Рос завод, формировалось КБ, а вместе с ним росли и люди.
Грабин уже не начинающий конструктор, каким он прибыл в город. Он — главный конструктор завода. В 1936 году награжден орденом Ленина, в 1939-м получил орден Красной Звезды.
И Петр Федорович Муравьев уже не тот медлительный, задумчивый работник, которому многое давалось с трудом. За ним уже утвердилось право быть ведущим конструктором всех главных проектов. И Ренне стал умелым, опытным организатором, возглавил отдел. Выросли и Шишкин, и Мещанинов…
Все эти мысли быстро пронеслись в голове Грабина. Он улыбнулся, шутливо поднял руки:
— Сдаюсь, братцы мои. Совсем перестал оглядываться назад. Но не подумайте, что зазнаюсь. За работой стал забывать свою родословную.
Он еще раз пожал руки каждому, а потом пригласил всех сесть.
— Давайте подведем итоги. Что у нас в активе? Что успели сделать?
Стали перечислять созданные системы, вспоминать перипетии, с которыми сталкивались в работе.
— А помните: «Заниматься опытно-конструкторской работой мы не будем. Нам хватает неприятностей и с производством»? — Горшков очень похоже скопировал бывшего директора завода Радкевича. Всех это очень развеселило. Припомнили, как украдкой готовили чертежи, сколько было трудностей с изготовлением опытных образцов.
Большая нагрузка не оставляла Грабину времени для воспоминаний. Он создавал коллектив, но редко анализировал, что сплачивает людей, что заставляет их забывать о личных делах, об отдыхе. Интересная работа? Но ведь далеко не всегда и не всех она удовлетворяет. Чувство долга? Но свой долг можно с успехом выполнять не только в их КБ.
Глядя на товарищей, Василий Гаврилович с душевной теплотой почувствовал, как они все близки ему. Вот они сидят перед ним, как сидели шесть лет назад на местном железнодорожном вокзале, возмущаясь, что никто их не встретил, что не пришла обещанная машина. С неувязок началась их работа на заводе. Но никто не спасовал, не уехал назад, в Москву. Были конфликты, случались ссоры, но внутренние связи не нарушались.
И тут до Грабина сквозь пелену воспоминаний дошли слова, касающиеся лично его. Говорил Константин Константинович Ренне:
— Василий Гаврилович не дает нам остановиться…
Вот она сила, которая все эти годы цементирует коллектив! С какой-то пронзительной ясностью Грабин понял, как он прав, что все эти годы ведет людей за собой, дает им перспективу. И именно эта нацеленность вперед определяет успех.
Почему-то вспомнились детские годы, когда мальчишкой первый раз пришел на мельницу к Федоренко. Насекали жернова. Часа через два руки сделались чужими, молоток и зубило стали непомерно тяжелыми, пот заливал лицо. Он присел на деревянный настил.
— Вставай, — резко окликнул его отец, — не смей раскисать. В работу втянуться надо.
Встал, снова начал крошить камень, через силу поднимал тяжелый молоток, с трудом удерживал зубило. На другой день работать стало полегче…
— Сделано нами много, — сказал Василий Гаврилович. — За это нас благодарит страна. Но давайте сегодня, уж если мы собрались вместе, поговорим о том, что надо сделать — Он взял со стола папку с бумагами. — Вот заявка на создание новой танковой пушки калибра восемьдесят пять миллиметров. А это наметки будущей стосемимиллиметровой. Времени нам отпущено…
— Как всегда, очень мало! — засмеялся Горшков.
— Угадал, Иван Андреевич, — принял шутку Грабин. — Поэтому вместо праздника давайте подумаем, что еще нужно выполнить, чтобы ускорить проектирование и изготовление артиллерийских систем…
Не ограничившись общими словами, Василий Гаврилович дал каждому конкретное задание, назначил время, когда нужно будет доложить свои предложения.
— Прошу учесть, что мы не просто исполнители заказов, спущенных сверху, а исследователи. Каждый должен чувствовать себя не чертежником, а творцом, и на первом месте должно быть не количество выданных листов, а ценность предложенных идей.
