--А что если: шесть без шести?!
Ван какое-то время разглядывал карты, молчал, потом лениво возразил:
--А на фига!
--Нет-нет, по-моему можно, - засуетился Уся.
--И сколько ты с этого возьмешь!? - презрительно уперся Ванштейн. - Бросай!
Уся смешал карты. Вывалили принесенный провиант: не хватало хлеба. Сергей Усенко, просидевший весь день над преферансными раскладами, обрадовался: сейчас сходим, скидывайтесь, что у кого. Родохлеб с Ваном вызвались составить ему компанию. Я остался в комнате, как бы за сторожа.
Они еще не вернулись из магазина, когда приехал Юрка Миронов. Узнал, что ужин ожидается обильный, оживился. Пока суд да дело, взял гитару. Еще с полчаса дожидались их под аккомпанемент фривольных песен и песенок. Наконец, слышим, топают по лестнице добытчики. Впереди сияющий Ван, продолжающий с хихиканьем какое-то бесконечное веселое обсуждение. Оказалось, обсчиталась продавщица винного отдела, и они были рады, как от выигрыша в лотерею. Халява с неба! Немного прошло времени, и мысль: делать выигрышную лотерею своими руками, назойливо поселилась в Краскове.
Но пока проходил обычный вечер. Всё закрутилось в ударном темпе. Быстрее на стол, быстрее за стол. Некогда, некогда! Подгонял, конечно, и молодой волчий аппетит, а больше нетерпение. Перекусили и вперед, за игру. Разумеется, между собой, среди своих, играли символически, по маленькой. И, само собой, "без взаимных расчетов". Но это вовсе не значит, что без азарта! Хватало и крика, и угроз, и шутливого избиения подушкой. Дело затянулось настолько за полночь, что о полночи уже и думать забыли.
С утра скрипучий занудный голос Фаддея: "Игорь, ты еще спишь?". Игорек, самый дисциплинированный, со стоном поднялся. Вылезли из под своих одеял и мы с Юркой. Уся даже не пошевелился, а Ван сегодня составил ему компанию. Со второго курса нас, бывших органиков, развели на разные потоки. Шла реорганизация факультетов. Поэтому мы ехали на важный семинар, а у группы Вана первой парой намечалась "какая-то лажовая" лекция.
Примерно так выглядели, назовем для ясности, открытые званые ужины. А начались еще и закрытые, на которых мне бывать не приходилось. Ни в качестве "людоеда", ни в виде "блюда". На такие вечера съезжались только посвященные и особо приглашенные. Трудно судить со стороны, какое в эти дни бывало угощение, вернее всего - скудное, но игра шла крупная. Определился кружок лиц, которых Сима - Александр Симачёв - как-то обозвал "краскари".
Конечно, душой всей компании был общительный Уся. Он забросил увлечение бильярдом и игрой на скачках, почти прекратил отношения с Александровым и Вороновым, и с головой ушел в преферанс. Незаинтересованные партнеры быстро отсеялись, остались асы. Вот только Игорек входил в этот кружок краскарей поневоле, в силу своего проживания. И в игре, и в ловкости рук он сильно не дотягивал до установившегося стандарта, а потому чаще становился фигурой прикрытия. Его рассеянность, неподдельно честное лицо, служили отличной ширмой. Гости верили, что всё чисто и попадали на крючок. К компании примкнул "Грек" - Гордиенко, и очень скоро с пятого места переместился на второе, с большой претензией на первое.
Все реже в Краскове можно было бывать просто так, дела самочинной лотереи приняли нешуточные обороты. И так как особо приглашенные вербовались из МИХМовской среды, дело не могло не кончиться большим скандалом. Так и произошло почти в самом конце второго семестра. И мало кому удалось выйти из Красковской ярмарки талантов без потерь.
Но все случилось не в один миг, и даже не в один месяц. А тем временем с проживанием в Краскове было благополучно покончено, наших ребят ждало новое общежитие. Стромынка - легендарная "СтрОмынь".
По сравнению с Красковской избушкой, Стромынка скорее напоминала целый город с великолепной просторной центральной улицей, по которой можно было очень долго идти, обходя по очереди все корпуса. Даже язык не поворачивался назвать ее просто коридором. Гораздо больше ей подходило слово "проспект".
