И встречается взглядом с ней. Гимнастка с пятого курса, она волновала умы всех мальчишек, от дзюдоистов до пловцов. К ней пытались подкатывать, старались обаять, дарили цветы, приглашали в кафе и на свидание – но она всем с легкой, извиняющейся улыбкой отказывала. Проверяли неоднократно – но нет, ни мужа, ни постоянно парня у нее не было. «По девочкам», – уязвленно резюмировали неудачливые кавалеры. «Вечная целка», – хмыкали строящие из себя опытных. «Цену набивает», – поддакивали те, кто даже и не рискнул попытать счастья.

Он был из третьих. Из тех, кто, взвесив свои силы и посмотрев на других, решил, что и не стоит тратить время. Тренер всегда говорил ему, что самое важное в бою – это настрой победителя, уверенность в том, что ты сможешь все. Отказ пятикурсницы, конечно, не превратил бы его в ноющую тряпку – но вот уверенность-то в себе как раз и мог пошатнуть. Потом, при каждом новом знакомстве, сверлило бы в голове «а если нет, а если откажет, а если…» Да ну!

Гимнастка продолжает смотреть на него, и он отворачивается. Да ну!

Парочки напротив уже нет, только слегка шевелятся кусты. Он вздыхает. Нельзя сказать, что у него были на эту девушку какие-то планы, но все равно, как-то не по себе, когда кто-то уводит у тебя из-под носа… Да почему из-под носа-то! – Он в раздражении хлопает ладонью по земле. Она просто пригласила тебя на костер, ничего не обещала и не давала никаких авансов. А тот громила ну явно же ее парень!

– Что-то не так? – Его шеи касаются мягкие прохладные пальцы.

Он вздрагивает и поворачивает голову. Вдоль позвоночника вспыхивает боль, словно хлестнули кнутом по хребту.

– Сиди-сиди. – Гимнастка (а это она) нежно, но настойчиво разворачивает его обратно. – Намахался, спина болит? Сиди, сейчас все будет хорошо.

Он покоряется. Пальцы пробегают по его плечам – сначала медленно и осторожно, но потом все сильнее и сильнее, сдавливая железной хваткой. Он не удерживается, стонет, тут же спохватившись и прикусив губу.

– Терпи, – шепчет гимнастка. – Сначала может быть больно, но потом все будет хорошо, я знаю.

Она словно чертит на его спине причудливые узоры – у него даже мелькает мысль, что он наутро увидит их в синяках, – находит какие-то ведомые только ей точки, которые отзываются сладостной болью в ладонях, ступнях и даже мочках ушей. Он впадает в какой-то полутранс-полудрему, воздух вокруг становится вязким и густым, время будто останавливается – и он лишь краем глаза замечает, как потихоньку разбредаются остальные парочки.

– Ну как? – Ее вопрос вытряхивает его из неги дремоты.

– Лучше, – с удивлением отвечает он, потягиваясь и понимая, что той самой ноющей боли в задубевших мышцах и сорванной спине больше нет. Движения стали легкими и неуловимыми. «Будто все мои шарниры хорошенько смазали», – мелькает в голове.

– Не благодари, – гордо говорит она, но тут же замолкает, окидывая взглядом его фигуру. – Хотя нет… благодари, – лукаво прищуривается.

– Эмн… – Он не успевает ничего ответить, как она, наклонившись, касается своими губами краешка его рта.

От неожиданности он откидывается назад, повалившись на спину. Она тихонько смеется:

– Это как понимать? Ты отказываешься?

– Нет, – шепчет он и, взяв ее за руку, тянет на себя. Она не сопротивляется. – Нет, – уверенно повторяет он и накрывает ее губы своими.

Она целует его жарко и страстно, с каким-то опытом, которого, как кажется в тот момент, ему никогда не достичь. Ее гибкое тело извивается, и в какую-то секунду ему чудится, что его целует не одна девушка, а две, три – жарко впиваясь в губы, покусывая мочки ушей, едва касаясь языком кадыка… Он лежит неудобно, под лопатку впивается камень, а локоть жжет выкатившийся из костра уголек, но он не обращает на эти мелочи внимания.

