– К тому же мистер Халиль с непривычки устал, – добавила жена.

– Нет! – крикнул араб и, покосившись на даму, выпятил грудь. – Не усталь! Не забывайте: Халиль – потомок бедуинов!

– Тогда вперед! – Наш Александр, как вождь, протянул руку. – Представим, что мы погонщики верблюдов и топаем с караваном по барханам Аравийской пустыни. Халиль проводник, а впереди сто километров пути.

Он еще панибратски мигнул Халилю, двинув и щекой, и углом рта.

– Не надо, Саша, все время шутить! – Араб посмотрел на Александра свысока. – Это надоедает! Бедуины не погонщики! Они скотоводы и воины! Скачут по пескам на верблюдах, лёшадях или много дней идут пешком!..

Мы даже не присели, чтобы поесть, взяли по бутерброду с плавленым сыром, по яблоку и пошли. Халиль опять всех увлек, не стоялось ему и не сиделось, но я был не против того, чтобы шагать назад без остановок. Я, конечно, не боялся, что мы не выйдем к шоссе. В безоблачную погоду даже в дремучих судогодских лесах заблудиться по-черному мудрено: держи все время на солнце и не заблудишься. Конечно, если тучи заслонят солнце, то, не ровен час, проплутаешь до темени и заночуешь в лесу. И еще одна неприятность подстерегает застрявшего в чащобе грибника: он держит на солнце, а светило перемещается к Владимиру, и, нерасчетливо следуя за ним, грибник может сделать крюк в лишний десяток километров…

Я показал, куда идти. Опять мы искали грибы и аукались. Халиль набегался и стал хромать на правую ногу. Сапоги ему, оказывается, были великоваты и немного болтались у него на ногах, а в пути, известное дело, какое-нибудь «немного», усугубляясь, легко превращается в беду.

– Мистер Халиль! – крикнул я. – Снимите-ка сапог! Давайте посмотрим, в чем там у вас дело! Может, стоит травки подложить или бумаги, чтобы ногу не натирало?

– О, не надо беспокоиться! – прокричал он в ответ. – Это для меня пустяки! Сыны пустыни, говориль мой дед, выносливы, как верблюды, и не боятся смерти! Дед быль мудрый челёвек!

– Ну, вы тоже скажете! О смерти-то рано думать! Снимите, снимите сапог! Пустяки не пустяки, а ногу сотрете до крови и не сможете идти дальше!

Халиль послушался и приковылял ко мне. Опустил на землю корзину с грибами, сел, где стоял, и, смущенно улыбаясь, скинул с ноги сапог. Ступня его не очень большая, аккуратная была обтянута тонким нейлоновым носочком, бордовым, в черную полоску. Этот красивый носок я заметил на африканце, когда он брал ногой карандаш. Значит, парень пренебрег моими бумажными, пусть немного рваными, носками, которые я ссудил ему по паре на каждую ногу. Как же я не обратил внимания, что он столь легкомысленно снарядился для похода в лес?

– Вот, – сказал Халиль, поглаживая ступню. – Шёль, шёль – былё хорошо, потом сталё не очень хорошо и совсем плёхо.

– Извините, но вы же не малый ребенок! Вы взрослый человек! – Я не сдержался, повысил голос. – Разве можно так в лес собираться? Почему не надели простые носки? Было бы мало, пожалуйста, берите еще портянки!

– Забыль надеть! А когда вспомниль, побоялься сказать! Думаль, рассердитесь и в лес не возьмете!

– Что вот теперь делать? – сказал я. – Что вот теперь?.. Снимайте и носок быстрее!

Араб послушно снял носок. На пятке он успел натереть кровавую мозоль, набрякшую и готовую лопнуть, как опившийся крови лесной клещ.

Я хотел позвать жену на помощь, но передумал: Халиль, наверно, застеснялся бы женщины. В лесных походах у меня всегда была с собой чистая тряпица – на случай, если придется вытереть руки или потное лицо, – я вынул тряпицу из кармана, разорвал и одной половиной обернул намозоленную пятку араба. Потом я нащипал мягкой травы и приложил ее Халилю к перевязанной пятке прежде чем он натянул носок, а за ним сапог. Он встал, притопнул стертой ногой и засмеялся.

– Хорошо! Спасибо!

