– Антидот, стимулятор, регенератор. – Боунс убрал в сумку пустые шприцы и хлопнул Джима по плечу. – Слабенький, но тебе хватит. Празднуй, солнце ты наше, грей всех своими лучиками.

– Мудак ты, Боунс, – капитан лохматит и без того не сильно уложенные волосы, но явно веселеет. – Не мог мне эту бутыль на ночь подогнать?

– Лечащему врачу лучше знать, когда и что подгонять. – МакКой строго грозит ему пальцем. – Афродизия больше нет, но если так уж охота приключений, можешь скормить своему зелёному полплитки горького шоколада. Эффект такой же будет.

– Правда, что ли? – влез Пашка.

– А вот ты хоть раз видел вулканца, который пьёт какао? – Боунс снова взял его под руку и потянул прочь, оставляя Кирка наедине с этой ценной информацией. МакКою было искренне интересно, проверит ли любопытный капитан сие знание на практике, но приходилось признать, что не всякое любопытство может быть удовлетворено.

На празднике, как отметил Спок, они пробыли недолго – час и двадцать минут. После того, как доктор ввёл Джиму антидот, они ещё принимали поздравления от команды (тридцать восемь минут и четыре секунды), побыли немного «на виду», как выразился Джим (оставшееся время), после чего сам же утянул его обратно.

– Устал, – пояснил вполголоса, когда они уже шли по полутёмному коридору общежития к лифтам. – И вообще… людей много, а я сегодня хочу видеть только тебя.

– Ты и так почти весь день видишь только меня.

– О, Спок, не нуди, пожалуйста. – Джим взял его за руку, ведя в номер. – Хотя нет. Нуди. Люблю твоё занудство.

Когда створки двери их комнаты закрывается за спиной Джима, Спок мягко давит на его грудь, побуждая прислониться спиной к стене.

Спок счастлив, абсолютно, нелогично. Он скользит пальцами этой же руки выше, проходится по щеке капитана, останавливается указательным чуть выше переносицы. Джим говорил – там по некоторым религиозным поверьям располагается некий «третий глаз». Для вулканцев это всего лишь ещё одна точка мелдинга.

– Люблю, – Джим произносит это еле слышно, практически дыханием, движением губ. Смотрит в глаза светло и прямо. Его эмоции, чувства будто на открытой ладони – Спок даже не считывает их, а чувствует отголосками своих: волны горячего солнечного света, ласково скользящие по рукам.

Пальцы правой руки всё ещё приятно покалывает. Спок спускает указательный палец к губам капитана, нажимает на нижнюю, смотрит внимательно, цепко.

Джим спрашивал, на что похожа чувствительность вулканских пальцев. Тогда Спок сравнил их с человеческими губами, приведя в доказательство процентное соотношение нервных окончаний там и там. После этого Джим полюбил вулканские поцелуи.

А Спок полюбил касаться пальцами его губ – мягких и тёплых. Иногда слегка шершавых, обкусанных, рождающих в пальцах искристое покалывание.

На запястье опускается рука Кирка, сжимает, тянет Спока к себе, а потом тепло капитана укутывает вулканца объятьем полностью. Кирк целует, прихватывая губами его губы, Кирк гладит спину большими пальцами, Кирк прижимает к горячему, волнующему себе. Его разум сейчас подобен алому солнцу вулканской пустыни, он будто пульсирует жаром в холодном пространстве космоса, приковывает взгляд, льёт по коже горячие лучи. Они отрицают холодный рассудок самим своим существованием, но как же притягательны.

И его пальцы – по сравнению с вулканскими нечувствительные, грубоватые, сплетаются с пальцами Спока, гладят их немного шершаво – похоже на неумелые поцелуи. Неумелые, но уверенные. В какой-то неуловимый момент Джим отталкивается от стены спиной, кладёт ладонь на поясницу вулканца и говорит негромко, прикасаясь губами к кончику уха:

– Могу я пригласить тебя на танец?

– Я не владею навыками… Я не умею танцевать, Джим.

– Это не сложно, просто расслабься. – Вторая его рука ребром ладони гладит щёку Спока.

Кирк почти прижимает его к себе, оставляя лишь пространство для шага, кладёт одну руку вулканца себе на плечо, переплетается пальцами со второй, свободной.

