мы ночью обойдем на память эспланады и праздничных петард растрескавшийся звук. В созвучиях имен твоих уже отрада: о, бывший Ленинград! о, бывший Петербург!.. «Мир матовых зеркал…» Мир матовых зеркал и невозможных нот, где целые моря полны последних капель, где я о Вас не знал и годы напролет, ни словом не хитря, смотрел на старый табель. Мир гладких белых зим, застывших римских поз, где глаз не разглядеть на высях постаментов и не прорваться к ним… А их немой вопрос заставит покраснеть гранитных конкурентов. «Падал снег. Сквозь сна вуаль…»
Падал снег. Сквозь сна вуаль тени легкие входили, и в серебряные мили опускалась ночи даль. Снег всё падал наяву, где бродили мы с тобою… Умер день. И с длинным боем Полночь пала на Москву. Башни. Стены. Мутный блеск чертит в небе скучный образ. Рядом – светлый лунный глобус нарисован в ясной мгле. Снег звенит. Последний слух ловит перезвон снежинок. Но мелодий поединок глушит сонный белый пух… «День похож на покойника в белом атласном гробу…» День похож на покойника в белом атласном гробу. На изножие факел пурпуровый полог накинул. Даты златопрестольные: чрез земноводный карбункул мы пытаем оракула нежно-прозрачной пучины. День исполнен нирваны, звенящей немолчно глуши, епитимьи лесной и цепей добровольной аскезы завитков икебаны из сумерек русской души, как поклон поясной предвенечного плача невесты. Трамвайный бред За аркой падший сад мгновенной перспективой цепляет за ушко насупленный трамвай. Как будто вскрыт гранат: рябин паллиативы бордо пятнают топольный Шанхай. За аркой светлый сад. И бронзовые блики колеблются в очах разубранных теней. Схождением во ад помеченные лики и женственный замах обобранных ветвей. Декада проскрипит, сгустится дым багровый и наземь истечет осадком золотым. Челнок залебезит по слегшимся основам и серебристый лед наткет из темноты. «Аромат сентября – это слепок лица тишины…» Аромат сентября – это слепок лица тишины в неразглаженной ткани, скрывающей статую ночи, твоих локонов дымка оттенка коричневой хны и листвяного духа предсмертные тихие корчи. Пахнет холодом близким и пепельной жертвой костра, теплой девичьей тушью – твои подведенные брови. Забирается в горло пыльца предстоящих утрат, перепутав миндаль не забытых губами любовей. «Определенное сочетание…» Определенное сочетание атмосферных явлений, одиночества и настроения наблюдателя производит зависание в воздухе листа клена. Дельтаплан без пилота. Элегия Вечер кроткий, вечер светлый разобрал постели. Комариный ад и пекло над свечой. Блестели ноготки росяных капель звездным перламутром, и клинки сверчковых сабель стрекотали мудро. На балконе, над бояркой, теплится и греет и нежаркий, и неяркий папиросный лепет. Вот ломается и в бездну падает желанье; веет чудом невозмездным, ангела крылами оттого, что под зенитом, словно под чинарой, тает кубок неиспитый палевым загаром. Знамения Сонный дух мосты плетет и быки на спины принимают свой пролет. Тёмен двор Гостиный. Плач сигнального огня мечется по стенам; то прешпектами в санях мчит курьер военный. Может, гоголевский бред бередит Россию? или упряжь новый Смерд ладит ей на выю… То ли ужас входит в кость узника порфиры?.. С четырех сторон взялось пламенем полмира; над знамением всерьез сонный дух хлопочет. Загоняет время пес пес небесный, Гончий… «Когда возлюбленная смотрит снизу…» Когда возлюбленная смотрит снизу, положив голову тебе на грудь, — не правда ли, что ее глаза похожи на тлеющее двоеточие перед дальнейшим перечислением поцелуев?.. Раба реки (1992) «Громкие голоса на темной улице ночью…» Громкие голоса на темной улице ночью проходят волной по дому, расплескивая децибелы отдельными наблюдениями, детскими страхами, сочным матом и обязательным хохотом баб дебелых Это – заочный урок раскованной прозы. Впрочем если ты пишешь сразу в длину строки и рифму к ней на подходе имеешь, минуя смысл, — значит, ты одноног умом, но не с той ноги лечь ухитрился, чем уровень свой повысил (всё соблюдается, но не видать ни зги). Сон обязательно в руку, затекшую под подушкой. Надо проснуться, походя зарифмовать следы, в новую форму чернила влить, отнести на сушку некоему филологу. И нюхать табачный дым, покуда он разберется в деталях новой игрушки. |