Она расстегивает ему рубашку, проводит пальцами по груди – он напрягает мускулы, чтобы выглядеть солиднее. Она улыбается и щекочет ему сосок. Он смеется в ответ, играя грудными мышцами.

Уголек прожигает рукав и касается голой кожи.

Он чуть не взвывает от боли – но в этот момент она вновь целует его, и он не смеет отстраниться.

Боль в руке невыносима, ему кажется, что кожа сожжена до мяса – но гимнастка в этот момент касается губами его век, и он закрывает глаза, полностью отдавшись смеси боли и удовольствия.

Где-то рядом плещется вода, размеренно и протяжно квакают лягушки, веет прохладный ветер, собирается дождь – и похоже, даже падают первые капли, – а девушка целует его, он целует ее в ответ.

Боль ожога пульсирует – и в ритм ей пульсирует горячая волна в его паху. Девушка целует его – и так же целует огненным жаром уголек. Он бы хотел передать его ей, чтобы она тоже рухнула в эту пучину боли и наслаждения, внутреннего и внешнего телесного жара, но она не поймет, увы, не поймет… Он откидывается назад, сильнее вдавливая уголек в кожу – и содрогается от яркой вспышки, пробегающей по всему телу.

А потом начинает идти ливень.

И гасит все огни – и вне, и внутри.

Шрам от ожога остался с ним навсегда – небольшое сморщенное белое пятнышко, чуть пониже локтя. Иногда, гладя его, он вспоминает тот вечер, шум воды и треск угасающего костра. И кажется ему, что он видит отблески той самой яркой вспышки.

Вторую половину пути из Лаврио до Китноса ветер усилился, и «Омегу» начало немилосердно качать. Паруса пришлось приспустить, а когда через борт стала перехлестывать вода, Меланта объявила, что если ветер не стихнет, то придется вернуться в порт или свернуть на Кеа. Заметив кислую физиономию своего пассажира, которая отливала легкой зеленью от приступа морской болезни, девушка ухмыльнулась и сказала:

– Это Киклады, детка. Привыкай.

На «ты» напарники перешли незаметно, как только покинули порт. Вернее, перешла Меланта. Она моментально позабыла обо всех вежливых расшаркиваниях, женских «штучках» и остальных сухопутных привычках. Команды отдавались резко, отрывисто, и, если моментально не выполнялись, Петроса окатывало фонтаном отборной брани. Временами детективу даже начинало казаться, что на яхту с ним поднялась какая-то другая девушка – Меланта на суше совсем не походила на себя в море. От молодой женщины веяло духом абсолютной власти и железной воли. На детектива, который привык всем в своей жизни руководить сам, это должно было действовать угнетающе. Однако Петрос с удивлением поймал себя на мысли, что сейчас Меланта казалась ему еще привлекательнее, чем раньше. Вокруг нее распространялась аура, которой хотелось подчиниться – это одновременно и пугало, и возбуждало. Плюс был и еще один момент – животный, хтонический ужас, который сыщик испытывал перед морской глубиной. Шло это из детства, и хотя обычно удавалось загнать страх обратно в подсознание, но…

Когда детектив уже смирился с мыслью, что сейчас шкипер отдаст приказ о смене галса, ветер неожиданно начал спадать. Через час над вечерними водами Эгейского моря дул свежий бриз, а от начинающегося шторма не осталось и воспоминаний.

– Ставим стаксель! – скомандовала Меланта, выбирая парус. – Через пару часов будем на Китносе.

Солнце только-только склонилось к закату, а «Омега» уже вошла в бухту Лутры. Пока Петрос вывешивал большие красные кранцы, капитан развернула яхту к ветру, не доходя до края пристани, и судно плавно заскользило вдоль деревянного настила.

– Китнос! – объявила капитан, когда «Омега» остановилась и Петрос смог оценить филигранную точность, с какой Меланта подвела яхту к причалу. Девушка явно заслуживала своей репутации искусного навигатора.

Пришвартовавшись, напарники сошли на берег и направились к ближайшей таверне. После такого напряженного дня нужно было где-то перекусить. Правда, Петрос голода не чувствовал – его до сих пор немного мутило, но Меланта и слушать ничего не захотела. Они устроились на веранде маленького ресторана, и, когда принесли заказ, детектив понял, что действительно проголодался, как морской волк.