— Она тоже изменилась? Мне Иришка сказала, что вы называете Верочку Снежной Королевой.

— Да, есть изменения, — спокойно ответил мужчина.

— Какие? — голос всё требовательней.

— Вот вы, пани Мария, забыли, что ко мне лучше обращаться «ты», а Верочка… забыла где-то букву «с» в своём титуле.

— Ага! Подтаяла?! Стала «Нежная Королева»?! — она хлопнула от восторга в ладоши. — И за это тоже тебе спасибо, рыцарь, — добавила она уже тихо.

Андрей поднялся в свою комнату. Открыл ящик стола, где лежали тетради Г.Н. Он провёл пальцами по ним, потом по паруснику на столе. Много лет он, Андрей, ждал своего «Дозора», своего главного дела в профессии. И интуиция подсказывала, что он на пути к нему, но самое-то главное служение — впереди.

Ему захотелось вдруг, чтобы тут, на столе, были фотографии и Г.Н. и Верочки. И, конечно, своих детей и внуков. «Да, — подумал он. — Эта комната будто рада была вместить в себя то, что вмещает теперь моё сердце.»

Андрей Петрович отодвинул висящие перед ним облачко сентиментальности, быстро переоделся, вышел в сад и направился в сторону строящегося флигеля.

Сруб «подрос» и на нём уже были выставлены стропила для крыши. Он окрикнул Дмитрия Платоновича, тот спустился вниз.

— Ну, садись. Сейчас перекурю и пойдём. Банька уже протопилась.

Они сели в старые кожаные кресла под большим навесом возле стройки.

— Трость пригодилась? — спросил моряк.

— Спасибо, очень, — ответил Андрей.

Он рассматривал верстак, мощный, длинный, инструменты под ним. Всё было организовано и продуманно чётко, по-флотски.

— Пойдём. После бани нужно ещё мат тебе поставить, профессор. До отъезда была ничья. Не люблю ничьих!

Когда после бани, чаёвничая, они сели играть, не прошло и двадцати минут, как Дмитрий Платонович сдался. И это на семнадцатом ходу!

Он был в полной растерянности:

— Я был одним из сильнейших шахматистов в нашем пароходстве!

Андрей Петрович успокаивал моряка:

— Вот, смотри, — он вновь расставил фигуры и повторил все ходы с подробным комментарием, объясняя наилучшие варианты из тысяч возможных.

— Ты, Петрович, что — гроссмейстер!? Ты просчитываешь на 25 ходов вперёд!?

— Нет, — растерялся Андрей, вдруг удивившись самому себе. — Я увлекался в юности очень, да и играть люблю, — он сделал паузу. — А матрицу… доску, фигуры так отчётливо просчитываю впервые.

— Давай реванш! — воскликнул горячий моряк.

— Извини, разболелась голова. Потом. И на рыбалку… не завтра… потом. А на стройку приду сразу после завтрака. С удовольствием!

— Добро! Приходи! Коряги наверху ошкуришь. Чтобы гладкие были!

Покрасишь лаком, — Дмитрий пожал руку Андрею.

Тот взял у Анны Никитичны запасные ключи от парадной и задней дверей усадьбы, попрощался с хозяевами и ушёл.

Близилась полночь. Сумерки сгустились и осели в кронах деревьев причудливыми тёмными одеяниями. Ветер шелестел листвой, и этот шелест более всего напоминал шипение, которое изредка прерывалось чудны́ми «охами и ахами», неведомыми зовами, мало чем напоминающими человеческие. А вот вскрикнули, а вот заплакали…

В доме было тихо. Андрей Петрович осторожно прошёл в свою комнату. Через десять минут он уже спал. Спокойно и крепко, пока под утро, перед самым рассветом не началась гроза, и сон, весьма эротичный, заставил его проснуться в возбуждённом состоянии.

Шесть утра. Рассвело. Гроза кончилась, и над рекой лежал туман. Светлая полоса неба окаймляла картину. Андрей постоял у окна и снова лёг.

«Платоныч рыбачит, наверное. Это нужно очень любить, чтобы в такой влажной среде, среди комаров… А может он среди русалок…»

Он с удовольствием вспомнил сон. Будто он во флигеле, в светёлке с двумя русалками. Те сидят на гладких корягах напротив друг друга и ритмично трутся своими хвостами по отполированным сучкам, и закатывают глаза, и из приоткрытых ртов вырываются сладкие стоны…

«Да, — подумал доцент, — почему, интересно, засыпая, бывает, что думаешь о науке, а снятся… «русалки»

— 29 -

Когда Андрей вошел в столовую, пани Мария и Ирина уже завтракали. Он поздоровался, те ответили:

— Вот видите… видишь, Андрей, мы с внучкой уже завтракаем, не дожидаясь…тебя, сынка отвязанного, — бабуля была весела. — Как провели вечер у Дмитрия и Анны?