Я велел ему перевязать, утеснить и вторую ногу. Халиль сделал это, и мы продолжили путь. Он было опять рванулся вперед, но скоро остыл, образумился, поостерегся. Небо, слава Богу, оставалось чистым. Солнце все время светило нам, как проблесковый маяк, мелькая между деревьев. Постепенно мы собирались вместе. Лес становился мельче, гуще, глуше. Я не шутил, когда предупреждал Халиля, что на Владимирщине есть дикие заросли, тут я был вполне откровенен. Такие заросли на беду встретились нам. Мы попытались сквозь них пробиться, отворачиваясь от ветвей, чтобы защитить глаза, и напирая на сучья где плечом, где спиной, однако за час ушли недалеко. Тут еще было полно травянистых кочек, сразу и не поймешь, что это кочка, думаешь, просто растет трава, но с разгону споткнешься о «траву» и, роняя корзину с грибами, летишь головой вперед, повисаешь всем телом на упругих ветках и запутываешься в их сплетении, как в сетях.

Мы обливались потом, тяжело дышали, ведь ко всему стояла летняя жара. Я подбодрил Халиля, жену и сына:

– Ничего. Скоро выйдем в хороший лес, а там и до шоссе недалеко. Давайте-ка передохнем и попробуем обойти мелколесье стороной.

«Знать бы, в какую сторону идти, – подумал я. – Мелколесье, может быть, тянется на несколько километров. Можно проплутать в нем до темени. Вот так сводили иностранца по грибы! Вот так прогулялись по лесу! Что Халиль подумает о нас? Какая у него останется память об этой прогулке?»

Сели кто на кочку, кто прямо на землю. Я даже полуприлег, и по натруженным моим ногам пошла разливаться истома. У нас оставалось немало еды. Вера вынула из сумки по огурцу, яичку и куску хлеба, соль в спичечном коробке, воду в пластиковой фляжке, и мы стали перекусывать. Странным, я думаю, показалось бы случайному человеку это перекусывание в густых зарослях, где едоки были отделены друг от друга ветками, как прутьями решетки.

Похрустывая огурцом, Халиль произнес свое любимое:

– Хо-ро-шо!

– Отлично, – сказал наш сын. – Вот тут-то, между прочим, в этих самых дебрях, всякое зверье и копошится! Тут волк может из кустов выскочить или кабан-секач! А то и медведь выйдет вперевалочку! А уж змей ползает – не счесть! Вон, вон, вон ползет гадюка! Прямо мимо твоей ноги! А там чьи-то глаза сверкают и зубы щелкают!..

Араб отдернул ногу и завертелся на кочке.

– Перестань молоть чепуху! – рассердилась на сына Вера. – Ты шутишь, а мистер Халиль может подумать, что говоришь правду!

– Зачем пугаешь человека? – для порядка проворчал и я. – Что за манера?

– О, нет, я не боюсь! – как-то слишком бодро и звонко защитил араб свою честь. – У нас кобры и скорпионы, у нас страшный самум, у нас акули!.. Бедуины не боятся!..

Когда он повысил голос до фальцета, при этом, жестикулируя обеими руками, слишком резко дернулся, в зарослях папоротника, рядом с нами, подпрыгнула на месте пара довольно крупных зверьков. Эти зверьки, белые, с желтоватой подпалиной, не выдержали страстной речи Халиля и перестали таиться. Они метнулись один за другим из папоротников и, прижав к голове длинные уши, задали такого стрекача, что треск пошел по лесу.

Все мы, конечно, вздрогнули. Еще бы! В дремучем лесу, в диком переплетении веток, в лешачей глухомани, где и птицы не щебечут, где от мертвящей тишины и сказочного полусвета на сердце делается тревожно, вдруг кто-то рядом с тобой выскакивает, как из-под земли! Халиль же вместе с зайцами подпрыгнул на месте и тоже едва не побежал. Лицо его перестало быть шоколадным и приобрело цвет кофе с молоком, рот ему искривила то ли нервная судорога, то ли попытка беспечно улыбнуться.

– Ай! – фистулой произнес он. – Кто… это?

– Зайцы, – ответил я. – Тут их полно.

– Зайчишки, – добавила Вера ласково. – Самые безобидные на свете существа. Никому нет от них никакого зла. Сами до смерти боятся, как бы их кто-нибудь не обидел.

– А вольки?..

– Ну, волки, наверно, тоже есть, в этакой-то глуши. – Врать я не хотел, серые, скорее всего, тут водились, – но на людей они в летнюю пору не бросаются. Сейчас волки сыты и благодушны.

– Слява Алляху!.. О, нет, я не боюсь, но… слява Алляху! Аллях милёстив!..