Крестьяне подозрительно осматривались в вагонных купе, хоть и приведенных к стандартному виду, но не лишенных комфорта. На платформе Евсей Фомич внезапно встретил знакомого мужика Залётова с семьёй, который на свой страх и риск также желал отправиться на историческую родину, в Поволжье. Бабы и дети испуганно сгрудились вокруг узлов и сундуков, опасливо таращились на матросню. Заручившись согласием Павла, Евсей Фомич пригласил Залётовых в вагон - места там оказалось достаточно, к тому же, крестьяне чувствовали себя спокойнее в тесноте. Моховы сами еще не окончательно поверили в то, что им предстоит не длительный путь в телегах, а на поезде, в оплаченном бывшими господами вагоне. Соседство вооруженных до зубов бравых защитников революции крестьян пугало, но подумав, Евсей Фомич философски выразился по проблеме:
- Авось другие бандюганы по дороге не нападут, – и размашисто перекрестился.
Под оглушительный свист и клубы дыма из-под колес и громогласное матросское «Ура!» состав двинулся на север.
Путешествие началось удачно. Павел, в своей потертой солдатской форме, затерялся среди пестрой крестьянской толпы. По вагону носились дети. Где-то уже пыхтел самовар. На тюках сидели бабы, игнорируя удобные кожаные сидения. Окружение настроило Павла на веселый лад – крестьяне были настолько убедительны и натуральны, что не вызвали никаких подозрений даже у зашедшего из соседнего вагона командира красноармейцев. Бравый матрос оглядел деревенскую толпу, осведомился у Евсея Фомича о конечном пункте их поездки и молча удалился. Вернулся он спустя полчаса с вопросом, не потеснится ли их семья, чтобы вместить нескольких матросов, которые никак уже не помещались в целиком заполненных бойцами вагонах. Старший Мохов почесал в затылке и согласился. Командир обещал прислать самых надежных товарищей, которые поклялись руки не распускать и на драки не провоцировать. Павел подозревал, что командир таким изящным образом решил приставить наблюдателей, и на всякий случай присмотреть за крестьянами – вдруг переодетые контрреволюционеры. Матросы, действительно, оказались смирными, с удовольствием откушали предложенного чаю из горячего самовара, свалили тощие вещевые мешки на указанные места и дисциплинированно удалились курить махорку в тамбур, а после и вовсе ушли к товарищам. Вернулись они лишь за полночь, чтобы тихо пробраться в постели.
Павел присматривался к своим спутникам. Слушал степенные размышления Евсея Фомича, его старшего брата, взрослого сына и шурина о крестьянском хозяйстве, разные истории из жизни и планы на будущее, запоминал звучание их неторопливой речи с чуть заметным малороссийским говором. Потом переходил в вагон матросов. Там рассуждения были совсем иные – о революции, о несознательности населения, о новой власти. Часто бойцы вскакивали со своих мест, горячо ссорясь из-за внезапно возникших разногласий, звали комиссара, который умело переводил спор в ярость против «старого режима». Павел и тут внимательно наблюдал, впитывал информацию, пытался понять основы нового учения. Великий князь и раньше приглядывался к другим сословиям, подсаживаясь к солдатским кострам, интересовался бытом и жизнью своих крестьян. Матросы моментально почувствовали в Павле военного. Великий князь не отрицал, признавшись, что участвовал в компании в Пруссии, а потом был отправлен на кавказский фронт. Загар, заботливо выращенная борода и простая форма маскировали благородное происхождение, а манеры Павел легко копировал, быстро становясь «своим» в любом окружении, словно хамелеон, меняя окраску на разном фоне.
Благополучно миновали Запорожье и Юзовку, через Луганск въехали в Советскую Россию. Состав направлялся к Поволжью, относительно спокойному от атак белой гвардии, всё противостояние сосредоточилось на Урале. К поезду, состоящему сплошь из вооруженных матросов, да еще с революционными лозунгами, нигде не проявляли особенных претензий и пропускали без тщательной проверки документов. Несколько раз даже встречали с ответными митингами прямо на перроне в поддержку «Красного Урала».
В Саратове шумно выгрузились Залётовы. Павел вздохнул, искренне желая большой семье прижиться в Поволжье. Девки у Залётовых оказались знатными певуньями и так пели по вечерам, что матросы ломились из соседнего вагона, чтобы послушать.
