Глава IX
Первый выстрел. – Словечко тем, кто считает крокодила неуязвимым. – Общая пальба. – Современные пули. – Затверделые пули. – Опасность растет. – Неожиданное убежище. – Капитан уходит с корабля последним. – Крепость занята неприятелем. – Шутки голодных аллигаторов. – Тропическое солнце жжет больно. – Прилив. – Осажденные и осаждающие одинаково не знают, что делать. – Попались в ловушку. – Для коллекции. – Опять инцидент.
Но как же это Фрике́ так опростоволосился, выбрав столь неудачное место для якорной стоянки? Ведь можно же было и избежать мели, стоило только хорошенько рассчитать обычную глубину реки и высоту прилива.
Нет, место было выбрано правильно. Все произошло от того, что дно реки было здесь усеяно ямами; в одну из них и попал якорь. По длине ушедшей в воду части якорного каната можно было надеяться, что глубина достаточная и даже после отлива останется довольно воды. Но случилось иначе. Якорь после отлива оказался в воронкообразной яме, а шлюпка – на мели, погруженная килем в ил.
Произошло это еще задолго до того, как Фрике́ проснулся, разбуженный крокодилами. И вот теперь гнусная армия ящериц штурмовала шлюпку.
Фрике́, двум матросам и трем неграм предстояла очень трудная работа.
Они вооружены были скорострельными винтовками Винчестера, с большим запасом зарядов. Парижанин приготовил также, на всякий случай, винтовку и ружье калибра 8 и открыл стрельбу из винтовки «Экспресс».
Первый выстрел был направлен в громадного крокодила, ползавшего по илу в пяти метрах от шлюпки. Он широко расставил при этом лапы и щурил глаза.
Пуля пробила ему череп. Крокодил привскочил и вытянулся мертвый.
– Удачно! – радостно воскликнул юноша. – А между тем комнатные путешественники рассказывают, будто крокодила не пробьешь никакой пулей, разве в глаз или в глотку… Эй, друзья! – обратился он к матросам. – Палите в них хорошенько. Давайте уничтожим этих гадин. Ведь это всего только ящерицы – не более того.
Бретонцы прицелились каждый в одного из крокодилов и выстрелили почти одновременно.
Один крокодил получил пулю в затылок и был убит наповал; второй был ранен в туловище и продолжал ползти по илу вперед, хотя кровь из него хлестала.
– Нет, так не годится, – сказал Фрике́. – Надобно метить в голову, чтобы кончать сразу, а то ведь они живучи.
Негры тоже стали стрелять, но ни разу не попали, не то от испуга, не то просто от неуменья.
Из них троих только сенегалец довольно прилично управлялся с ружьем.
Парижанин прикинул, что он может рассчитывать только на себя, на двух матросов да на сенегальца – всего, стало быть, на четырех человек.
Этого было чересчур мало, принимая во внимание численность врагов, их силу и свирепость.
Чтобы действовать на два фронта, защитники шлюпки разделились на две группы: Фрике́ с сенегальцем поместились с левого борта, а бретонцы с правого. Неграм было велено не стрелять.
Первые выстрелы не произвели почти никакого впечатления на крокодилов. Они лишь на некоторое время замедлили атаку, но вскоре возобновили ее опять.
Они продвинулись вперед сомкнутым строем, иногда вскакивая друг на друга. Уже вся илистая отмель покрылась ими. Они буквально кишели там, сверкая чешуей и щелкая зубами.
Европейцы, особенно Фрике́, творили чудеса. Целились они спокойно, хладнокровно и ни разу не дали промаха. Пули всякий раз пробивали чешую, которая с треском разлеталась в осколки, и маленький кусочек затверделого свинца проникал в тело.
Таковы современные пули. Чтобы они не сплющивались при ударе о твердую поверхность, а пробивали ее, их отливают из смеси свинца, олова и ртути. Пули, отлитые из смеси свинца и типографского шрифта, бывают еще тверже. И когда они выпущены из какой-нибудь мощной винтовки – типа Винчестера, Мартини-Генри или «Экспресс», – то перед ними ничто не устоит, никакая чешуя и толстая кожа.
