Тут же устроили общее собрание отряда, первое собрание, и решили виновника судить. Суд был скорый и правый. За совершенный революционным бойцом серьезный проступок, равный преступлению, он по законам военного времени подлежит расстрелу. Но, учитывая его молодость, несознательность и чистосердечное раскаяние, заменить ему расстрел десятью плетьми. Приговор окончательный и привести в исполнение немедленно, перед всем строем.

А когда об этом рассказали Семену Михайловичу, он очень рассердился.

— Это же самоуправство! — закричал он. — Не знаете разве, что виновного следовало арестовать и передать в руки Революционного комитета? Рукоприкладство только в царской армии было. Понимать надо! — добавил он уже тише и неожиданно усмехнулся — А в общем-то, ему и следует: не позорь отряд.

Случай этот был единственным. С первого же дня в отряде установилась очень жесткая дисциплина, основанная на сознании ответственности, на глубоком уважении к командиру, на непреклонности его авторитета.

Место для первых занятий в конном строю было выбрано за двором Буденных, потому что он стоял крайним на станичной улице, а за ним начиналась степь.

На другой день в восемь часов утра, когда январское солнце только начинало искрить снег, Филипп докладывал вышедшему к воротам Семену Михайловичу:

— Группа красных кавалеристов в количестве двенадцати партизан для проведения занятий построена. Докладывает старший по группе Новиков Филипп.

Построив группу кавалеристов для занятий, Новиков, очевидно от волнения, не подал обычную команду «смирно». Однако, когда Семен Михайлович подошел, все партизаны сами подровняли коней, подобрали поводья, выпрямились и замерли.

— Здравствуйте… — Семен Михайлович на секунду запнулся, а затем как-то задушевно закончил: — Товарищи партизаны Платовского революционного отряда.

— Здрассте… — вразнобой ответили кавалеристы.

Буденный нахмурился, скомандовал:

— Отставить! — и еще раз поздоровался.

Ему ответили уже дружней.

— Вольно! — весело крикнул командир. — Почти все фронтовики, — сказал Семен Михайлович и поглядел на Мацукина. — Можно подумать: зачем я затеял эти занятия? А учиться никогда нелишне. Мы теперь как бы воинская часть. Врагов кругом полно. Богачи добром власть не отдадут, победить их надо так, чтобы самим живым остаться. Этому и будем учиться. И потом, вот еще что: не ленитесь за конями ходить. Сам не доспи, не доешь, а конь должен быть ухожен, так как этого требует революционная совесть. Конь — это ваш первейший друг и ваша сила. — И, помолчав секунду, Семен Михайлович закончил уже совсем сурово: — И вот еще что. Силком вас сюда никто не тянул, а раз пришли, то до конца бороться с врагами, до полной победы Советской власти. Если кто сомневается, пусть лучше сейчас уходит, отпустим, как говорится, по-хорошему. А остался — запомни: ты боец революции, стой за нее, не щадя жизни, и революционную дисциплину соблюдай превыше всего. Это я не от себя, — закончил он уже мягко. Так мне один большой человек поручал говорить, товарищ Фрунзе его фамилия. А теперь, если вопросов нет, начнем учение.

И вот на пустыре за хатенкой Буденных, чисто подметенном январскими ветрами, Семен Михайлович начал обучать будущих конников. Их было не много, но они были сильны дружбой с детских лет, тем, что они, одностаничники, знали друг друга, как говорится, насквозь, и не могло быть и речи, что кто-нибудь сдрейфит, уйдет из отряда. Куда он пойдет? Его осудят даже родители, не говоря уже о товарищах. Законы дружбы были суровые в те дни, и товарищество судило строго.

Теперь Семен Михайлович сам мог учить других не хуже казачьего урядника: он был первым наездником в своем драгунском полку. И казачий урядник — тот тоже был под рукой: Ока Городовиков, отменный джигит.

С неделю отряд занимался конно-строевой подготовкой. Седлали и расседлывали лошадей, учились по уставу быстро садиться на них и спешиваться. Часами ездили по кругу разными аллюрами — шагом, рысью, галопом, меняя по команде направление. Затем начались конно-тактические занятия. Это было посложнее. Основное упражнение заключалось в том, чтобы быстро на ходу спешиться, передать коня назначенному коноводу, а самому продолжать «атаку» уже пешим. После успешной «атаки» по сигналу командира коноводы подавали коней и уже верхами преследовали отступающего воображаемого противника.

