- Где-где, - ворчливо повторила она. - А нигде! Нету его больше.
Николай терпеливо молчал, ожидая продолжения, и Аграфена Тихоновна, отхлебнув из чашки, заговорила снова:
- Деревня такая была, недалеко от тех земель, что Баташевы прибрали. Они на Роксаново глаз и положили. Все уговаривали тамошнего барина, чтобы деревню им продал. А тот ни в какую. И вот однажды взял да и сгинул барин.
Улыбка исчезла с лица Николая.
Аграфена Тихоновна вздохнула и подперла голову кулачком.
- Сгинул, - грустно повторила она. - Так и не сыскали. Сказывают, случалось такое с теми, кто Баташевым дорогу переходил. Зазывали они его к себе, а потом его никто боле не видывал. А с барином тем чиновники потом приезжали, выясняли, что да как.
- А Баташевы опять спрятались в другой губернии? - предположил Николай.
- Ни-и, - решительно мотнула головой Аграфена Тихоновна. - Тут не спрячешься. Андрей Родионыч иное удумал.
Николай отодвинул чашку с блюдцем и внимательно слушал теткин рассказ. А ты продолжала:
- Принял он господ чиновных, как гостей дорогих. Накормил до отвала, спать уложил. Наутро встают, где, говорят, это ваше Роксаново? Разбираться, говорят, туда поедем. А Андрей Родионыч им: какое такое Роксаново? Никогда, мол, о таком не слыхивал. Те туда-сюда, взад-вперед по округе ездят - и правда, нет никакой деревни, будто и не было отродясь.
- Неужто сжег? - вырвалось у Николая.
- Как так - сжег? - удивилась тетка его недогадливости. - А уголья? А земля выжженная?
- Так что он сделал-то? - нетерпеливо спросил Николай.
- Нанял людей - те деревню и разобрали. Сказывали, тыщи две человек пришло. Растащили все по бревнышку, да к Баташевым и перенесли. И крестьян, понятно, с собой забрали.
Николай не удержался - снова фыркнул. Изобретательность и дерзость таинственного Баташева вызывали симпатию.
Аграфена Тихоновна сокрушенно покачала головой.
- Вот ты веселишься, - с укором сказала она. - А ведь барина роксановского-то так и не сыскали. Ох, да что я... На ночь-то!
Она поправила пуховой платок на плечах, подлила еще чаю и племяннику, и себе, и потянулась за очередной баранкой.
- От годы-то! Не могу уж баранки, не размочив в чае, есть. Ни тебе, ни Наталье не понять, и слава богу. - Она встрепенулась. - Натальюшка-то как?
- Сосватали, - улыбнулся Николай.
- Ишь ты! - тут же озаботилась Аграфена Тихоновна. - Жених-то хороший?
Николай слегка замялся. С Петькой Агаповым они дрались сызмала, и только позже он стал смекать, что давний недруг попросту показывал свою лихость перед Натальей. А может, и ревновал, считая, что рядом с таким защитником, как он, ей старший брат без надобности.
Аграфена Тихоновна, уловив заминку, забеспокоилась.
- Что молчишь? Али не так что?
- Да все хорошо, тетя, не тревожьтесь, - сказал Николай. И проявил великодушие. - Хороший парень, смекалистый, в делах толк знает.
- А ее-то любит? - подозрительно спросила Аграфена Тихоновна.
- Любит, - заверил Николай, у которого по памяти засвербило левое ухо.
- Вот и ладно, - успокоилась старушка. - А баранки-то, Николенька! Что ж баранки не ешь? И вот чаю еще...
Беседа неспешно свернула к мирным семейным пересудам и уютным чайным воспоминаниям, и неясная тревожная тень, будто бы сгустившаяся над вечерней верандой, незаметно развеялась.
Чувство тревоги возвратилось под утро, когда Николая будто что-то подтолкнуло во сне. Он слез с кровати и подошел к окну. Дощатый пол приятно холодил босые ступни. Над кронами лип поднималась молодая луна. Деревья в саду, казалось, чутко застыли, будто их едва не застигли врасплох за неведомым древним ритуалом. У Николая возникло странное ощущение - будто он улавливал присутствие чего-то таинственного, враждебного, и он не мог бы дать разумного объяснения этому чувству. Не было ни малейшего дуновения ветерка; листья липы, нависшие почти над самым подоконником, не шелохнулись, но Николаю показалось, что он забора, смутно виднеющегося в лунных лучах, к дому ползут зыбкие тени. Он отшатнулся от окна, залез обратно в постель и завернулся в одеяло, браня себя за разгулявшееся воображение.