Когда стали расходиться, Горшков развел руками:
— Хотели сегодня отдохнуть, а вместо торжественного обеда попали на очередное производственное совещание.
Все засмеялись. А Грабин погасил улыбку, сказал своим обычным сухим, официальным тоном:
— Нам праздновать некогда. Нет на это ни времени, ни особых причин.
К грабинскому характеру его ближайшие помощники уже приноровились. Он не любил лишних эмоций, не расслаблялся сам и не давал расслабиться другим. Когда принималось решение, советовался не только с конструкторами, но и с рабочими в цехах. Зато когда проект был утвержден, а сроки назначены, становился упрямым и несговорчивым. Он не признавал никаких отговорок, не давал никому поблажек.
— Это ходячая соковыжималка, — сказал однажды о нем в сердцах Горшков. — Ни себя, ни других не жалеет.
Напористым Грабин был не только в отношениях с подчиненными. Он и с теми, кто стоял выше, от кого зависело решение проблем, волнующих завод и конструкторское бюро, не был покладист. Свое мнение отстаивал горячо, не заботясь о том, какое впечатление произведет его высказывание. Если считал себя правым, мог дойти до самых высоких инстанций. На заводе стали замечать, что главной чертой его характера с каждым годом становилось упрямство, которое одним нравилось, других раздражало, третьих настраивало против него. Он постоянно с чем-то или с кем-то боролся, что-то отстаивал, доказывал, отвоевывал.
В последние месяцы у Василия Гавриловича было особенно много работы. Помимо создания двух танковых пушек надо было отлаживать технологию тех, которые находились в производстве. Проблемы накладывались одна на другую, завязывались в такие узлы, которые надо было не развязывать, а рубить. И именно в это время Грабин загорелся идеей изменить структуру установившихся на заводе производственных связей. Это было необходимо для того, чтобы узаконить наметившееся сближение конструкторского бюро с технологами и со многими заводскими цехами. Ускоренному созданию новых артиллерийских систем мешала разобщенность заводского организма.
Грабин понимал, что директор завода Амо Сергеевич Елян, опытный хозяйственник и умелый организатор, не сразу согласится с его предложениями. То, что главному конструктору казалось более рациональным, могло насторожить директора. Василий Гаврилович брал за основу теоретические расчеты, опирался на науку, у Еляна на первом месте была практика. И хотя шансов на успех было мало, Грабин решил поговорить с директором. Елян слушал его внимательно, в знак согласия кивал головой, вроде бы одобряя идею. Но когда Грабин умолк, спросил:
— Для начала, значит, объединим отдел главного конструктора и главного технолога?
— Да, начать надо с этого. Назовем новую организацию отделом подготовки производства.
— И кто же конкретно будет входить в него?
— Конструкторы систем, технологи, конструкторы по приспособлениям и инструменту. Затем, конечно, войдут технологические бюро цехов по механической обработке, лаборатории резания, опытный цех…
Елян выслушал его, иронически глянул на собеседника и неожиданно расхохотался, да так заразительно, что Василий Гаврилович сначала смотрел на него с недоумением, а потом засмеялся и сам.
— Ну и аппетит у вас… — Елян сразу перешел на серьезный тон. — Сегодня решили подчинить себе добрую половину завода. Завтра скажете, что нельзя обойтись без снабженцев, без полигона, без испытателей. А зачем тогда директор? Уж лучше прямо скажите: «Амо Сергеевич, вы не умеете руководить, передайте завод мне».
— Да нет, — несколько растерявшись от такой откровенности, ответил Грабин, — я не рвусь руководить, я хочу работать так, чтобы не было никаких помех, хочу усовершенствовать производственный процесс.
— Но ведь на других заводах, например на старейшем Кировском, не объединяют отделы. И как-то справляются со своими задачами.
— А я не намерен «как-то справляться», надо делать все вдвое, втрое быстрее и лучше.
— В этом я вас, Василий Гаврилович, поддерживал и буду поддерживать. А проводить сомнительные эксперименты не будем. Во всяком случае, сейчас. У нас очень напряженный план, и даже ради самой перспективной идеи мы не имеем права рисковать им. Давайте больше не возвращаться к этому вопросу.
