— Где ваша семья, Родни?
Он улыбнулся и сказал:
— В Мидлотиане[53], и живут они там не то чтобы испокон веков, но настолько неоспоримо давно, что считаются людьми вполне приличными. Они и правда милейшие люди, — добавил он. — Из тех, что слывут китами в местном масштабе, тем довольны и от добра добра не ищут. До меня искателей славы у нас в семье не водилось, я — выродок. Впрочем, какой-то пройдоха, видно, к нам затесался — только не по материнской линии, там сплошь землевладельцы, скучные и бесконечно порядочные. Имелся, правда, у меня двоюродный прадед, писатель. Но и тут все более чем прилично — местная знаменитость средней руки.
Так я толком ничего и не выведала — ведь киты китам рознь, да и землевладельцы бывают разные. Что же касается писателя Кнура, тут Родни покривил душой: даже я о нем слышала, а я ничего не знала о Мидлотиане. Вот досада-то. Я никого там не знала, и мне не у кого было проверить, говорил Родни правду или нет. Впрочем, это ничуть не поколебало моей теории.
Теперь начинается самое важное: как Родни Кнур стал нашим жильцом. Но сперва надо рассказать вам о квартирных баталиях, которые у нас с Генри велись уже больше года, а значит, и о наших финансовых делах. У Генри есть кое-какой капитал, он вложил его в издательство, и при нынешнем положении дел капитал приносит недурной доход. Зато дом, где мы живем, мой; он достался мне по наследству от тети Агнес — дом очень поместительный, расположен он в районе, который довольно расплывчато называют «за Харродзом»[54]. Но он не из тех домов в голландском стиле, какими изобилует Понт-стрит. Живем в этом поместительном доме мы с Генри и когда одна, а когда две прислуги-иностранки. Дольше года никто из них у нас, как правило, не задерживается, и в ту пору, о которой я веду рассказ, то есть месяцев шесть-семь тому назад, у нас жила всего одна девушка — швейцарка по имени Генриэтта Водуайе. Генри давно настаивает, чтобы мы пустили жильца — мы вполне могли бы выделить ему спальню с ванной и кабинет. По словам Генри, ему не нравится, что дом не приносит мне дохода. Дом, считает он, должен давать мне как минимум деньги на булавки. Дурацкий довод, потому что папа оставил изрядное состояние, которого мне с лихвой хватило бы на булавки, даже если бы я занялась ворожбой на широкую ногу и день-деньской только бы и делала, что втыкала булавки в восковые фигуры.
Но я-то думаю, на самом деле Генри хотел пустить жильца совсем по другим причинам, и причин этих по меньшей мере три: первая — Генри считает безнравственным занимать такой большой дом, когда людям негде жить, и с этим соображением, приди оно в голову мне, а не ему, я бы еще согласилась, потому что в социальных вопросах — когда я о них вспоминаю — я куда совестливее Генри; вторая — пустые (вернее необитаемые) комнаты напоминают Генри о том, что по ним могли бы топотать маленькие ножки, но, увы и ах, не топочут; третья — Генри решил, что жилец даст мне какое-то подобие занятия и поможет справиться с приступами хандры, о которых я вам рассказывала. Две последние причины меня обозлили и начисто отбили охоту пустить жильца. Поэтому Генри долго собирался с духом, прежде чем подступился ко мне с предложением сдать верхний этаж Родни Кнуру. Для начала Генри завел речь о том, какую блистательную первую главу написал Родни для своей новой книги, и только потом перешел к делу. Оказывается, Генри просто закачался, когда прочел эту первую главу, и даже мистер Бродрик, а уж на что он человек стойкий, и тот не устоял. Если, заключив договор с Родни, Генри повысил свои акции, то теперь они и вовсе подскочили в цене. И сейчас необходимо было во что бы то ни стало создать автору условия, чтобы он мог закончить книгу. А в доме леди Энн таких условий нет. Генри заметил, что хотя преданнее леди Энн друга не сыскать, но если пишешь книгу, жить с ней не слишком удобно: уж очень она любит поговорить. Вот именно, сказала я, а еще больше того любит выпить. Тут все-таки я спросила, а как насчет дома, который Родни намеревался купить. Родни еще не подвернулся такой дом, сказал Генри, который бы пришелся ему по вкусу, и потом Родни сейчас не хочется тратить время на поиски: у него уйму времени будет отнимать сбор материалов для книги. А что самое главное, Родни боится обременить себя таким домом, содержать который будет разорительно. Довод, безусловно, веский. И тут я сказала: ладно, пусть Родни въезжает, чем донельзя удивила и обрадовала Генри.