Таким образом, вокруг шлюпки выросли целые груды мертвых крокодилов. Но это имело и свою дурную сторону, потому что нагромождение трупов давало живым прочный плацдарм для штурма шлюпки.
Безобразные аллигаторы на коротких, широко расставленных лапах все наседали и наседали. Особенно были свирепы раненые. Осажденным грозила ужасная участь, несмотря на всю их храбрость. В конце концов крокодилы неминуемо должны были взобраться на борт и растерзать их всех.
Ах, поскорее бы прилив!.. Но нет, до него еще долго, три часа. А тут и минуты все сочтены.
Вдруг парижанина осенило.
– Тент!.. Ах, где у меня была до сих пор голова!.. Но только выдержит ли он столько народу? Все-таки надо попробовать. Выбора у нас ведь нет.
Он подозвал матросов и негров, указав им на тент из прочнейшей парусины, протянутый над всей палубой шлюпки, и велел им взбираться на него.
Тент был натянут на раму, подпертую тонкими железными сваями.
– Только не трясите и не толкайте, вообще – потише. Этот полотняный пол наше единственное убежище. Располагайтесь поближе к раме и не шевелитесь… Ну, черномазые, проворней! Все наверх!..
Испуганные негры посерели от ужаса – они не бледнеют, а делаются пепельно-серыми – и с ловкостью обезьян вскарабкались по сваям.
– Готово дело? Да? Вот вы теперь в литерной ложе. Жарко вам? Не дать ли по зонтику?
Парижский гамен даже в ту минуту находил возможным балагурить.
– Ну, теперь ваш черед, – обратился он к бретонцам, которые спокойно, невозмутимо и методически продолжали расстреливать крокодилов. – Полезайте теперь вы!
Матросы перекинули винтовки за плечи и проворно исполнили приказание.
– Есть? – спросил Фрике́.
– Есть! – отвечал старший из них.
Тогда Фрике́ влез на парусину сам. Капитан всегда покидает корабль последним.
Так как стрельба на это время прекратилась, то крокодилы совсем обнаглели и полезли на шлюпку с левого борта и носа. Ворвавшись на нее, они были очень удивлены, не найдя никого. А между тем тут только что так аппетитно пахло свежим мясом!
Со стороны уморительно было глядеть, как они вели себя в непривычной обстановке. Фрике́, лежа на животе, смотрел и потешался от души, забывши про опасное положение. Крокодилов собралось в шлюпке около десятка; они были точно заперты в ящике, открывали и закрывали пасти, царапали перепончатыми лапами металлическую стену, шлепали хвостами по полу и грызли все что попало. Один сунул морду в бочку с дегтем и весь перепачкался. Другой заинтересовался глыбами каменного угля и стал было их грызть, но сейчас же выплюнул. Третий принялся добросовестно жевать подвернувшийся гамак. Четвертый залез головой в маленькое машинное отделение, застрял в нем и не смог вылезти, несмотря на отчаянные судорожные прыжки. Он там побился, побился и задохнулся от жары.
Главные же силы чешуйчатой армии продолжали стоять неподвижным кольцом вокруг шлюпки, переполненной новыми отвратительными пассажирами – их собратьями.
Члены экипажа, разгоряченные боем, совсем не имели времени освежиться, и вот появилось солнце и принялось невыносимо печь.
Находиться на лодке было еще терпимо, но на тенте, без всякой защиты, без влаги, при полной неподвижности – было нестерпимо, убийственно.
– Как долго не наступает прилив! – бормотал Фрике́. – Теперь даже и ему было не до шуток. – Да и прилив – это еще не все. Как мы избавимся от этих гадин? Стрелять отсюда нельзя – наши пули изрешетят всю лодку… С другой стороны – как же мы отчалим?.. Ой, до чего жарко! Я никогда так не перегревался, даже когда служил в кочегарах. Эй, товарищ, это не надо! Так нельзя! Теперь не время!
Один из бретонцев лишился чувств, другой тоже был близок к обмороку. Из трех белых только Фрике́ стойко переносил невыносимую жару – ни дать ни взять сама Саламандра[16] явилась сюда. Он принялся энергично растирать лишившегося чувств матроса, поручив другого одному из негров.
