Из Нижнего в Москву возвращались через Касимов. Сделать крюк к югу Николая Овчинникова вынудило давнее обещание проведать тетку. В Нижнем Николай был по делам договорным, бумажным, товар не вез и обратный путь держал налегке, потому и не упустил случай поехать на бричке: по реке без особой надобности плыть побаивался. Тришка, кучер, беззаботно болтал всю дорогу, пересказывая слышанные на ночевках байки; иные, особенно полюбившиеся, и по два раза повторял. Николай, откинувшись на спинку сиденья, жмурился, подставляя солнцу лицо, и то слушал вполуха, то проваливался в зыбкую дремоту, навеянную душным ароматом трав и монотонной стрекотней кузнечиков. Много позже, вспоминая ту поездку, он так и не мог сказать наверняка, называл говорливый Тришка имя Андрея Баташева среди прочих примечательностей земли Рязанской или нет. Порой чудилось, что поминал непременно - потому что нельзя было не помянуть. А иногда казалось, что нет, точно не говорил о нем Тришка, и никакая тревожная тень не проносилась над мягким лугом с россыпями ромашек, похожих на яркие солнечные блики.

Дни стояли жаркие, Тришка берег лошадь, ехал не спеша, а Николай его не поторапливал. На постоялых дворах Овчинников ни с кем особо разговоров не вел: разморенный жарой, он просил себе уголок попрохладней и проваливался в сон, чтобы назавтра встать пораньше и продолжить путь прежде, чем залютует солнце.

В Касимов прибыли за полдень и после застолья, на радостях устроенного теткой, у Николая хватило времени, чтобы побродить по городу.

К сумеркам истомленный духотой Касимов погружался в мирную вялую дремоту. Торговые ряды пустели. Возле рыбных прилавков сновали кошки и пара вислоухих псов - все будто забредшие сюда ненароком, а сами зорко посматривающие, не останется ли без присмотра лакомый кусок. Через площадь в сторону Татарской слободы неторопливо катила повозка, которой правил, позевывая, седобородый возница в тюбетейке и линялом халате. От реки шли двое мальчишек. Вода капала с мокрых волос на рубахи и они на ходу оттягивали воротники и трясли ими, чтобы высушить и не получить нагоняй за влажную одежу.

Николай спустился к реке. Ока неторопливо текла вдоль высокого берега, сонная и молчаливая, тихо перебирающая ветви покосившегося дерева, грузно нависшего над водой. Слабеющие лучи еще серебрили зыбкую поверхность, но от берегов к середине реки постепенно сползались тени. Над Окой повисла чуткая вечерняя тишина.

Николай отыскал старую рыбацкую лодку, верно, еще в минувшем году в последний раз вытащенную на берег. Она лежала, навалившись на траву, рассохшиеся доски крошились, осыпалась труха. Казалось, наплававшись вдоволь, лодка, вновь превратившаяся в простой кусок древесины, возвращалась в родную стихию земли.

Николай осторожно шагнул в нее, опасаясь, как бы не продавить ногой растрескавшееся днище, и опустился на сиденье. Лодка покачнулась, будто вспомнились ей на мгновение былые времена и почудились привычные взмахи весел, но тут же застыла снова.

В кустах уже заводила ночную трескотню мелкота-невидимка. По воде нет-нет да разбегались круги - мошкара неосторожно садилась на казавшуюся твердой поверхность. Тянуло прохладой, пришедшей на смену дневному зною. Уходить не хотелось, и Николай сидел, в мечтательной задумчивости прислушиваясь, как от слободы доносится зов муэдзина, далеко разносящийся над тихими водами реки. Лишь когда вокруг зароились взбодренные вечерней свежестью комары, он выбрался из лодки и побрел по крутому склону вверх, к дремлющему в сумерках городку.

Тетушкин сад, окутанный сгущающейся дымкой, походил на пышное облако зелени, прилегшее отдохнуть после жары. Даже в самые душные дни в нем можно было сыскать тенистый уголок, где под густо переплетенными ветвями, в окружении раскидистых кустов ютилась мягкая и тихая прохлада. А в вечернюю пору здесь и вовсе был рай.