Меня заинтриговало, что там у Родни вышло с леди Энн. Я навела справки, и, как я и подозревала, оказалось, что Родни бросил леди Энн и, по слухам, увивается за Сьюзен Маллинз, молоденькой девчушкой, но почти такой же богатой, как леди Энн. Леди Энн, однако, сумела в этом трудном положении не потерять лицо. Просто чудо, как ей только это удалось, ведь, если когда-то ей и было что терять, теперь этого никак не скажешь. Но Генри я ничего о своих открытиях не сказала: он очень привязан к леди Энн, и вообще я к нему помягчела — уж очень кстати пришлась его идея насчет жильца.
Однако не успела идея насчет жильца созреть (Родни со дня на день должен был перебраться к нам), как она едва не пропала на корню. А все из-за мистера Бродрика. Следует сказать, что старший компаньон Генри опять же из тех людей — а их великое множество, — к которым я отношусь двояко. Мистер Бродрик, импозантный старик лет шестидесяти пяти или около того, с благородными сединами и багровым румянцем, выглядит скорее юристом, чем издателем. Впрочем, кто знает, как должен выглядеть издатель? Он подчеркнуто старомоден, но совсем на другой лад, чем Родни, вот разве что оба вечно разглагольствуют о винах и еде. В отличие от Родни, мистер Бродрик обходителен на старый манер, к дамам он обращается «дражайшая» и мнит себя галантным вдовцом, поклонником прекрасного пола. Он носит монокль на черной ленточке и обедает по большей части в клубе. Порой он кажется мне славным стариканом, а порой несносным занудой и даже чуточку пошляком.
Когда Генри залучил к ним в издательство Родни Кнура, мистер Бродрик, как видно, был рад-радехонек, главным образом потому, что он заядлый сноб, а Родни вроде бы знаком с множеством людей, которых старикан видел от силы раз-другой, но о своей близости с которыми любит поговорить. Мистер Бродрик погладил Генри по головке — и не от полноты чувств, не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом, и стал еще более чем всегда относиться к Генри как «к сыну, раз уж мне, мой дорогой мальчик, не суждено иметь своего». (Я часто задаюсь вопросом: уж не справляется ли мистер Бродрик у Генри: «Когда же, наконец, вы порадуете нас ребеночком?» Старик ждет не дождется, когда у фирмы будет наследник.)
Но в один прекрасный день, беседуя с мистером Харкнессом из «Харкнесс и Ко», мистер Бродрик выяснил, что Харкнессы расстались с Родни, хватив с ним лиха по финансовой части — он не возвращал авансов и все такое прочее. Мистер Бродрик переполошился и заявил, что теперь им следует, как он выразился, «взять мистера Кнура в ежовые рукавицы». И раз уж он относится к Генри, как к сыну (а ко мне, чего доброго, как к снохе?), он ни за что не допустит, чтобы у нас жил такой человек. Чем строже придерживаться деловых отношений с авторами, тем лучше, сказал мистер Бродрик.
Генри рассказ мистера Харкнесса ужасно расстроил, а еще пуще того удивил. Меня-то он ничуть не удивил, но я об этом умолчала. Сказала только, что не пристало мистеру Харкнессу так говорить, а мистеру Бродрику его слушать. Потом, сказала я, как знать, вдруг мистер Харкнесс наговаривает на Родни — завидует, что мы его переманили. Ну а что касается деловых отношений, так отношения с жильцом куда как деловые (указала я); вдобавок за квартиру Родни будет платить мне. С тем мистер Бродрик и удалился. Генри, видно, мои доводы не очень-то успокоили, и немного погодя он мне признался, что и сам несколько раз давал Родни разные суммы в долг. Тут я поняла, что мне ничего не остается, как козырнуть блистательной первой главой — и я пошла козырять ею почем зря. Неужели Генри рассчитывает, сказала я, что человека, способного написать такую блистательную главу, можно втиснуть в узкие рамки насквозь буржуазного кодекса, этого мерила всех ценностей для людей наподобие Харкнесса и мистера Бродрика? Не понимаю, как Генри, прирожденный издатель, влюбленный в книгу, мог оказаться в плену такой деляческой политики — ведь если никогда от нее не отступать, «Бродрик Лейланд» будет издавать лишь безнадежно скучные книги. Я дала Генри понять, что твердо намерена взять Родни Кнура жильцом хотя бы из принципа. Когда Генри увидел, что я уперлась, он в свою очередь решил не отступаться, опять же из принципа, и твердо стоять на том, что, переманив Родни Кнура, осчастливил фирму, чему прямое доказательство эта пресловутая первая глава. Так Родни поселился у нас.
