Пашка понижает голос до интимного шёпота и, на ухо:

– Больная тема?

– А вдруг после шоколада выговорится, и легче станет? – тоже в качестве гипотезы отвечает Боунс. Впрочем, размышлять на тему скрытых страхов и комплексов коммандера не тянет. Тянет целовать весёлого и слегка хмельного Пашку. Тянет обхватить его и стянуть себе на колени с подлокотника. Обнять крепче. Зарыться пальцами в кудряхи, как он полюбил уже делать.

– Тогда это должна быть приватная беседа, чтобы вместо одного комплекса другого не появилось.

Пашка треплет его волосы, отлепляется от уха.

– Так что, друг мой Боунс, мы об этом никогда не узнаем. Хочешь, русским матерным chastuchka научу?

– Да иди ты, – МакКой всё-таки стягивает его на колени, ерошит пушистые кудряхи. Любуется им – немного несуразным, счастливым, с довольной улыбкой. До умопомрачения живым и тёплым (даже, пожалуй, горячим). Не удерживается, наклоняет к себе и, поглаживая большим пальцем ухо, говорит совсем тихо: – Я ещё от угрозы супа из солёных огурцов не отошёл, а ты мне про какие-то… Пашка, прекращай. Культурный шок будет.

– А, и на тебя есть управа…

Пашка прикрывает глаза. Он вообще любит, когда доктор вот так вот его ухо поглаживает. А потом, тихо вздыхая, кладёт голову на его плечо, подставляясь под прикосновение.

Сердце совсем по-дурацки ёкает. Боунс глубоко вдыхает, прикрывая глаза и переживая накатившее… да чёрт его знает, что такое. Тёплая тяжесть Пашки на его коленях, то, как его кудряхи щекочут ухо, как доверчиво он прижимается щекой к плечу и как сопит в шею. Слишком хорошо. Невыразимо. До боли в груди (хотя в другом случае это уже диагноз).

На три вдоха-выдоха.

Не проходит нихрена. Так же щемит внутри.

– Я в тебя влюблён, как будто это мне девятнадцать, – выдыхает Боунс тихо, продолжая поглаживать то его ухо, то захватывать пальцами мягкие пряди. Перед зажмуренными веками темнота. И воздуха будто не хватает. И слов. – Ты что сотворил со мной, лейтенант Чехов, а?

Пашка втягивает в себя воздух – вздох удивления. Сжимает пальцы на его футболке.

– Повтори, – просит тихо.

– Чёрт, а по мне так не заметно, да чтоб тебя… что…

Боунсу хочется материться и смеяться одновременно, и всё отдаёт истерикой.

– Я в тебя втрескался по самое не балуйся, – вырывается из всей этой каши прежнее, с оттенком огрызательства. – Лижусь и обжимаюсь за каждым углом. Кажется, весь корабль уже знает, включая трибблов, мать вашу, и не говори мне, что ты этого не заметил, юный гений.

– А я не интерпретировал.

Пашка обнимает его – носом в шею тыкается, сопит. Молчит. Только шее от его сопения горячо. И сердце у него колотится, как обезумевшее.

– Мать твою, ну влюблён я в тебя, доволен? – Боунс смыкает руки на худой спине. – Вот, сказал. Успокойся.

– Да я перевариваю, не клокочи. – Чехов слегка трётся лбом о шею. Кудряхи щекочут ухо. – Обалдеть. То есть… какую-то пару месяцев назад. Я же… А, к чёрту.

Сжимает его в объятьях чуть крепче.

– Я счастлив. Всё.

Они некоторое время сидят так. Боунс боится шевелиться и боится убрать руки с этого несуразного счастья. А ну как укатится куда-нибудь.

– Знаешь, – говорит уже спокойней минуты через три, – а космос, в конечном счёте, не такое уж и паршивое место. Кирк нашёл зеленоухого, а я – тебя…

Пашка (вот же зараза) вместо того, чтоб, как полагается, заахать и растаять, ржёт. Тихонько.

– Это ты так говоришь, пока мы на очередную опасную-неизведанную-кишащую бактериями планету не высадились.

– И все дружно нашли кучу микробов, паразитов, вирусов и прочей дряни, ладно, убедил, – МакКой встряхивает его легонько. – Пашка, давай уже, слезай с моих коленей. А то они для продолжительного сидения молодых здоровых лейтенантов явно не предназначены.

Но слезть он не успевает, потому что в сумке пищит комм. Противно так пищит, мерзко, и сразу понятно, что выходной накрылся. МакКой тянется к сумке, вытаскивает и раскрывает чёртову пищалку, продолжая свободной рукой обнимать Пашку. Терять такой вечер не охота, чёрт возьми.

– Слушаю, – мрачно.

– Боунс, – голос Кирка. Ох не к добру это. – На корабле очередной пиздец в оранжерее. Ещё несколько растений разрослись до размеров вселенской жопы и пытаются захватить корабль. Они разумные, походу.

– Чего? Какие растения, с Говорящей, что ли? – МакКой быстро принимается соображать. – Так все биологи щас бухие в ноль… мы с ними пили, я точно знаю.

– Не волнует, – капитан собран и мрачен. – Скотти сказал, они пытаются к энергетическим системам прорасти. Всем трезветь и на борт.

– Вас понял.

МакКой отрывистым движением большого пальца захлопывает крышку комма. Смотрит на Пашку, который смотрит на него. Тоже понял, что выходной накрылся.

– Отлично, а я что говорил? Нет безопасных планет, нет и не бывает их, чёрт возьми.

– Ага. Тату с такой надписью сделай.

Паша целует его, быстро проходится пальцами по волосам. Поднимается. Смотрит весело и, пожалуй, влюблённо.

– Хорошо, что мы почти не пили, да?

– Это ты почти не пил, а я не почти, а пил. – Боунс отрывается от уютного кресла, перекидывает сумку через плечо. – Ладно, быстро собираем этих придурков по залу, тащим на корабль и откачиваем. А то как бы нашего многострадального капитана не сожрала... – хмыкает от пришедшей к месту ассоциации, – гигантская клубничина.