У Змейкова оказалась своя техническая проблема - вырой-ка лопатой узкую двухметровую ямку! Что первые полметра приходилось зачастую пробиваться через бетон, раствор, битый кирпич, или просто сложенные друг на друга бордюры - мелочь. Ломом пробьешь, помучешься - а вот дальше как? Змеёвской лопатой! Что это? Обычная штыковая лопата, вместо черенка приваренная к 2,5 метровой трубе. И вторая такая же, но согнутая пополам на манер мотыги. Чтобы вытаскивать из ямы землю...
У Ковалева и Ицыгина обошлось без новейших приспособлений, ворочай и ладно. Одна мелочь относительно подземных переходов. Прежде чем дойти до асфальта или бетона, требовалось расчистить место от мусора. Строительного! Кирпич, бетон, земля, доски, да еще всё перепутано проволокой и арматурой. Хочешь - ковыряй ломом, хочешь - лопатой, хочешь - выдергивай, что выдернется, руками. Лопаты пионерские к тому времени уже обрезали в длину до нужного размера, но ширина-то их никуда не делась, да еще с зазубренными краями. (Автоген - не болгарка). Вот и бывало, загребешь лопатой, подымаешь из кучи, а она широченная да неровная, как зацепится за какую-нибудь гадость. Кувырк и всё высыпалось! А куча цела, машина за машиной, и всё вроде не уменьшается.
Но мусор, так или иначе, заканчивался. Асфальт! Правда, прежде чем его класть, требовалось вымести площадку из плит до блеска. Два дня мели, скребли лопатами. А ветер степной, город пыльный, да кругом стройка. Как дунет - мети снова. Пока не пришел компрессор, который сдул все в полчаса, до укладки асфальта не могли добраться. Но и добрались, не обрадовались.
С первого дня в Набережных Челнах стояла жара. Но пока весь отряд работал длинной полосой, а все-таки в одном месте, с питьем проблемы не было. Выдали от Камдорстроя металлический заплечный термос. Прогуляешься, но попьешь. Но вот бригады расползлись, и стал термос переходящей игрушкой. День пьешь, три облизываешься. Фляг ни у кого нет, ехали не в чистое поле, а в город. Да и что там фляга на такой жаре. Так и маялись, пока хитроумный Ясончик не свинтил с какого-то краника маховичок. Берёг, носил его в кармашке у сердца. Теперь стал доступен городской водопровод, но вода в нем была - бр-р.
Так вот, жара еще не была жарой, пока не привезли асфальт. Вот тут началось пекло. Горели подошвы, горели глотка и ноздри. Закроешь глаза и видишь, почти воочию, прозрачная, булькающая, фонтанирующая вода. Навязчивое видение. Тяжко, но это было пока наверху. Когда стали асфальтировать под землей...
Мерзкий запах, пот на глаза, ничего не видно кроме густого пара, и где-то вдалеке - пятном лампочка. Как-то, таща носилки, я шмякнулся головой об верх проема. Не видел, кто подхватил носилки, ноги сами вынесли наверх, на воздух. Отлегло... Отлегло, так вперед, готовы новые носилки! После дня такой работы Маслов ночью кричал во сне: "Задохнетесь, отходите к реке!" и добавлял что-то по-английски.
Другим доставалось не меньше, каждому на своем месте. От разговоров, что что-то надо делать не так, Васька приходил в бешенство. А Генка, комиссар, только приговаривал: "Вы за чем приехали? За туманом?". Да, Перин был бесхитростно груб, но при этом открыт и по-своему простодушен. Снисаренко, это было видно, злей и гораздо опасней. С ним требовалось держаться настороже. Недаром Козлевич напевал: " Жить Вася Перин не дает, жить Вася Перин не дает, а Снисаренко уж - снимает пояс...". (На мотив тети Нади).
Чем труднее было ворочать, тем больше они нас подгоняли. Стало страшно просыпаться. Васька всех расталкивал с матюками. Быстрее, никаких линеек, раньше других отрядов на завтрак, и работать, работать. Едешь в автобусе, а мысль одна - неужели сейчас уже доедем? Чем же всё это кончится?
Конец наступил разом, две трети отряда свалилось в дизентерии. Дня за два до того прошла гроза с ливнем - перемена погоды, которую все так жаждали. И началось. Где-то что-то подмыло, обрушился водопровод. Лагерь "Кама", где мы жили в палатках, сел на привозную воду. Затем случился аврал в бригаде Ицыгина (ежедневная наша работа допоздна и без выходных авралом не считалась). А тут было что-то срочное; им вывалили три последние машины бетона в самом конце дня.