Перестук колес и храп из соседнего купе перебивали сон. Павел смотрел в темное окно, ощущая себя частью движущегося вперед железного состава. Обычно великий князь так и сидел полночи, пока усталость не валила его на постель. Хорошо, что крестьяне имели привычку крепкого дневного сна, и Павел добирал эти ночные бессонные часы, заваливаясь с семьей после обеда,и в результате чувствовал себя вполне бодрым.
Мыслей было даже слишком много. Павел редко позволял идти на поводу своих чувств. Всегда, когда эмоции затмевали разум, из этого не выходило ничего хорошего. То же убийство мужика Еремея Заплатина он совершил, ослепленный белой жгучей яростью, с невероятным удовольствием метко всаживая в цель пули, одну за другой. Раскаяния за содеянное Павел не чувствовал – то темное зло, что таилось в крестьянине и грозило вот-вот прорваться, то колдовское влияние, что имел мужик не только на государеву семью, но и на Иммануила, не давало великому князю права на бездействие. Но и отрицать того, что убийство сыграло роль детонатора в дальнейшей истории, он тоже не мог.
Вот и сейчас, отправившись в опасное и долгое путешествие через всю страну, ввязав в авантюру ни в чем не повинную глупенькую Вареньку, Павел понимал, что это опять, хоть и обдуманный и логически объясненный всем и себе самому, но замешанный на эмоциях шаг.
Великий князь не раз давал понять царевне, что она может на него надеяться. Павел бесконечно ценил Веру за ее преданность. Великая княжна обожала кузена с детства, оказалась верна в юности, добивалась его благосклонности и почти довела до венца. Он восхищался ее характером, дерзостью, пылкостью и зарождающейся женской силой, и в то же время – ее нежностью и чистотой. Павел был уверен, что царевна до сих пор любит и ждет, несмотря ни на что. Он был обязан оправдать ожидания, это был его долг мужчины, великого князя и жениха, которому невеста вопреки воле родителей так и не сказала «нет».
Но чувства к Вере как к будущей жене у Павла были противоречивыми. Он, бесспорно, находил ее изысканной и милой, замечал ослепительную чистую кожу и белые зубы, длинную шею, благородные линии девичьей фигуры. Она привлекала его, как мужчину. Несомненно, Вера была прекрасным выбором для супружества, но ни разу Павел не назвал свои чувства к невесте любовью. Любовь у него была головокружительная, всеобъемлющая, ядовитая и волшебная, как опиум. Серые глаза, черные волосы, невыносимо прекрасное лицо, изящество и грация восточного юноши. Страсть, горящая адским пламенем. Упрямый, невероятный, ласковый и жесткий, Иммануил. Имя, которое хотелось пить, как хмельной тягучий нектар, как хрустальные струи родника, как море.
Он пришел в ту ночь, когда Павел не мог заснуть, переволновавшись перед предстоящей поутру дорогой. Забрался через балкон в кабинет, одетый лишь в свой просторный шлафрок, дрожа от волнений и возбуждения.
- Не могу отпустить тебя, - обнял за шею, припал к груди, где тут же громко застучало сердце. – Хочу насытиться тобой, запомнить тебя, Павлик.
Выразительный голос Иммануила прозвучал так тихо и трогательно, что Павел без слов (звуки застряли где-то в горле, стянувшись в горький комок), подхватил друга под бедра, потащил от балкона к неширокой солдатской постели. По пути они потеряли халат, потому Павел также, недолго думая, избавился от легкой одежды.
Он целовал всё его тело, стараясь запомнить шелковистость кожи и запах. Цветочный, словно поле тюльпанов и маков - от волос и за ушами, на кончиках пальцев и на шее. Горьковатая полынная нотка пота, хвойно-сосновая – на сгибах локтей и под острыми коленками. Чистый песок и нагретый солнцем камень – на спине и выступающих ребрах. Иммануил пах Крымом – так же гармонично, сумасводяще. От смеси ароматов кружилась голова, вызывая желание сотворить безрассудство. Павел провел подбородком внизу живота и увидел налитой возбужденный орган. Не думая, быстро провел по нему языком, по всей длине, и остановившись на открытой влажной головке, неожиданно почувствовал во рту недостающую нотку – солено-пряный, устричный вкус моря. Павел раньше этого не делал, но Иммануил баловал любовника подобными ласками, от понимания которых великий князь быстро терял контроль над телом и разумом, стонал и метался, говорил глупости, ничего не понимая от пронзительного удовольствия. Сейчас, стоило ему захватить губами упругую головку, как Иммануил выгнулся навстречу, призывно раздвинул ноги и простонал так сладко, что у Павла по спине прошла нервная дрожь, а в паху все закаменело от мгновенного напряжения.
