И все же отношения складывались какие-то скрипучие и нескладные. Дома у Кшесинских Александра Логгиновича все уже держали за жениха. Барон порою засиживался допоздна, но никаких решительных шагов с его стороны не было. Может быть, он и не любит ее вовсе… За дело взялась было Матильда. Она даже выговор жениху сделала: «Когда ж кончится эта канитель? Чай можно попить и в трактире!» Казалось, барона после таких слов сдует как ветром, но прошла неделя-другая, и все пошло своим чередом, лишь Матильде по настоянию сестры пришлось перед ним извиниться.

– Иосиф, тебе достаточно вина. У тебя завтра с утра репетиция, – отец убрал бутылку со стола.

– Папа, – вступилась Юлия за своего обожаемого брата. – Что станет с лишнего бокала вина. Кстати, от вина ноги становятся легкими.

– Ноги становятся легкими от лишнего экзерсиса! В любой час в театр может приехать государь… Иосиф, твое имя в афише.

– Думаю, был я на сцене или нет, никто не заметит, тем более государь.

– А я слышала, что государь разгневан на что-то и вообще не приедет, – проговорила Матильда с набитым ртом.

– Малечка, мне не жалко, но ты ешь не переставая…

– Ты сам, папа, ешь, а другим…

– Мне можно, я тощ до того, что от меня шарахаются за кулисами.

– Ваш папа к старости еще больше стал похож на Дон Кихота, – ласково улыбаясь, проговорила мать.

– И на его лошадь одновременно, – вставил Иосиф, и все заулыбались.

– Странно, отчего Петипа тебя не занял в своем «Дон Кихоте»? – пожала плечами Матильда.

– Я бы отказался от этого балета.

– Балет веселый. Подурачиться можно.

– Вот именно, только при чем тут «Дон Кихот»? Всю жизнь я мечтал выйти на сцену в образе странствующего рыцаря. Трагическая партия! Должно слезы исторгать из сердца. – Феликс Иванович встал из-за стола, но уже Дон Кихотом. Очень похож. Не хватало лишь лошади.

– Здорово, – загорелась Матильда. – Попроси на свой бенефис. Хочешь, я поговорю с Всеволожским?

– Стар стал. Облетают листочки. Одни сучья теперь из меня торчат, доченька… Налейте шампанского, у меня есть тост. Не надо мне такие, Иосиф, рожи строить. Я коротко…

Собака, доселе внимательно слушавшая всех, грустно посмотрела на Феликса Ивановича, мгновенно отвернулась и понуро поплелась в переднюю отдохнуть на своем коврике. Поскольку она была освобождена от всякого чинопочитания, ее демонстративный уход вызвал оживление, каждому тоже хотелось прилечь на «свой коврик»… Феликс Иванович, ничего этого не замечая, обдумывал, как эффектнее начать спич.

– Я поднимаю это искристое шампанское… Священный огонь… Зажженный на алтаре искусства, чтобы никогда на гас в ваших душах! Видно, небесам так было угодно, чтобы Кшесинские танцевали. Есть такая притча. Когда был вселенский потоп, и все куда-то бежали, лишь один мальчик, словно не замечая никого, играл в мячик. Когда его увещевали, он продолжал играть в мяч. «Почему ты не идешь с нами?» – «Потому, что я играю!» Ему суждено было играть в мяч, а нам суждено танцевать. И я сегодня очень рад за Юлию. Ведь она хотела уйти из театра. Думаю, что это уже не секрет. Она хотела погасить в себе «священный огонь». Отвернуться от балета.

– Папа… Это балет отвернулся от меня, и ради бога, если можно, хватит сегодня обо мне…

– Ну вот, сбила, – обиженно проговорил отец и, даже не пригубив шампанского, вышел из гостиной.

– И все же странный твой барон, – начала Матильда.

– Ой, я совсем забыла про него! Ведь он ждет меня на улице уже целых два часа! – спохватилась Юлия. – Конечно, ушел теперь!

– Вы как договаривались? – спросил Иосиф.

– Я должна была выйти и привести его.

– Сам он не мог, – пожала плечами Матильда.

– Он боится. Отец его встретил в первый раз чуть ли не с топором в руках…

– В руках у меня были ноты! – выкрикнул из своей комнаты отец, обладавший чутким ухом. – Откройте! Звонок! Оглохли там?

– Неужели барон? – засветилась Юлия и побежала к дверям.