Сидим, подходит автобус. Только разместились - "Борька зашивается!". Довезли до них, все хватают лопаты и вперед. А автобус за следующей бригадой.... Короче, закончили, когда уже светили звезды. Приехали, в лагере попить нечего, умыться и не спрашивай. Танька Кириченко сидит за ужином, а пальцы в белой краске!
Ночью обозначились первые подстреленные, у одного, другого, третьего пошла дикая рвота. И слабость. Человек не мог подняться, выбраться из палатки, его выворачивало тут же, у кровати. Поставили ведра, пошла в ход хлорка.
Резко освободили одну палатку, заболевших перебросили туда. Утром обозначилось, что перевели не всех. У меня, например, рвоты не было, но как пробудился, попробовал встать - завертело, зашатало, перед глазами зайчики. Короче - в тот же изолятор.
Дело, конечно, было не в дизентерии. Я, кстати, знал по детским воспоминаниям, что это за болезнь - и не верил. Чтобы так: неимоверная слабость, галлюцинации, голова в тумане. Боялся, что у нас холера. Поговаривали в то время о ней глухо уже второй год.
А состояние было - представить тошно. Зовет, к примеру, Егоркин с соседней кровати: "Дай ведро". Смотрю, не понимаю. "Да вон, у Ильина!". А кто такой Ильин?! Пока пытался собрать мысли - готово дело! Ведро больше не нужно, уже вывернуло.
На следующий вечер - колонна "Скорых помощей". От обычных советских до каких-то огромных, ненаших. Говорили "Мерседес". Первыми вывезли изолированных. Но пока сидели в приемной больницы, "Скорые помощи" все прибывали и прибывали. Пополнили нас теми, кто с утра вышел на работу, а свалился уже днем.
Так вот, о дизентерии. Первые двое суток в больнице я, как и все остальные, проспал. Просыпались на завтрак, обед, ужин и снова вповалку. А, встав на третий день, я убедился, что нет у меня ни слабости, ни головокружения, ни поноса. Кончилась дизентерия! Но держали положенных две недели. Таблетки, которые нам выдавали горстями, я, правда, потихоньку прятал в наволочку. А, по большому счету, требовалось нам всем не лечение, а хороший отдых.
Но отряд не исчез, Васька Перин, уж не знаю с чьей помощью, продолжал числить на работах полный состав. Хотя выходили единицы, уцелевшие. Уцелели не самые сильные, а самые разумные, сумевшие сберечь часть сил и для себя лично.
И дальше заработало то самое жесткое сито. Не все, приходившие из больницы, возвращались в бригады. Не все из уцелевших намерены были работать до конца. Беспрецедентный мор сменился беспрецедентным отливом. Если в какой-то момент работала треть отряда, после возвращения всех - осталась половина. На оставшихся легла вся работа. И произошло странное - сразу стало легче. То ли приноровились, то ли дожди, грязь и холод легче жары. А может быть в нашем СУ на всех стало хватать приличной сносной работы. Ведь дрянь и мусор мы больше не ворочали.
Даже на Яме дело пошло веселее. Те ведра, которые и зачерпнуть тяжко, и вывалить, вытряхнуть - задача для мощных рук и плеч - были оставлены. Грязь поднимали в бадье воротом, сразу вываливали на носилки и оттаскивали. Уже показалось и дно... Да видно не судьба! Рванул особенно сильный и затяжной дождь, и грязи за одну ночь нанесло столько, сколько не было и в начале работы. Круг замкнулся.
Впрочем, и лето, и работа шли к концу. Васька носился по Челнам, искал выгодные работенки. О бригадах уже не вспоминали, работали мелкими группами.
Нашу бригаду, бригаду Ковалева, по уезду милейшего бригадира Саши вообще аннулировали. Из больницы я вышел в бригаду Змейкова. Бригаду! Кроме меня там были Пучок и Марс. Через пару дней выписался Мишка Кураченков. Но вчетвером мы проработали только до конца недели. С понедельника я был переброшен в бригаду Ицыгина, выламывать и переставлять на новое место гранитный бордюр. От Борькиной бригады остались только бригадир и название: на бордюре кроме меня работали Баранов, Ясончик и Мак. Мак от Змейкова, остальные - ковалёвские. А оставшиеся бойцы Бориса - Козлевич и Штирлиц (Картавенков), вместе с нашим Сергеем Ивановым - клали плитку на другом, дальнем переходе.
