— Хорошая вы, Наташа, очень хорошая, — сказал Выкрутасов и наглядно зевнул. — Ну, спасибо вам за чаек, за милые рассказы о детях. Пора пойти поспать.

— И то правильно, — согласилась проводница.

Он галантно поцеловал ей руку и не прочитал в ее взгляде ни малейшей трещинки огорчения. Хотела она его охмурить или не хотела, так и осталось тайной.

Вернувшись в свое купе, он разделся, повесил пиджак и брюки на вешалку, полюбовался на милое лицо спящего попутчика Вити и залез на верхнюю полку. Долго не мог уснуть, размышляя о пользе детей. Вот эта Наташа — и не надо ей никакого нового русского, а просто нормального человека, обычного русского… Чем-то она его тронула, зацепила за сердце. Захотелось увидеть Ваню, Васю и Сашу. Так, думая о детях, он и уснул.

Проснувшись через несколько часов, он увидел, что уже совсем рассвело. Приятно было вспомнить Наташины ямочки и рассказ про шубу и пальто. Он заглянул вниз, но вместо мальчика Вити увидел двоих пожилых попутчиков, мужа и жену, увлеченно играющих в карты. И что приятно — на картинках вместо обычных королей, дам, валетов и тузов мелькали приятные лица знаменитейших футболистов — Пеле, Марадоны, Стрельцова, Кройфа, Платини и даже нынешнего спартаковца Тихонова. Он хотел было спросить, где можно такие карты приобрести, как вдруг начало происходить совсем невероятное — дверь купе резко распахнулась, и вошел Лев Иванович Яшин. Лицо его было серое и озабоченное.

— Вот беда! — сказал он. — Представляете, с тех пор как я умер, мне часто снится один и тот же сон, будто я по-прежнему жив, вот-вот должен начаться матч, меня зовут, а я потерял перчатки и нигде не могу их найти. Вот и сейчас мне это же снится. Вы, часом, не видели тут моих перчаток?

— Не видели! — угрюмо отвечали картежники, продолжая с ненавистью лупить картами: — На тебе, Марадона! На тебе, Пеле!

Лев Иванович вздохнул, стал шарить по купе, попросил одного из картежников привстать, залез под нижнюю полку, где должен был лежать чемодан Выкрутасова. Но вместо чемодана там обнаружились огромные вратарские перчатки.

— Нехорошо, товарищи, — проворчал Яшин, забрал перчатки и ушел.

Сразу после этого Дмитрий Емельянович уже по-настоящему пробудился, тряхнул головой и удивленно прошептал:

— Бывают же такие сны!

В купе было светло. Выкрутасов заглянул вниз и опять, как во сне, не увидел мальчика Витю. За столиком сидели мужчина лет тридцати пяти и довольно миловидная женщина лет сорока. Мужчина все задавал вопросы, разгадывая кроссворд, а женщина отвечала с явной неохотой. Дмитрий Емельянович надел футболку, брюки, носки, взял с полки-сетки заблаговременно приготовленный там с вечера пакетик с умывально-бритвенными принадлежностями и спрыгнул вниз.

— Доброе утро, — поздоровался он приветливо.

— Доброе, — сказал попутчик.

— И вам доброго утра, — отозвалась попутчица.

— Который час? — спросил бывший москвич.

— Десять, — ответили ему.

— А где мальчик? — кивнул Выкрутасов на нижнюю полку, где теперь удобнейше расположился разгадыватель кроссворда.

— Так он это… В Тутышках сошел, — ответил он. — Забрал свой чемодан и слез. Я и занял его место.

— Во дает! — удивился Дмитрий Емельянович и на всякий случай пощупал пиджак — портмоне и паспорт были на месте. — Он же в Светлоярск ехал. Смешной паренек… А давно Тутышки проехали?

— Рано, около семи, — сказал попутчик. — Классическое стихотворение Пастернака. Пять букв. А?

— Укроп, — сострил Дмитрий Емельянович и отправился умываться-бриться.

Плескаясь в шатком туалете, он копался в своей душе, пытаясь понять, что же так угнетает его, точит изнутри. Вернувшись в купе, забросил пакет обратно на полку-сетку, сел рядом с отгадывателем кроссворда, стал смотреть, как в окне летят и мелькают родные русские просторы, залитые ярким летним солнцем. Душевное неудобство нарастало, но теперь он уже знал причину.

