Клер положила руку ей на плечо.

— День был утомительный, Мэри, — сказала она.

— Ничего не пойму. Просто не узнаю Джилиан. О господи! Неужели пикник не удался?

— Все прошло хорошо, — утешала сестра. — Пойми, миленький, у Джилиан неизбежны такие срывы, у нее натянуты нервы, это трудный возраст для девушки — она еще ни то ни се. — И глядя в глаза ошеломленной Мэри: — Давай-ка я с ней сама потолкую.

Когда Клер зашла на кухню, Джилиан собирала посуду для ужина с грохотом, который возвестил бы о ее гневе и слепому.

— Спасибо, я в помощи не нуждаюсь, — крикнула она.

— А я и не собираюсь помогать, — сказала Клер.

— Тогда не мешай, пожалуйста. Хватит с меня!

— Джилиан, детка, ну что за мелодрамы? — сказала тетка. — В том-то и ужас этой вашей самоотверженности. Ты же сама во всем виновата. Ты куда умней и способней Роберта, но сочла за благо спокойно смотреть, как мама его портит, и притом считаешь себя непонятой жертвой.

— Что-то не заметно, чтоб ты осуждала эгоиста Роберта, — сказала племянница.

— Детка, если я и проводила больше времени с твоим братом, так ведь это потому, что я не дура и не стану лезть к тому, кому я не нужна. И вдобавок, видишь ли, я предпочитаю общество живых людей, которые знают, чего они хотят.

Она подошла к девочке, положила ей на плечо руку.

— У тебя есть все, детка, — ум, внешность, чувство юмора, но вместо того чтобы этим воспользоваться, ты избрала роль бессловесной преданной домашней собаки и наводишь тоску на всех, в том числе и на себя.

Натянутые нервы не выдержали, Джилиан разразилась слезами, она отчаянно прижималась к тете Клер.

— Это несправедливо, — сказала она, — несправедливо.

— Ну, конечно же, — сказала Клер, — так хуже и тебе, и Роберту, и маме. И довольно тебе стелиться им под ноги.

Она увлекла Джилиан на табуретку, села рядышком, обхватила ее за талию.

— Сейчас мы с тобой все обдумаем, да? Давай-ка мы разработаем план…

Одно за другим Мэри аккуратно укладывала платья Клер в чемодан, а та лежала на кровати. Совсем как в старые времена, когда она собирала Клер в гости к Чадли или к адмиралу Кемпу, в Клифтон. Она прямо не знала, как она будет теперь без сестры, Роберт и Джилиан, оказывается, ужасно трудные, а Клер во всем так хорошо разобралась, все сразу поняла, когда она, родная мать, вообще ни о чем не догадывалась.

— Ах, если б тебе не надо было ехать, — сказала она. — Ты так помогла детям. Конечно, от этих вечных ссор радости мало. Буквально не понимаю, что на них нашло, но ты, наверно, права, это давно началось, просто я не замечала.

— Милая моя, — улыбнулась Клер, — тебе ли с твоим характером все это расхлебывать? Знаешь, юность вообще эгоистична, им только дай возможность — замучат своими проблемами.

— Наверно, я их переоценивала, — сказала Мэри с тоской. — Я так не хотела им мешать.

— И не надо, миленький. Да, у молодых своя жизнь и всякое такое, но ведь и у тебя же своя, вот о чем забывать не следует. Ну, надеюсь, все у тебя наладится. Слава богу, мне удалось хоть чем-то тебе помочь.

— Ты все для этого делала, — сказала Мэри.

Клер покачала головой, откинулась на кровати, вздохнула.

— Господи! До чего же не хочется в магазин, — сказала она. — Последнее письмо миссис Кэмерон не слишком меня ободрило. Она старается, но ужасно там запуталась, а ведь когда я уезжала, дела уже шли не бог весть как хорошо.

— Клер, милая ты моя, — сказала Мэри, — какие же мы эгоисты, одолели тебя со своими неприятностями, а у тебя ведь своих хватает! Прошу тебя, все мне расскажи.

Клер усмехнулась горько.

— Это не ново, дружок, — сказала она. — Вещь обычная. Трудности с банком, счета поставщиков не оплачены, доходу почти никакого. Наверно, кустарные брошки просто никому не нужны.

— Клер, — сказала Мэри и смущенно отвела глаза. — Я так хотела тебя попросить, чтоб ты приняла мою помощь. Я на днях получила семьдесят фунтов от чайной компании, в которой Дэниел купил акции, пожалуйста, разреши мне их тебе подарить.