— Принят на работу, на строительство флигеля. Подмастерьем.

— Замечательно. А как выспались? Твоя комната приняла тебя? Гроза не мешала?

— Комната уверенно перешла на «ты» со мной. А гроза… Наоборот. Приснились русалки… непозволительно вульгарные…

Мария Родиславовна расхохоталась.

— Восхитительно дерзкие? Головокружительно сладострастные?

— Очень! — признался «сынок» доброй «тетушке».

— Это тебе, Андрюша, не твои совы! Будь осторожней: увлекут, утянут за собой…

Иришке явно не нравился диалог и она не приминула сыронизировать:

— Мы, бабуля, только что говорили о Микеланжело…

— И что с того? Мы просто не касались темы… его «курочек» — парировала пани Мария.

И, обращаясь уже к Андрею Петровичу, пояснила:

— Я вспомнила своего деда, — лицо ее помолодело лет на 30. — Он, когда вышел в отставку, зажил помещиком. Часто после утренних прогулок он говаривал бабушке: «заслушался соловья», «зачитался», но чаще «засмотрелся на молоденькую пастушку». Бабушка никогда не сердилась. Наоборот — всегда шутила: «Мой Генрих — всегда молодой петушок». А он отвечал: «А ты, Моника, моя веселая, маленькая курочка». И они нежно целовались.

Ирина Яновна быстро закончила завтракать и убежала. Мария Родиславовна сказала:

— Побежала к Анне во флигель. И садик свой навестить. Соскучилась, — и добавила, потупив глаза, — у нее быстро меняется настроение. И о Венеции не хочет рассказать. Странно. Иришка ведь только второй раз была за границей. В первый раз мы с Верой повезли ее на восемнадцатилетие в Польшу. Путешествовали три недели. Большей частью жили у родни в Гданьске. Конечно, и в Варшаве, и в Кракове. И вот сейчас, в 25 лет, снова юбилей и снова путешествие. Но мало, мало у нее общения, впечатлений. Я виновата, держу ее здесь возле себя.

— А у вас, дорогая тетушка, когда день рождения? — спросил Андрей.

— У меня 10 августа, — улыбнулась пани Мария.

— Ого, скоро совсем, — и добавил. — «Львица» по гороскопу. У меня, вы знаете, появилось странное ощущение… склонность и способность к астрологии, нумерологии.

Мужчина искал какое-то понимание и может, даже ответ в глазах Марии Родиславовны, но та сказала просто:

— Вот и подарите мне на день рождение гороскоп. Я в молодости жуть как любила гадать и верила и картам и цифрам. А в звезды и сейчас верю!

— С удовольствием! Но, боюсь, ваши внучки меня высмеют. Они опытные маги.

— А вот и сравним! — коварно заключила пани Мария.

— Я пойду. Платоныч уже там, на стройке, наверное.

К полудню на стройплощадке появилась Ирина. Все внимательно, по-хозяйски осмотрела, обошла вокруг.

— Тебя уже больше интересует этот новый флигель, чем наш, старый? — спросил Платоныч.

— Не знаю, я в какой-то растерянности. Но мне, дядька, хочется…самостоятельности.

— Понимаю, дочка.

— А я вижу, что Андрей Петрович оказался полезным и тут! — улыбнулась девушка, наблюдая, как поодаль работает Андрей.

— Так точно. Я и не ожидал. Он спроектировал за три часа эркеры с парадной террасой и задним крыльцом. Без калькулятора до сантиметров. Вот смотри: выставил колышки, натянул бечевку. А вот его рисунки. Прямо настоящий архитектор!

— Он любит архитектуру, — девушка посмотрела на рисунки. — Заметны два его любимых стиля: барокко и готика. А не слишком сложно и дорого?

— Не знаю. Но ведь красиво? — сказал подошедший Андрей Петрович.

— Мне очень нравится! — ответила Ирина Яновна. — Скоро, через час-другой, приедет сестра-начальница. Я буду голосовать «за». Она, кстати позвонила, что съездила в Москву успешно. Поедет на такси, дожди наверняка подпортили дорогу, и её кабриолет не «вытянет». Платоныч, заканчивай здесь, пойди с Андрем Петровичем, поможете Анне Никитичне доставить праздничный обед. А я пойду в усадьбу, помогу бабуле расставить приборы на столе. Она хочет выставить тот сервиз, который отец подарил ей и дедушке на серебряную свадьбу. Он привез его из Японии.