Хорошо, конечно, приехать в родной Светлоярск… Да ничего хорошего. Крутился, крутился в Москве-столице, провыкрутасился там полжизни, полмира объездил, а потом по своей крутилке пинка получил. Ни работы, ни семьи, ни дома, ни детей. И с одним чемоданчиком — в родные пенаты! Позор. И пассажирский поезд нес его навстречу этому стыду. Вот уже проехали Перегной, через два часа будет Тихозеро, последняя остановка перед Светлоярском. Но, как магнит плюсом на плюс, чем ближе, тем сильнее отталкивало бывшего москвича от подступов к родной земле-колыбели.

Миловидная женщина с какой-то странной лаской во взгляде рассматривала Дмитрия Емельяновича. Кроссворд наконец иссяк, и его разглядыватель извлек из своей сумки копченую курицу, стал разламывать. То ли душевное неспокойствие повлияло, то ли запах копченой курицы и впрямь был какой-то особенно резкий, но Дмитрия Емельяновича стало мутить, как в Камышине от сандаловой тошнилки. Он встал и вышел в вагонный проход к открытому окну.

Нет, никак ему нельзя возвращаться домой. Ну вот он приедет, и что? Здрасьте, примите сиротинушку…

Миловидная попутчица тоже покинула купе, встала рядом, потом внимательно посмотрела на Выкрутасова и как-то очень легко сказала:

— И я терпеть не могу запах копченой курицы.

— Да? А как вы определили, что и я? — удивился Выкрутасов.

— У вас на лице было написано, — улыбнулась она. — У вас вообще все на лице написано. Это значит, что вы хороший человек, очень открытый. Я люблю таких.

— И что же у меня еще там написано?

— Ну, многое… Например, вам очень не хочется ехать туда, куда вы едете. Так?

— Допустим, — нахмурился Дмитрий Емельянович.

— Не обижайтесь, я не хочу вас обидеть, — ласково сказала попутчица. — Эй, улыбнитесь!

— Если честно, то мне и впрямь не хочется возвращаться в родной город, — долго не удержался в нахмуренности он.

— В Светлоярск?

— В Светлоярск.

— А я до Тихозера еду. Там проживаю.

Появилась проводница Наташа. Выкрутасов приветливо улыбнулся ей:

— Доброе утро, Наташенька!

— Здравствуйте, Дима. Выспались?

— Выспался. А вагон-ресторан работает?

— Вперед через два вагона.

— Спасибо.

Наташа ушла, и Выкрутасов пригласил попутчицу:

— Не составите мне компанию позавтракать в вагоне-ресторане?

— Что ж… Не откажусь, — согласилась она. Он выудил из пиджака портмоне и повел попутчицу через два вагона вперед. По пути и познакомились. Ее звали Катюшей. Когда уселись за столик в немноголюдном вагоне-ресторане, Выкрутасову показалось, что он уже прожил одну жизнь и сейчас проживает какую-то лишнюю, чужую. Он зачем-то рассказал о своем сне про потерянные перчатки Яшина.

— Вы — удивительный человек, это сразу видно, — внимательно выслушав, сказала Катюша.

Это его окрылило, и когда подошла официантка, он сказал:

— Несите все, что у вас есть самое хорошее. Пива холодного побольше!

— Э, да вы кутила еще к тому же! — засмеялась Катюша.

— Был когда-то, а сейчас по этой части — на пенсии, — пошутил Выкрутасов. — Эта Наташа, проводница, такая хорошая.

И он зачем-то с огромным теплом рассказал Катюше про то, как провел пару часов в разговорах с проводницей, про сказку и про шубу и пальто.

— Как славно! — рассмеялась Катюша. — А у меня только один сынишка. Зато какой! У-у-у!

— Какой? Особенный?

— Не то слово. Но это пока тайна.

— Тихозерская тайна. Очень романтичное название для книги, — сказал Дмитрий Емельянович.

— И эта книга уже пишется, — продолжала интриговать Катюша. — Приезжайте к нам в гости, увидите.

— А муж? Не убьет?

— У половины женщин нынешней России мужа нет, — печально улыбнулась тихозерская жительница.

«Еще одна детная! И незамужняя!» — мысленно усмехнулся Выкрутасов. В нем стало зарождаться сомнение — а ехать ли и впрямь в Светлоярск? Может, очаровать Катюшу да сойти с нею вместе в Тихозере? Заодно и посмотреть, что там у нее за вундеркинд. Вдруг он окажется тем самым будущим России, которому можно будет препоручить тайну Льва Яшина?