На веранде уже был накрыт стол с самоваром, и Аграфена Тихоновна прохаживалась по тропинке, то и дело поглядывая на калитку: одна пить чай не садилась, ждала племянника. Николай усовестился: надо же было, едва приехав, тут же оставить истосковавшуюся старушку одну.

Аграфена Тихоновна овдовела три года тому назад: муж ее поехал по делам в Нижний, где заразился холерой и умер, прохворав несколько дней. Там, на Волге, его и схоронили, и Аграфена Тихоновна в письмах к сестре сетовала, что к супругу и на могилку нельзя сходить да поплакать. Мать упросила Николая сделать по пути круг, проведать тетку.

Впрочем, одинокой Аграфена Тихоновна не была, да только сын ее, Степан, почти ровесник Николая, вечно пропадал где-то по торговым делам. Вот и сейчас ушел он вниз по Волге в астраханские степи.

Николая отсутствие двоюродного брата огорчило. Он-то надеялся поговорить с ним, кое о чем посоветоваться. Тетка же в торговом деле ничего не смыслила и просто делилась с племянником всем, что творилось в их краях любопытного.

- О Баташевых-то слышал, Николенька? - спросила Аграфена Тихоновна, пухлыми пальчиками макая в чай баранку.

- Это у которых чугунный завод? - уточнил Николай.

- Они самые. Те, что у речки Гусь устроились. Именье свое "Орлиное гнездо" назвали. От такие у нас теперь Орлы на Гусе.

В памяти всплыла величественная усадьба, поднявшаяся в Москве на Швивой горке. Здание в высоту не такое уж и великое, но сразу цепляющее глаз торжественностью белоснежных колонн, дерзкой броскостью нарядного убранства. Один раз довелось Николаю видеть хозяина звонкой усадьбы: со стороны Рогожской заставы прикатили сани, запряженные тройкой. В санях, запахнувшись в соболью шубу, сидел плечистый человек. Николай заметил львиную гриву темных кудрей, падавших на воротник, крупные, тяжелые черты и пронзительно-синие глаза, быстро скользнувшие по заснеженной дороге, уходящей к реке. Всего-то пара мгновений прошла, прежде чем за санями Баташева захлопнулись ворота, а улица будто притихла, прихлопнутая властной рукой.

- Принесла же их сюда нелегкая. - Круглое лицо Аграфены Тихоновны сделалось озабоченным, углубилась рябь мелких морщинок у глаз. - Уж сидели бы у себя в Туле, здесь бы спокойней жилось.

Николай с удивлением взглянул на тетку.

- А я слышал, завод у них прибыльный, - заметил он.

- Не знаю уж, какой у них там завод... - Аграфена Тихоновна неодобрительно сдвинула брови. - А без них всяко лучше было бы.

- Так ведь сколько людей при деле, - предпринял Николай еще одну попытку переубедить тетку - как тут же оказалось, безуспешно.

- Дел и прежде хватало. - Аграфена Тихоновна взяла с блюда еще одну баранку и посмотрела на нее так осуждающе, словно та тоже принадлежала к неугодному семейству. - И до этих волков здесь жили, и ничего.

- За что же вы, тетушка, волками их кличете? - полюбопытствовал Николай.

- Лютуют, - пояснила Аграфена Тихоновна. - Сладу с ними нет, что хотят, то и вытворяют. Уж и жалоб на них сколько писали, а все без толку.

- Откупаются, поди?

- Хуже, - отмахнулась Аграфена Тихоновна. - Они и не пускают к себе никого.

- Да ну? - Николай доверчиво усмехнулся. - Как так: власть - да не пустить?

- А вот так, - упрямо сказала тетка. И, заметив сомнение на лице племянника, разъяснила: - Дом они свой так выстроили, что половина его на рязанской земле стоит, а половина - на владимирской. Приезжают к ним из Рязани, а они на владимирскую половину уходят и говорят, что нету, мол, в рязанской губернии никаких Баташевых. Ну и с Владимиром так же.

Это было так неожиданно, что Николай расхохотался. Тетка поглядела на него с укором и покачала головой.

- Смешно тебе? Про Роксаново, чай, не слыхал?

- Нет. - Отсмеявшись, Николай вытер глаза рукой. - Что за Роксаново? Где это?

Из сада повеяло вечерней свежестью. Аграфена Тихоновна запахнулась в платок, сделавшись похожей на большую нахохленную птицу.