Город казался мне теперь близким и добрым — ярко освещенная улица, гостиница, комната, которая запирается на ключ.

Возвращаться в Фыньян было рано; нужно пробыть в Харбине еще сутки: на всякий случай была согласована запасная дата встречи. Если Ли не появится и на этот раз, через неделю придется ехать сюда опять.

Почему он не пришел? Ведь от него так много зависело.

На следующий вечер, изнывая от страха, я целых двадцать минут прождала Ли — напрасно, он не пришел. Ни одного прохожего возле кладбища, о партизане ни слуху ни духу.

Три дня спустя, к вечеру, подавленная неудачей, я вернулась в Фыньян. Может, Ли забыл дату или перепутал место встречи? Заболел? Попал под подозрение? Арестован? Его арест мог повлечь за собой тяжкие последствия. Как хорошо, что через несколько минут я увижу Арне и сына, поделюсь с Арне своими тревогами, посоветуюсь.

Они были в гостиничной столовой. Арне усадил Франка на стул, подложив подушки, повязал ему салфетку, осторожно, чтобы волосики не попали в узелок. Попробовал суп — не слишком ли горячий? — и поднес ложку ко рту мальчика. Промокнул ему подбородок и принялся самозабвенно кормить. Меня они заметили, только когда я очутилась у стола.

— Как я рад! — тихо сказал Арне. — Мне казалось, тебя нет уже недели две.

Он не сводил с меня глаз, а Франк рассказывал, чем они тут занимались — катались на дрожках, гуляли, играли в мяч, а по ночам спали в одной постели. Мы вместе уложили ребенка спать. Перед сном ему было разрешено посмотреть привезенную мной китайскую книжку с картинками: раз вместе с нами, раз — одному. Потом мы ушли.

— Хороший мальчик и такой развитой.

— Ты действительно брал его к себе в постель?

— Я думал, вдруг он сбросит одеяло или еще что случится. Хотел, чтобы все было в порядке. Он устроится поудобнее и мгновенно засыпает. Знаешь, будто это мой родной сын. Может, потому, что это твой малыш.

— Ах, Арне, ну что мне с тобой делать? — Я обняла его за шею. Он прижал меня к себе и долго не выпускал. — Пора к Франку.

Пожелав мальчику спокойной ночи, мы вышли из гостиницы и сели на свободную скамейку возле клумбы.

Наконец-то можно обо всем рассказать. Я не сразу сообщила Арне, что Ли не появлялся, сперва описала Харбин, неудачнейшее место для встречи и свой мучительный страх и долгое напрасное ожидание.

Лицо Арне едва различимо в темноте, но еще до того, как он выпустил мою руку, чутье подсказало мне, что сейчас произойдет.

— Ты правда была в условленном месте или слишком перетрусила? Ладно, все ясно. В следующий раз поеду я.

— Твое недоверие более чем оскорбительно. — Я встала.

Он догнал меня через несколько шагов.

— Ну ты и недотрога! Я же вовсе не хотел тебя обидеть. Просто меня разозлила неудача, и я не желаю, чтобы ты торчала там и тряслась от страха. Такая встреча действительно больше мужское дело.

— Просто удивительно, как ты умеешь все испортить.

Опередив его, я вбежала в гостиницу, быстро поднялась к себе, заперлась и легла спать. Конец, хотя ничего еще не начиналось, раз навсегда конец мечтам о любви, надеждам, иллюзиям. Хватит с меня разочарований. Впредь только деловое сотрудничество. Никаких придирок я отныне не потерплю.

Но дальше благих намерений дело не пошло. На сей раз сорвалась я, я обижалась, я вспылила, я вела себя по-детски. Теперь, когда Арне спускался вниз, мы с Франком уже заканчивали завтрак. Я едва с ним разговаривала, он тоже ограничивался самыми необходимыми фразами. Лишь через три дня мне удалось взять себя в руки, и наши отношения могли бы — пусть даже несколько поостыв — вернуться в норму, но Арне был не тот человек, чтобы быстро забыть три таких дня. На этот раз он сам поддерживал напряженность. А на шестой день уехал в Харбин.

Я строго наказала ему при встрече с Ли выяснить, почему в первый раз он не вышел па связь. Как они объяснятся? Ведь ни тот ни другой толком не владеют английским.

Очень скоро я — да-да, я, а не Арне, пусть возмущается сколько влезет! — встречусь в Фушуне со вторым партизанским командиром. Немыслимо, чтобы и этот не явился.