Это и вправду не особенно сложно, когда у тебя есть чувство ритма и ментальная связь с партнёром. Он шагает на тебя – ты делаешь шаг назад. Он шагает назад – ты шагаешь вперёд. Он кружит, и ты подчиняешься его движениям. Непривычный без значка Звёздного флота на груди, с влюблёнными голубыми глазами, и волосами, будто выгоревшими на солнце.

Вслушаться. Тонкая линия их связи сейчас слишком ощутима. Пройдут годы, она станет прочнее, это неизбежно; пройдут годы, похожие на этот танец, когда они будут всё неуловимее и легче подстраиваться друг под друга, под каждое движение, мысль и эмоцию; годы среди звёзд.

Спок смотрит на своего Джима, прикрывшего глаза и беззвучно отсчитывающего шаги. Чувствует его и считает вместе с ним: раз, два, три…

И если они выживут в космосе, однажды нить всё равно оборвётся. Человеческая жизнь в сравнении с жизнью вулканца коротка; Джим уйдёт во тьму и заберёт с собой и большую часть его, оставив другую часть в живой с виду телесной оболочке. А он будет жить, он видел своё будущее отражение, с тлеющей внутри памятью о своём капитане по соседству с пустотой.

Как же тяжело принять это – осознание его хрупкости, человеческой хрупкости, мимолётности сегодняшнего вечера; и необходимо, потому что каждое такое мгновение нужно ценить и проживать полностью, до конца.

Спок нарушает ритм танца, прижимаясь ближе, скользит руками по плечам Джима, касается лбом его лба.

– T’hy’la, – тихо.

– Муж, – вторит он вполголоса, улыбается. – Я твой муж.

Притягивает к себе за поясницу – танцевать так невозможно, они останавливаются. Горячие ладони Джима скользят по спине выше.

– Я не могу поставить тебя выше долга, Спок. Но выше тебя только долг. Ничто больше.

Спок едва заметно кивает.

– Да. Так и должно быть.

Он тянется пальцами к губам Джима – поцеловать, но позади на кровати громко пищит коммуникатор. С запозданием на долю секунды – второй, с тумбочки. С корабля, больше ниоткуда вызывать их двоих сразу не стали бы.

Пашку зацепила тема вулканского досуга.

– Они же странные, – он позволяет себя вести за руку и не затыкается. А под его воротником, если знать, куда смотреть, можно разглядеть засос. – Кто их знает, чем они развлекаются? Особенно в неформальной обстановке. Какао, зелёные бобы с Медузы, сушёные центаврийские червяки…

– Вот про эту гадость только не надо, – МакКой фыркает. – Я подозреваю вообще, что они все извращенцы. Но увидеть бы хоть раз нашего старпома бухим. Интересно же.

– Ага, ага.

Пашка вытаскивает руку из захвата, забегает вперёд и теперь идёт спиной вперёд. Любит он это небезопасное дело.

– Бухой Сулу много говорит о шпагах, различиях ковки… всякая такая чушь. А вот – коммандер? Если вспомнить, что алкоголь освобождает сознание, а вулканцы те ещё тихушники…

– О том, как… – Боунс чуть не ляпнул «дерёт капитана и в каких позах», но вовремя прикусил язык. Нет, всё-таки это уже как-то личное. – О том, как однажды ошибся в процентном вычислении какой-нибудь там интенсивности излучения. На целую одну сотую процента.

– И теперь это преследует его в кошмарах, да?

У Пашки сияют глаза. Улыбка широкая-широкая, а из-за того, что он не видит, куда идёт, Боунсу периодически приходится «корректировать» его курс. Один раз вообще – поймать за руку, чтобы он не врезался в какого-то бугая (почему вот Пашке вообще «везёт» на всяких, чёрт возьми, бугаёв?).

– В самых страшных и гнусных кошмарах, – добавляет недовольно, притягивая за руку его ближе к себе. К счастью, за очередной колонной нарисовалось пустое кресло, куда можно было плюхнуться. – В этих кошмарах он раз за разом ошибается в вычислениях и ничего не может с этим поделать.

– Мне один раз снилось, что я ошибся в вычислениях… Но это не кошмар был.

Он усаживается на подлокотник кресла, обнимая Боунса за шею.

– А вот если это ему снится, то всё, атас. Он же за сотую процента убивать готов. Или это…