Следователь с восхищением выслушал монолог философа и уже не пытался прервать его. После довольно длительной паузы он сказал:

– Всеволод Андреевич, ваш анализ – просто блестящий. И все же я пока не знаю, что лучше – постепенное «выкашивание» людских масс или спровоцированный противостоянием двух сил взрыв, способный уничтожить все человечество?

На следующий день Анатолий Михайлович вышел на работу. После реорганизации Генеральной прокуратуры было само собой разумеющимся, что он «автоматом» будет переведен в Следственный комитет: как-никак Сивцов был одним из ведущих и наиболее успешных сыщиков. Он не слыл карьеристом, и это облегчило задачу «верхов» нового органа, которым, как и везде, прежде всего, нужно было поставить на руководящие должности преданных им сотрудников. Все шло по цепочке: вышестоящий начальник подыскивал себе подчиненных, облеченных меньшей властью, те – своих «вассалов» и так до самого низу.

Анатолий, отличавшийся независимостью взглядов и, с точки зрения приверженцев иерархического стиля управления, неприемлемой чертой – дерзостью, проявлявшейся в спорах с начальством, не подходил на роль руководителя. Да он и сам бы отказался, предложи ему начальство более или менее высокую должность. Поэтому он с облегчением и даже радостью расписался под приказом, назначавшим его старшим следователем по особо важным делам при самом главном шефе. Так звучала его должность и раньше – в Генеральной прокуратуре, только босс именовался иначе. Так что в работе Сивцова практически ничего не изменилось – все самые сложные и запутанные дела оказывались в его полном распоряжении.

По-иному сложилась судьба его друга Юрия Куркова, который, не без настойчивых увещеваний супруги, остался в прокуратуре и даже получил за верность родной конторе небольшой отдел.

Ленивый летний зной, которому добавляли жару легкие дуновения горячего ветерка, – казалось, что это колышущиеся веники деревьев гонят пар, – видимо, утомил и злоумышленников всех мастей. Никаких срочных заданий, ориентировок, указаний и поручений, с которых обычно начинался день, не появлялось.

В кабинете было настоящее пекло, но Сивцов, хоть и обливался потом, кондиционер не включал: уже был научен горьким опытом. Сев за компьютер, он решил обобщить информацию, полученную от Лагутина. Как всегда, стал составлять таблицу, которая заняла почти весь экран. В ней евангельскому апостолу соответствовал его «потомок» из настоящего времени: Иоанну – Иван Иванович, Матфею – Матвей Павлович, Варфоломею – Валерий Владимирович. Двое Иаковых, по Евангелию – Заведеев и Алфеев – значились как Яков Захарович и Якуб Алексеевич. Насколько было возможно, указывалась профессия, а также отличительные черты апостола.

«Интересная компания, – подумал Анатолий. – Не факт, что их имена настоящие. Вполне возможно, что они уже не Иваны и Федоры, а Джоны и Теодоры. Да и по имеющимся отличительным признакам найти их нереально. Впрочем, какой смысл в таких поисках?»

Он не успел углубиться в этот вопрос – позвонили из приемной.

– Анатолий Михайлович, здравствуйте! – раздался хорошо поставленный голос секретарши, будто она окончила курсы дикторов. – Вас вызывает председатель.

В отличие от прежнего шефа, имевшего громогласный бас и привычку обращаться к подчиненным на «ты», новый руководитель никогда не фамильярничал, говорил мягко, но от этого его слова приобретали особую весомость и убедительность, будто было само собой разумеющимся, что его собеседники разделяют такую же точку зрения. Тепло поздоровавшись с Сивцовым, председатель внимательно оценил его взглядом и сказал:

– Плохо выглядите, коллега! Я понимаю, что болезнь – вещь непредсказуемая, но здоровье надо поберечь!

– Да это пустяки, Иван Александрович, банальная простуда, – отозвался следователь. – Не подружился еще с кондиционером.