После обеда я укладывала Франка спать. Чем теперь заняться? Вообще-то дел у меня хватало. На столе тетрадка с китайскими упражнениями, рядом — очень интересная для меня книга об искусстве Восточной Азии, на стуле корзинка с рваными чулками. Часы, пока Франк спал, были для меня отдушиной, два часа свободы, два часа можно ездить по городу и искать квартиру. Арне сейчас еще в пути. Странно, как быстро привыкаешь к человеку. Вернется он завтра вечером или нет?

Прошел день, другой — Арне не возвращался.

Мы уже говорили о том, что с Ли могло что-то случиться. Арестован? Его пытают, а он держится, не выдает место встречи, где я так долго ждала? Не выдерживает пыток, называет место встречи, а туда поехал Арне… Пока нет причин тревожиться. Вероятно, Арне, как я неделю назад, дожидается следующего вечера.

Третий день. Я считаю часы и кормлю Франка ужином. В тот раз я к этому времени уже вернулась. Укладываю Франка спать. Девять часов, десять. «Часы окликают ночной покой, и время видимо все до дна. И по улице кто-то идет чужой, чужую собаку лишая сна»[6]. Или что-то похожее. В шестнадцать лет я знала наизусть множество стихов Рильке. Как же начиналось это стихотворение? Пытаюсь вспомнить. Нет, забыла.

Лучше чем-нибудь заняться, чем сидеть и ждать. Упражнения: «Семья встает из-за стола», «Наводнение смыло дамбу». Как по-китайски «дамба»? Зачем мне это знать? Разумеется, не исключено, что Арне нынче на свой лад упивается свободой… Нет, не может быть, он так не поступит, знает ведь, что с каждой минутой на сердце у меня становится все тяжелее. Знает?

Часы бьют двенадцать. Стук в дверь — Арне.

Ли не пришел, но в гостинице мы говорим об этом только обиняками. Той ночью было так хорошо…

Как представительница шанхайской книготорговой фирмы я еду в Фушунь, промышленный город, центр добычи нефти и угля. Навещаю возможных клиентов, захожу в дирекцию довольно крупного завода, продаю пяток книг, принимаю несколько заказов. Вечером я должна встретиться с партизаном Хо.

Стою в темноте, жду. Несколько секунд — и слышится звук шагов. Кто-то приближается ко мне, я отступаю в сторону. Пароль, отзыв — все совпадает. Какое счастье.

Хо высокий, спокойный, скупой на движения китаец, родом он с севера. Ох как трудно объясняться по-китайски! Он предлагает встретиться на следующий день, чтобы спокойно все обсудить и даже кое-что записать. Дает мне записку — несколько фраз, надеюсь, удастся расшифровать их с помощью словаря. Пока ясно одно: партизанский отряд, которым он руководит, существует. Состоит отряд из рабочих, крестьян, учителя, двух студентов и еще одного человека… Что означает «май куо цзу кан эр-тэй»? Хо что-то рисует: коромысло с корзинами, наполненными… как будто орехами и сушеными фруктами. Я беру бумажку и рисую рядом две чаши. Бронзовые. Когда продавец ударяет ими друг о друга, слышится сильный звон. Почему-то я до смерти обрадовалась, что уличный разносчик тоже в партизанах.

— Верно, верно. Хорошо, — улыбается Хо.

Я знакома с китайскими обычаями, и Хо сразу проникается ко мне доверием. Но не только поэтому. Мы оба — коммунисты.

Партизанам не хватает взрывчатки. По поручению Арне мы с Хо обсуждаем, каким образом сконцентрировать военные операции на принадлежащей японцам южноманьчжурской железной дороге и на каком участке будет действовать его отряд.

По возвращении в гостиницу я зашила записки Хо в подол нижней юбки. Ненавижу рукоделье. Стоило мне попытаться связать что-нибудь для Франка, и всякий раз выходила просто-напросто тряпка для вытирания стола. Одно в шитье хорошо — можно спокойно поразмыслить. И вот, тщательно подрубая мелкими стежками подол, я обдумывала, как лучше всего доставить взрывчатку. Всех партизан, попадавших им в лапы, японцы именовали «террористами». Но ведь, если разобраться, на страну совершено нападение, правительство не защищается, и коммунисты первыми выступают против чужой реакционной власти — так какой же это терроризм? Отчего мне так хорошо в Фушуне? Оттого, что состоялась встреча с Хо, и мы наконец можем начать работу. Но есть еще одна причина.