В разочарованном взгляде Клер на секунду метнулась настоящая злоба, и она улыбнулась робко:

— Очень мило с твоей стороны, душенька. Если б все было так просто. Семьдесят фунтов — это капля в море.

— Ох! — сказала Мэри. — Значит, дела до того плохи, а ты молчишь! Ну какая же ты нехорошая! Клер, миленькая, ну, пожалуйста, пошли ты мне все эти гадкие счета и позволь заплатить. — И в ответ на протестующий жест: — Ну, пожалуйста, миленькая. Это же такой пустяк в сравнении с тем, что ты сделала для меня и детей.

Перевод Е. Суриц

Не от хорошей жизни

Еще четыре года назад я любил бродить по берегу моря, особенно летом, когда одеты в пурпур актинии, когда водоросли прозрачны, как дегтярное мыло, когда резиновая подошва скользит по илу, а крабы пускают пузыри по воде под отвесами скал. Но теперь я вырос — мне уже тринадцать, — и ведерко с водой перестало быть Саргассовым морем; в свадьбу я больше не играю в пещере, не бегаю по скалам с разбитой коленкой, с которой то и дело спадает носовой платок. Только и осталось теперь, что огромное безбрежное море, а оно пугает меня. Будь я как другие мальчики, я подружился бы с морем, пустившись вплавь, я подчинил бы его себе, демонстрируя на нем свою силу, я бы как лосось бесстрашно резвился в волнах, я бы как тюлень лежал, безмятежно распластавшись, на воде. Мама с папой и дядя Редж плавают прекрасно. Одно время они пытались научить и меня, но теперь поняли, что это безнадежно. Я смотрю с берега, как они плывут, мне хочется подражать им, но когда я вхожу в воду, меня охватывает страх. В море я теряюсь, оно подавляет меня своей мощью, тянет на дно. Зато на берегу я могу лежать и мечтать. Я — Капитан Скотт и смотрю, как морской леопард подстерегает зазевавшихся пингвинов. Я — Белый Тюлень и плыву мимо сбившихся в кучу огромных моржей. Я — Лосось Салар, резвящийся у запруды. Я — Выдра Тарка и учусь плыть по течению. А чаще всего последнее время я воображаю, что лежу на палубе «Пекода» под созвездием Южный Крест. Но и тут меня преследует страх: Капитан Скотт боится, что не поспеет к Южному полюсу первым; Белый Тюлень со временем начинает бояться охотника; Лосось Салар в любой момент может очутиться в пасти морского угря; Выдра Тарка в ужасе жмется к берегу, почуяв приближение собак; Ахав зловеще постукивает своей костяной ногой по палубе «Пекода». Даже в мечтах чувство страха, беззащитности не оставляет меня.

Папе с мамой стыдно за меня. Они выдумывают игры, в которых я мог бы участвовать, на самом же деле это их игры, а не мои. Я мешаю им играть в крикет на пляже так же, как раньше мешал строить замки из песка. Прошлым летом, когда мы играли в крикет, мама заявила, что не желает, чтобы я играл за нее. «Если Родни будет играть за нас, — сказала она, — мы наверняка проиграем». — «Так и быть, старина, — сказал папа, — играй за нас, раз мама не хочет брать тебя к себе в команду. Ты не против, Реджи?» На что дядя Реджи сказал: «Пусть его играет. Хорошо еще, если к обеду кончим». Когда я был маленький, то же самое происходило, если мы все вместе играли в песок. Как-то я начал было строить разрушенную башню. «Можно узнать, милый, что это будет?» — спросила мама, и когда я ответил, она сказала: «Одно слово „разрушенная“. Непонятно, Дерек, с чего он взял, что нам нужна разрушенная башня, когда мы строим подвесной мост», — «Понимаешь, Родни, старый-престарый, разрушенный средневековый подвесной мост» — пошутил дядя Реджи. А папа молча взял мой песок и принялся лепить одну из опор моста. Вот так я и оказывался не у дел. «Ну-ка, дружок, принеси нам воды в этом ведерке»; или: «Милый, будь добр, перекопай вот здесь». Если я, замечтавшись, забывал, что мы играем, мне говорилось: «Ты бы не топтал подъемный мост, старина, разве можно»; или: «Милый, подумай сам, хорошо ли это: дядя Реджи старался, строил тебе такую замечательную крепость, а ты — никакого внимания».