Обычно Семен Михайлович показывал сам тот или иной прием. Затем каждый проделывал то же самое, наконец это же проделывали всей группой. В заключение Буденный объяснял каждому его ошибки, и, если было нужно, все начиналось вновь.

С конно-тактических учений в казарму бойцы возвращались в строй и задорно пели песни.

Одновременно с занятиями Семен Михайлович много времени уделял разъездам по хуторам, где выступал на митингах и сходках.

— Семен Михайлович, когда ты только спишь? — удивлялся Филипп.

— Сейчас, браток, не до сна, сейчас нам каждая минута дорога, — отвечал он. — Враг еще покажет свои когти. Таких казаков, как Дмитрий Макрицкий, на миллион один. Когда в Платовской была установлена Советская власть, Дмитрий Макрицкий пришел в Революционный комитет, попросил принять его в отряд и выделить комиссию для приемки имевшихся в его магазине на двадцать с лишним тысяч рублей товара, чтобы их также передать в распоряжение новой власти. Революционный комитет все просьбы Дмитрия Макрицкого удовлетворил… А брат его Павел Макрицкий, узнав об этом, ночью сбежал к белым. Вот видишь, как дело оборачивается, — брат на брата пошел. Поди узнай, что у таких на сердце делается. Ох как нам надо осторожным быть! Тут пока не до сна. — И Семен Михайлович неожиданно закончил: — Конная группа наша выросла, надо, чтобы все по правилам было. Я вот расписание занятий составил: с 10 по 15 февраля — рубка лозы, место занятий — у общественного сада. Завтра объявишь…

— Рубка для кавалериста — это главное, говорил наутро Буденный бойцам. — Руби врага до седла, а дальше он сам развалится. А рубить так — дело нелегкое!

Семен Михайлович построил всю группу вдоль площади, на которой чернела приготовленная к рубке лоза. Пустил своего коня полным галопом. Он лихо принялся рубить лозу направо и налево, только свист стоял вокруг, а от лозы оставались одни корешки. Закончив рубку, Семен Михайлович подъехал к строю.

— Вот так и рубите, ясно?..

Всем было, конечно, ясно, пока глядели, но когда стали сами пытаться проделывать то же, получалось все совсем не так. Взмахнет боец шашкой, нацелится, ударит и… лоза стоит, как стояла, а всадник на всем скаку летит с лошади в снег. Смех, крики. Встает сконфуженный горе-рубака и бежит ловить коня.

Смеяться над ошибками Семен Михайлович категорически запретил. Наоборот, он всячески старался ободрить неудачника.

— Ничего, ничего, упадешь раза два, а потом приладишься, — говорил он. — Ты не думай только, что это хворостинка. Думай, что это враг на тебя бежит. Срубил — победил, а промазал, упал — в бою больше не встанешь. Давай-ка еще рубани, да со злостью.

И партизан рубил, рубил со злостью, понимая, что скоро он встретится с подлинным врагом уже не на учебном плацу, а на поле боя.

…Дули злые январские ветры. Стыли носы и уши, лиловели замерзшие руки, но никто не роптал…

Пожалуй, еще большее значение, чем военная учеба, имели для революционных бойцов задушевные беседы, которые вел с ними Семен Михайлович в перерыве занятий или по их окончании. Однажды во время перерыва, пока и люди и лошади отдыхали, Семен Михайлович неожиданно обратился к Лаврентию Гречанову:

— Лаврентий, а ты книжки читать любишь?

— Нет, — признался парень. — Мне грамота трудно дается, ну ее…

— А ты думаешь, мне было легко? Буденный говорит: «Каким же счастливым стал, когда уразумел грамоту, когда начал читать и писать. Через чтение я и правду солдатскую скорее понял, про то, что Ленин говорил, узнал. Чтение — оно мне правильную точку в жизни помогло определить». Так-то. И вы не чурайтесь грамоты. В хороших книгах — знания, а в знаниях — наша сила.