"А ведь барина роксановского-то так и не сыскали", - вспомнился так отчетливо, словно прозвучал над ухом, укоризненный голос тетки. "Да мало ли... Припугнули - вот и сбежал", - сказал себе Николай, закрывая глаза.
Свежее, румяное утро, обещавшее перейти в знойный день, прогнало все ночное волнение. И было это кстати, поскольку ехать Николаю предстояло как раз через баташевские земли.
С отъездом, впрочем, пришлось повременить: Аграфена Тихоновна, истосковавшаяся по сестриной семье, упросила племянника задержаться на денек, и Николай охотно согласился.
Днем он снова походил по торговым рядам, завернул в пару лавок, чтобы присмотреться. Потом забрел в Татарскую слободу. Возле ханского мавзолея, где покоился Шах-Али, один из былых касимовских правителей, приметил он кучера своего, Тришку, вместе с девкой из челяди Аграфены Тихоновны. Однако те исчезли так быстро, что Николая взяло сомнение: не обознался ли он. Но, как выяснилось дома, ошибки не произошло: тетка ворчала, что одну из девушек, Катьку, весь день где-то черти носили. Николай не стал выдавать ни ее, ни Трифона: промолчал.
Эта ночь прошла без тревожных пробуждений: Николай проснулся, когда солнечный свет уже переливался за подоконник, а со двора доносился птичий гам.
Прощание с теткой затянулось: Аграфена Тихоновна то и дело тащила к бричке гостинцы то для сестры, то для Натальи, бросалась "Николеньке" на шею и заклинала приехать еще. Останавливать старушку у Николая не хватало духу, и в конце концов выехал он из Касимова уже за полдень.
Дорога утянулась в луга, окаймленные лесом. Полуденный зной набирал силу, и лошадь медленно переставляла копыта по пыльной земле. Разморенный жарой Тришка не подгонял ее. Когда рубаха на нем потемнела от пота, он сорвал на обочине пару лопухов, один из которых заботливо предложил барину. Так они дальше и катили, с головами, лопухами прикрытыми.
Тришка ударился в лирику.
- Был я вчера, барин, у басурманской масоли, - поведал он, глянув через плечо.
Догадавшись, что речь о мавзолее, Николай понял, что не обознался накануне.
- Там, говорят, не токмо хан, но и жена евонная похоронена, Сюбике.
- Сююмбике, - машинально поправил Николай.
- Сюбике, - согласился Тришка. - Любил он ее, говорят, шибко. Больше жизни любил.
"Уж не Катька ли тебя просвещала?" - невольно ухмыльнувшись, подумал Николай.
Бричка медленно катила по узкой тропе. Высокие луговые травы то и дело свешивались на сиденье. Николай, не вставая с места, сорвал травинку и теперь неторопливо жевал ее, закинув руки за голову и сдвинув лист лопуха на лоб.
- А вот она, сказывают, от хана нос воротила, - продолжал Тришка. - Больно страшен был, говорят. Ухи отвислые, такие, что аж на плечах лежали. Куда ему такую красоту в жены! Так ведь хан, все-таки...
Николай улыбался, прислушиваясь к этой нехитрой философии. А Тришка не умолкал:
- Вот она и гнала его от себя, Сюбике эта. А хан ничего, терпел. Все от нее сносил, от красы своей. А после смерти, сказывают, отплатил за все.
- Это как же? - удивился Николай.
- Говорят, похоронить ее в своей масоле велел, а имя на могиле писать запретил. Пусть мол, лежит, стерва, безымянная, будто и не было ее вовсе на свете. Вот оно как бывает...
Тришка примолк. Николай, прищурившись, смотрел в светлое от зноя, будто выгоревшее небо. Над лугом кружил коршун. Завис в вышине, раскинув крылья, потом качнулся, словно толкнула его невидимая волна, и унесся за узкую полосу леса.
- Вот она какая, любовь-то, бывает, - вновь задумчиво завел Тришка. - А барин-то, что на Гусе живет... Куды мы едем-то, знаете?
Николай замер. Он успел почти позабыть о Баташеве, и теперь внезапно ощутил неприятный холодок, словно запоздалая тень улетевшего коршуна накрыла его, загородив от солнечного тепла.
