Питер принял от него оттиски с искренним интересом.

— Почитаю с большим удовольствием, — сказал он.

— Благодарю вас, — сказал мистер Кокшотт. — Благодарю. Мною взлелеян замысел более обширной работы — истории Северного Кембриджшира, которая явится научным описанием меняющихся установлений и одновременно, смею надеяться, будет иметь ценность как занимательное литературное произведение, дающее панораму местной жизни с ее колоритными обычаями и типическими образами. К несчастью, положение мирового судьи и землевладельца — хоть, разумеется, и скромных масштабов — вынуждает меня уделять литературным занятиям меньше времени, чем хотелось бы. Во всяком случае, я не принадлежу к числу тех, кто довольствуется изложением сведений в ущерб стилю. В том-то, увы, и причина моих разногласий с добрыми нашими соседями, учеными Кембриджа. Их кропотливые изыскания для меня в большинстве своем безнадежно скучны, что и понятно, поскольку я не педагог и не педант. С другой стороны, хоть я и полагаю, что страницы истории, буде они претендуют на долговечность, должны быть пронизаны воображением, я не мог бы писать в так называемом популярном историко-биографическом жанре. Для этого я питаю слишком большое уважение к достоверности и слишком мало интереса к темной подоплеке событий прошлого, да и до требуемого уровня пошлости мне с моим пером не дотянуть. Я, в сущности, представляю собой нечто вроде белой вороны, каковым обстоятельством мне исправно колют глаза всякий раз, как мне случается присутствовать на заседаниях обществ новейшей или древней истории.

Прошли, казалось, часы, а мистер Кокшотт все витийствовал о своих распрях с тем или иным видным историком или писателем — Питера все сильнее клонило ко сну, все мучительнее хотелось быть рядом с Дженни, коснуться ее, ощутить ее близость… Наконец дверь открылась, и вошла Нэн.

— Ая-яй, Гордон! Посмотри — Питер, бедный, совсем побледнел от усталости. Вы, наверное, хотите лечь спать?

— Я немного устал с дороги, — сказал Питер и тотчас спохватился: — Все это страшно интересно, мне прямо не терпится прочесть ваши статьи.

Проходя по коридору к себе в комнату, он миновал открытую дверь одной из спален. Внутри, тесно обнявшись, стояли двое. Питер быстро и, как ему хотелось думать, неслышно прошел мимо. Он твердил себе, что с самого начала знал, как Дженни привязана к брату, и все равно не мог успокоиться, всю ночь вспоминая, с какой истомой она к нему приникла и как властно прижимал ее к себе Хеймиш.

Наутро, сидя в шезлонге после завтрака, Питер пытался вникнуть в суть эссе, посвященного приходу в Малый Фромлинг «черной смерти», но никак не мог сосредоточиться. Он скверно провел ночь, не выспался и был не в духе. Его сейчас больше занимало, куда подевалась Дженни — сразу после завтрака она ускользнула от него стелить постели, пообещав, что через несколько минут вернется, а прошел уже почти час. Он решил отправиться на розыски. В малой гостиной он застал мистера Кокшотта — тот писал письма.

— Вы не знаете, где Дженни? — спросил Питер.

— Вот именно — где? Я и сам постоянно задаю этот вопрос, когда она приезжает. Совершенно ее не вижу. Все мы немного ревнуем Дженни друг к другу. Но в этой независимости — доля ее очарования. Ее влечет свобода, она никому не даст себя связать.

— Я и не собираюсь ее связывать. Просто хотел поговорить с ней, вот и все.

— Вполне вас понимаю, мой юный друг. Куда это годится — взять и бросить гостя. Но ведь мы — довольно-таки шалое семейство, и по части приличий у нас слабовато, а вернее сказать, мы руководствуемся собственными правилами приличий.

Питер решил, что продолжит поиски. Он поднялся к себе в спальню и увидел, что Флопси стелет там постель.

— Вам пока сюда нельзя, — объявила она. — Видите — горничная за работой.

— Я ищу Дженни.

— Да, но не дуйтесь, как обиженный пес, таким способом вам Дженни никогда не удержать. Она вам очень нравится, верно?

— Очень. Я очень к ней привязан.

— Боже ты мой, еще бы! «Привязан»! Любой мужчина, если он хоть что-нибудь смыслит, голову потеряет из-за Дженни. А впрочем, я сужу пристрастно, — добавила она, но было видно, что это говорится неискренне.

— Я влюблен в Дженни, это вас устраивает? — свирепо прорычал Питер. — И потому хочу ее видеть.

