ходил. Ночь была во власти мародеров, по утрам же альгвазилы дона Николаса вылавливали в мутных водах Осамы мертвые тела. Без исповеди, без покаяния отходили в лучший мир жертвы ночных разбоев. С ножом в спине, с разбитым теменем, удавкой на шее.

«Пегий Конь» стоял впритык к гаванским складам. «Конь» по щиколотку погрузился в жирную хлябь, шаткие мостки вели к двери, прорубленной в щелистой дощатой стене. Надвигалась воскресная ночь, чрево «Коня» бурлило, рябой кабатчик сбивался с ног, гася неутомимую жажду клиентов. Ближе к стойке разместилась небольшая и на диво тихая компания. Пять кавалеров, у одного из них — был он главарем этой пятерки — левый глаз прикрывала черная повязка.

Человек, ради которого собралась эта компания, запаздывал. Он пришел незадолго до полуночи. Пришел один и, направляясь к поджидавшим его людям, сказал кабатчику:

— За углом мертвое тело. Какой-то пес хотел пырнуть меня ножом. Убери падаль, стражники начали обход, тебе и без них забот хватает.

Его хорошо знали, этого маленького человека в берете, надвинутом на правую бровь. И он знал многих и многим дарил улыбки. Кто знает, улыбаются ли волки, но если улыбаются то именно так дерзко и белозубо.