– Я думаю, дело не только в простуде, – произнес председатель. – Я доволен вашей работой, вы настоящий профессионал. Но в отпуске не были ни разу с момента основания комитета. Это неправильно, Анатолий Михайлович. Помните, как говаривал Дзержинский: у чекиста должна быть холодная голова, горячее сердце и чистые руки. А я, пусть простит он меня за дерзость, добавлю: и крепкое здоровье! Иначе нам не справиться с нашей сложной работой. Не примите за насилие, но я издаю приказ о вашем отпуске с завтрашнего дня. Тем более что пока никаких серьезных дел нет. Возражения не принимаются! Да, кстати, у нас есть горящая путевка в сочинский санаторий. Поезжайте, наберитесь сил и новых впечатлений.

Сивцов отметил про себя, что во взгляде шефа была какая-то хитринка.

«Наверное, – подумал он, – весь сыр-бор разгорелся как раз из-за этой путевки, от которой кто-то из начальства вынужден был отказаться, и теперь ее требовалось пристроить».

«Ну, уж нет», – мысленно возразил он, а вслух сказал:

– Иван Александрович, увольте! На отпуск вынужден согласиться, а ехать в сочинскую парилку, извините, отказываюсь. Я плохо переношу жару, мне лучше прохлада. Если уж отдыхать, то в Сибири.

Произнеся это, он вспомнил одноклассника, который сразу после школы рванул покорять необъятные просторы за Уральским хребтом, да так и остался там. Долгие годы Анатолий ничего о нем не слышал, и только пару лет назад обнаружил приятеля в социальной сети. Они стали переписываться, беседовать по скайпу, и общение было приятным для обоих друзей. Генка Валков стал выдающимся нейрохирургом, хотя и в масштабах небольшого областного города. Он, не жалея красок, расписывал красоты нетронутой сибирской природы, слал сиреневые фотографии цветущего багульника, оранжевые – с морями жарков, красные и желтые – с буйством маков и, наконец, синие – с пятнами      мохнатых цветков – ургуек, как он их называл. На каждом сеансе связи Генка зазывал приятеля в этот удивительный край, не забыв упомянуть свое лесное «поместье» – бревенчатое зимовье, затерявшееся в пучине таежного океана.

– Конечно, вам виднее, где провести отпуск, – несколько разочарованно произнес председатель, возвращая Сивцова в душную московскую действительность. Услышав отказ подчиненного от санаторной путевки, он все же не стал менять решения об отпуске. – Сибирь так Сибирь. Главное, чтобы вы, Анатолий Михайлович, вернулись бодрым и готовым к новым свершениям.

На этом разговор был закончен. Через пару часов Анатолий подписал приказ, а вечером сообщил Генке Валкову о том, что принимает его предложение окунуться, как пелось в песне, в зеленое море тайги.

После рождения сына Мария Ильинична долго колебалась, не зная, какое ему дать отчество. По негласной традиции все незаконнорожденные дети в ее семье значились в метриках Ильичами или Ильиничнами. Но в этот раз мама новорожденного всей душой восставала против его «незаконности»: ребенок, по ее глубокому убеждению, был зачат в любви и согласии. Другое дело, что жизнь перемешала все карты, и младенец остался без отца. Подспудно она чувствовала и свою вину, но, решившись однажды не коверкать судьбу партнера в их мимолетном союзе, не отступала от этой линии и в дальнейшем. Почти сразу же после приезда из Москвы в родную Казань Мария Ильинична сменила номер мобильного телефона и, не рассчитывая ни на какую другую помощь, кроме матери, стала готовиться к рождению малыша.

Долгие и порой тяжелые раздумья все же привели к единственно правильному, на ее взгляд, решению: отступив от обычая, дать мальчику отчество настоящего отца. Так было получено Свидетельство о рождении Ульянова Владимира Анатольевича, в котором, однако, графа «отец» осталась незаполненной – данные родителя «мужеска пола» заменил длинный прочерк.

Растить младенца было на удивление легко: улыбчивый и спокойный мальчик будто предугадывал, чего хотят от него домашние: если спать, то он послушно закрывал глазки и предавался сну, если кушать, то и здесь не было никаких проблем – ел ребенок с аппетитом, никогда не выплевывал пищу и не плакал во время кормления.