— Вот это молодец! Только незачем на меня рявкать. Мы, Кокшотты, знаете, шалая публика, на нас давить бесполезно. А теперь — кыш отсюда, дайте мне достелить постель.

Питер побрел в сад; в саду Нэн, облаченная в ветхий дождевик и бесформенную фетровую шляпу, жгла листья.

— Вы не видели Дженни? — спросил он.

— Как? Неужели она вас покинула на произвол судьбы? Нет, какова негодница! Но что поделаешь, в этом все Кокшотты, совершенно шалые люди.

— А вам это не трудновато выдерживать?

— Первое время — было отчасти, но у них это так естественно, непринужденно, и мне так по душе этот образ жизни. — Она на мгновение отвела глаза. — Они действительно слишком многого требуют от людей, — сказала Нэн, и впервые в ее голосе прозвучала искренность. Еще мгновение, и он опять поймал на себе открытый, честный взгляд ее голубых очей, которому уже не очень доверял. — Дело даже не в том, они скорее просто от жизни многого требуют. Видите ли, они люди недюжинные, а недюжинных людей подчас не так-то легко понять. — Она положила ему руку на плечо. — Ступайте посмотрите, нет ли ее в Скворешне. Это такое занятное сооружение на дереве. Они с Хеймишем построили его еще в детстве и не разлюбили до сих пор. В конце сада, у рощицы.

Дженни и Хеймиша он обнаружил на дощатой площадке, укрепленной среди ветвей вяза. Они сидели с куском каната и учились вязать узлы. Вероятно, по лицу Питера было заметно, как он зол, потому что Дженни при виде его пропела:

— Милости просим, добро пожаловать в Скворешню. С тебя, по-настоящему, причитаются три земных поклона за вход, ну да уж сделаем тебе поблажку на первый раз — а, Хеймиш?

— Определенно, — отозвался Хеймиш, тоже, по-видимому, стараясь задобрить Питера.

— А я думал, по воскресеньям вы утром ходите в церковь.

— Когда в доме дорогой гость, все прочее отступает, — с обворожительной улыбкой сказал Хеймиш.

— Из-за меня оставаться не стоило.

— Нехорошо, Питер, — сказала Дженни, — Хеймиш так мил с тобой, а ты грубишь.

— Надо бы дров напилить, — сказал Хеймиш. — Вы не хотите пособить?

— Правильно, давайте, — поддержала его Дженни. — Вы с Питером берите двуручную пилу, а я займусь сучьями потоньше.

Угнаться за Хеймишем оказалось не так-то просто; Питер весь взмок, в лицо ему дождем летели опилки. Зубья пилы неожиданно застревали в сучках, и пильщиков при этом резко встряхивало.

— Н-да, — заметил Хеймиш. — Похоже, вы не мастак по этой части. Может быть, хватит, а?

— Ну уж нет, — сказала Дженни, уязвленная тем, что Питер сплоховал. — Ни в коем случае, Питеру только на пользу делать то, в чем он не силен.

Питер немедленно выпустил пилу, и она круто развернулась, чуть не отхватив Хеймишу руку.

— …Мать твою! — выругался Хеймиш, но Питеру было все равно: он уже размашисто шагал по дорожке, ведущей через лесок. Дженни бросилась вдогонку.

— Питер! — крикнула она. — Господи, что случилось? Ну, перестань, не дури. Подумаешь, сказала, что тебе полезно еще попилить! И в самом деле полезно было бы!

— Если бы только это, — отвечал Питер сквозь зубы. — Все гораздо серьезней, как ты сама могла бы заметить, если бы тебе не слепила глаза любовь к твоему семейству.

— Милый, что тебя так задело? Неужели это из-за Хеймиша, он же сущий ребенок!

— Это я прекрасно вижу, — сказал Питер. — Балованный, самонадеянный ребенок, можно поквохтать, приласкать, а через пять минут — цыкнуть, покомандовать. И твой отец не лучше. Так вот мне это не нужно — чтобы носились, чтобы командовали, будь то Нэн, будь то твоя распрекрасная Флопси, будь это даже ты сама!

— Питер, да ты ошалел…

— А что, черт возьми! Подлаживаюсь под общий стиль в вашем доме, больше ничего! Не успел приехать, только и слышу — «шалые Кокшотты», и с какой гордостью! От тебя, от папочки твоего, от Флопси и Нэн — а уж ей ли, несчастной, это не знать, — от твоего фашиствующего братца. До того шалые, что сам черт не угонится, а я тем более!