Николай и сказать не успел, что не надо сворачивать в лес: Тришка и сам шарахнулся от тропы, уходившей в непроглядный мрак, и погнал лошадь кружным путем. Так всегда оставался выбор: свернуть под защиту деревьев или, наоборот, умчаться на просторы луга, потянись к ним какое лихо.

Лошадь, не слишком тратившая силы накануне, мчала резво. На ходу больше не слышны были стоны, и до Николая доносились только обрывочные слова молитвы, которую твердил всхлипывающий Тришка. Сам он накрыл ладонью образок Николы Чудотворца, висевший на груди, и просил святого, оберегавшего путников, чтобы тот защитил от кружащей рядом неведомой беды. Он не сомневался: стоит бричке остановиться - и вокруг вновь зазвучит тоскливый плач, и опасность ринется на них хищной птицей, и не будет тогда спасения от ее когтей.

За очередным поворотом из темноты выступили очертания деревенских домов, за которыми возвышалась громада возведенного Баташевыми Троицкого храма. Огромный, выше большинства московских церквей, он и при свете дня ошеломлял бы своей непомерной величиной, а сейчас и вовсе показался похожим на гору. Бричка пронеслась мимо, не останавливаясь. За храмом темнела полоса деревьев, и сердце у Николая екнуло: показалось, что именно там и должно таиться "Орлиное гнездо" - Баташевское логово.

Под колесами загрохотали доски: бричка выехала на мост. В серебристом свете заблестела поверхность пруда. Тришка, видимо, вспомнил утопившихся девок: вскрикнул, щелкнул у лошади над ушами бичом и погнал еще быстрее.

Дорога несколько раз изгибалась, уходя за лес, и лишь после третьего или четвертого поворота беглецы рискнули оглянуться. И только после этого Тришка натянул, наконец, поводья, останавливая бег утомленной лошади.

Степан появился в Москве зимой, когда прочно лег снег, и санный путь был легок. Приехал он по делам, но и родню навестил с радостью.

В день, когда ждали дорогого гостя, Евдокия Тихоновна, мать Николая, лишний раз обошла комнаты в сопровождении горничной; та несла поднос с раскаленными углями. Маленькие окошки в доме не открывались, и таким нехитрым способом хозяйка "выжигала хворь" из комнат. Летом спасались охапками чистотела, собранного в замоскворецких оврагах.

К столу собралась вся семья, пришла даже Наталья. К тому времени она уже не только успела обвенчаться с Петькой Агаповым, но и понесла от него. Николай смотрел на ее округлившееся, умиротворенное лицо и прощал былому недругу все детские и юношеские стычки. Пусть его, главное, что сестрице с ним хорошо и спокойно. Петька тоже явился. Хотя женитьба и придала ему видимой важности, в голубых глазах, задорно блестевших под русыми вихрами, еще нет-нет, да плясали неугомонные чертенята.

- В Астрахань-то как, с толком съездил? - деловито расспрашивал он Степана.

- Поглядим, - отмахнулся Степан. Очутившись после долгой разлуки с родней, говорить о делах не шибко хотелось. - Мы вот летом с Николаем из-за этого разминулись. Николка, мать тебе кланяться велела: очень уж рада была повидать тебя.

- И ей поклон, - откликнулся Николай, с улыбкой вспоминая хлопотливую добрую тетушку. - Что у вас там нового?

О страшной ночи, проведенной в поле у "Орлиного гнезда", Николай и словом не обмолвился домочадцам. Тришка, может, кому и сболтнул, тем более что уговора непременно молчать между ними не было. Да только слыл Трифон знатным краснобаем, и сказку его в каком-нибудь кабаке, может, и выслушали, да повторять не стали. Постепенно воспоминания сгладились, оставив лишь мутный осадок, наподобие того, который бывает после ночного кошмара. Николай почти убедил себя в том, что слышал вой какого-то зверя, доносящийся из леса. И сегодня, за столом в окружении родных, в мягком свете, падавшем через подернутое морозным узором оконце, не находилось места для пережитого мучительного страха.

От Степана узнали последние новости: сколько яблок собрали нынче осенью в касимовских садах, как размыло дождями дорогу на Нижний, и как горшечник, поехавший в обход, едва не потонул со всем своим товаром в болоте.