Этот проспект не пустовал ни днем, ни ночью. По нему гуляли, ходили друг к другу в гости, стояли у стеночки и тихо беседовали, громко окликая проходящих. И не мудрено, поскольку в комнатах жили по семь человек и более. Наших красковцев подселили к трем старожилам, к Сереге Поливанову, тому же Симе и Вите Каплану. Сюда же въехал и Ван, сбежав из соседства с трезвым и положительным Тимофеичем.
На Стромынке состоялись проводы Уси, досрочно и навсегда отбывающего в свой родной Иркутск. Этот человек, по сути, был душой нашей институтской группы. Говорили про него разное, но каждый или каждая всё равно испытывали непобедимую симпатию. Пожалуй, он был единственный, кто мог бы сомкнуть нашу группу в единое, дружное целое, чего, увы, так и не произошло.
Но как бы не симпатизировали Сереже Усенко девчата, парни жалели о предстоящей разлуке гораздо больше. Его проводы состоялись в суровой мужской компании. Собралось во вместительной, но до предела заставленной общажной комнате по меньшей мере человек двадцать. Конечно звенели стаканы, неслись здравицы. Недружно выкрикивались пожелания, проскакивали сквозь галдеж шутки. Время между тем подходило, Уся сидел уже с билетом в кармане.
И вот он поднялся - пора. Дружно загомонили, повставав с мест, все. Вдруг, в самый-самый прощальный, нескладный, но сердечный момент Жумаханов в полный голос пропел первые строчки "Интернационала". Этот гимн более-менее знали все, если даже и никогда не приходилось петь. Дружный рев голосов подхватил: "Весь мир голодных и рабов". Торжественный мотив поднял головы, распрямил плечи. Хор подстраивающихся друг под друга и наконец выровнявшихся голосов довел партийный гимн до конца. Все были довольны, получилось что-то небывалое. Так единодушно не провожали и Леонида Ильича. Но если разобраться, что еще можно было пропеть напоследок и всем вместе? Не "Катюшу" же или "В лесу родилась елочка". Разве что какие-нибудь хепи бёзди...
На Стромынке нам, залетным, в том числе и мне, приходилось ночевать часто. Начались овощные базы, пищекомбинаты, а там подоспела и практика на заводе Ухтомского. Опять же Стромынка - не Красково, здесь можно было встретить много институтских знакомых сразу, в том числе половину нашей группы. А где много знакомых, там не меньше причин для встреч в праздничной обстановке, самые бесспорные из которых дни рождения.
Игорек Родохлеб был настолько очарован жизнью на Стромынке, что однажды воскликнул: "Ты не понимаешь, что такое общежитие. Здесь тебя напоят, накормят и спать уложат. Да еще с утра похмелиться дадут!" "Если останется", - ехидно продолжил Ван. Эту хвалу общежитию я проверил на практике, но совсем при других обстоятельствах.
Был уже четвертый курс, у меня горел курсовой проект по "Процессам и аппаратам". Точнее, его просто не было: первый лист в тонких линиях и коротенькие наброски записки. А наступил уже канун Девятого мая. Правда, праздник примыкал к двум выходным, и будь у меня хотя бы один учебник, можно было попробовать все нагнать. Но я по своей бестолковости сидел без всяких учебников аж с первого курса.
"Не занимайся ерундой, поехали в общагу", - сказал мне Игорь. Сам он торчал с курсовым не хуже моего. Всё прикинув, я решил, что это шанс. И действительно, в чертежной комнате, как и по всей Стромынке было по каникулярному пусто и тихо. Мы расположились на просторе, и пока я, не вникая, обводил первый лист, накиданный когда-то по горячим следам первой и единственной консультации, Игорек приволок ворох материала, собранного по комнатам накануне. Здесь были учебники, методички, какие-то драные синьки, недочерченые кем-то листы таких же проектов. Целая гора сокровищ!
Сам Родохлеб взялся за второй лист. Я, чтобы не рвать друг у друга материалы, принялся за самый простой - третий. Весь день мы честно трудились. Когда укладывались спать, я удовлетворенно запихал в тубус два готовых листа и бросил на стол начатую монтажную схему. С утра мы собирались засесть за проект, постараться добить его до вечера, чтобы в оставшийся третий день все-таки отпраздновать День Победы.