Действительно, слышались робкие звонки в дверь, заглушаемые лаем собаки…

И вот уже в передней, стряхивая снег с одежды, стоял жених Юлии.

– Долго жить будете, – улыбаясь, произнесла Матильда. – Только что говорили о вас.

– Неужели на свете есть живая душа, которая про меня вспомнила, – пробормотал себе под нос барон.

– В рождественскую ночь всякое бывает, – продолжала очаровывать Александра Логгиновича Матильда.

Юлия была страшно смущена. Из-за нее жених едва не превратился в сосульку. Была рада, что все же не ушел. Стоит в передней, играет с собакой…

Барон преподнес каждому подарок. Пусть сущая безделица, но приятно. А когда вытащил из кармана шинели обледеневшую бутылку шампанского, его потащили к столу и принялись кормить, будто он вернулся с каторги. Матильда села за фортепиано и заиграла вальс Штрауса. Он ей лучше всего давался, поскольку она разучивала его с шести лет.

Иосиф танцевал с мамой. Она вальсировала очень легко, ноги ловко несли ее грузное расплывшееся тело, во всем чувствовалась балетная выучка Императорской школы танца.

– Юзя, ты хоть поел мой пирог?

– Отец так и сверлил глазами. За формой моей следит, – буркнул Иосиф.

– Я тебе на кухне припасла кусочек. Матильда говорит, что ты в этом принце хорош, а дочка Петипа сердита – мало ты ее на сцене любишь.

– На сцене? Молодец Матрешка. Так и сказала?

– Все секреты от родителей. Никогда не расскажут. Может, что и присоветовали бы… Забросили шитье, рукоделие. Надобно кружева купить, – мать убирала со стола. – Все на вас обтрепалось. Матильда, ты обещала очки мне заказать. Совсем слепая стала.

– Вы знаете, сколько мне лет? – допытывался не без кокетства Феликс Иванович у барона. – А я все еще танцую.

– Живите сто лет!

– А я хочу сто шесть, – игриво улыбнулся первый мазурист.

– Храни вас Бог, – барон залпом выпил и неверными шагами двинулся к фортепиано. Играть сразу не стал, а проделал какие-то манипуляции со своими пальцами, как бы разминая их. А затем принял любезно предложенную Феликсом Ивановичем чарку.

– Папа! – рассердилась Юлия. – Не смей спаивать Александра Логгиновича.

– Чуточку можно… Для вдохновения, – отшутился Феликс Иванович. – И вот еще, к этому полагается огурчик.

Барон пробежал пальцами по клавиатуре.

– Клавиша западает немного. Я вам пришлю хорошего настройщика.

Полились звуки шопеновского прелюда. Это было как нельзя кстати. Ведь в России польские эмигранты привыкли не только говорить, но и думать по-русски. Но стоило услышать Шопена…

– Хочу домой. Давно в Варшаве не был. Не слышал тихого плеска волн Вислы, – дрогнувшим голосом проговорил отец. – Дети, я скоро умру… Похороните меня в фамильном склепе. Я и денег приберег. Конечно, перевозить меня будет хлопотно.

– Папа, может, хватит? – Юлия не любила подобные разговоры.

– А что тут такого? Это так естественно. Если знать, что и до тебя со многими подобное происходило… и произойдет. К смерти надо относиться, как к рождению в ином мире. Близкой и радостной встрече с Всевышним.

Юлия, подсев поближе к фортепиано, ловила на себе взгляды барона. Ей хотелось понять, любит он ее или ему просто деваться некуда? Может, ему, как бездомному псу, вообще все равно, за кем плестись, лишь бы не мокнуть под дождем, лишь бы не остаться одному.

Феликс Иванович не мог упустить такого благодарного слушателя. Грех не воспользоваться рождественской ночью, и пусть домашние криво усмехаются, но он расскажет барону родословную Кшесинских. Все, кто бывал в этом доме, проходили через это. А кому неинтересно, пусть не слушают. Феликс Иванович, затащив жениха Юлии в кабинет, щедрой рукой расставил на столике вина и закуски. Поудобнее устроившись, готовился терзать барона воспоминаниями. А слушатель боялся только одного – не оконфузиться, не заснуть бы… Он испуганно покосился, когда первый мазурист, торжественно поднявшись по ступенькам раздвижной лестницы, снял с верхней полки пыльную рукопись.