- А так спокойно все в наших местах, - заключил Степан. Примолк на мгновение, разглядывая столешницу, и покачал головой. - Только сосед наш... Не наш, то есть, а касимовский. Тот, что на речке Гусь.

В душно натопленной комнате повеяло холодом. Лицо Николая словно потускнело, но все глядели на Степана, и перемены в его настроении никто не заметил.

- Что за сосед такой? - спросила Евдокия Тихоновна, подливая Степану чая из самовара.

- Баташев Андрей, не слыхали?

- Это у которого усадьба над Яузой? - оживился Петька. - Как не слыхать! Богатей, говорят, хоть царь у него одалживайся. Видно, чугунный завод - дело прибыльное.

Степан принял из рук Евдокии Тихоновны стакан и благодарно кивнул ей.

- Прибыльное? - переспросил он, мельком взглянув на Петьку. - Так-то оно так, да говорят, чугуном он не ограничился.

- А что еще-то? - мягко полюбопытствовала Евдокия Тихоновна, обводя взглядом домочадцев и проверяя, не добавить ли еще кому душистого чая.

- Деньжищ у него немерено, - сказал Степан. - Одну церковь такую выстроил, что аж до неба дотянуться можно. Николка, ты же там проезжал, сам, поди, видел?

Николай заставил себя кивнуть с улыбкой.

- Для него деньги - что песок, - продолжал Степан. - Вот и пошли слухи, что дело там нечисто. Знающие люди в наших краях побывали, сказывали - похоже на фальшивомонетничество.

Евдокия Тихоновна перекрестилась.

- И похоже, там целый завод орудовал. Комиссию прислали - разобраться. И что вы думаете?

- Думаю, встретил их Баташев, как обычно комиссии встречал, - улыбнулся Николай. - Матушка твоя сказывала. Как с Владимирской стороны приедут - он на рязанскую сторону уходит, а как с Рязанской - так, наоборот, во Владимирскую.

Его слова вызвали дружный смех за столом. Степан хмыкнул.

- Не, брат, тут комиссия повыше была, из самого Петербурга. Тут рязанцем али владимирцем не скажешься. Нет, все по-другому вышло.

- И как же? - полюбопытствовал Петька.

- Принял у себя Баташев ту комиссию, - сказал Степан. - А завод-то его фальшивомонетный, сказывают, под землей находился. Искали его, искали - нет ничего. Да только и народу вдруг сгинуло немерено в ближайших деревнях. И пошел слух, будто предупредили Баташева из Петербурга о комиссии - он и замуровал свой завод вместе с рабочими.

Евдокия Тихоновна и Наталья ахнули. У Николая побелели губы.

- Как так - замуровал? - пробормотал Петька, враз утративший вдруг свою беззаботную лихость.

- Так живьем и замуровал, - подтвердил Степан. - Поговаривают, люди несколько дней из-под земли стоны слышали, да поделать никто ничего не смел. Ведь тех, кто о заводе болтал, тоже не сыскали.

Наталья, качнувшись на лавке, привалилась к стене.

- Батюшки! - вскочила на ноги Евдокия Тихоновна. - Степанушка, да что ж ты страсти такие рассказываешь! Глянь вон, что натворил!

Петька засуетился вокруг жены. Горничная метнулась во двор, вернулась, набрав снега в рушник, и принялась прикладывать холодное Наталье к щекам. Николай, воспользовавшись суматохой, набросил шубу на плечи и вышел на крыльцо.

День, еще недавно такой яркий, уже поблек, и тени от яблони сползали на утоптанную дорожку. За забором скрипели полозья саней, вдалеке заливисто брехали собаки.

Степан шагнул к брату и притворил за собой дверь. Посмотрел внимательно, может, и хотел что-то сказать, да передумал.

- Степан, - произнес Николай. - А если место точно знать, да раскопать? Тогда что?

- Ничего, - пожал плечами Степан. - Времени-то уже сколько прошло. Если и найдут мертвяков - мало ли, может, они там со времен Гришки Самозванца лежат.

- Да, верно, - пробормотал Николай, зябко кутаясь в шубу.

Про себя он решил, что за версту будет обходить нарядную звонкую усадьбу на Швивой горке.

- И ты вот что не забудь, - тихо сказал Степан. - Тех, кто языком болтал, самих теперь сыскать не могут.