Корь отступила с первыми неделями весны. Во дворце растащили тяжелые портьеры, впустили яркий дневной свет. Царевны, похудевшие и бледные, с короткими стрижками, которые, впрочем, их совсем не смущали, спустились в гостиную и по выражению лица mama поняли, что пришла новая беда.

Едва сдерживая слезы, Софья Александровна донесла до дочерей страшную новость – ночью государь подписал Манифест об отречении от престола. Это была вынужденная мера, чтобы не развязать гражданскую войну в изможденном внешним военным конфликтом государстве. Власть переходила к младшему брату государя. Впрочем, великий князь также поспешил отказаться от опасного наследия предков. Это означало конец монархии. У штурвала тонущего корабля встало временное правительство. Потрясенные девушки плакали, еще не понимая весь масштаб события. Сердце Веры сжималось от жалости к mama, тоски за перенесенное унижение papa. Неосознанно царевна слышала гром всеобщей катастрофы над их головами.

Тем не менее, когда в царскосельский дворец вернулся уже бывший государь, домочадцы спокойно и радостно встретили его после долгой разлуки. На днях же из итальянского путешествия приехал загоревший и полный впечатлений младший брат Иоанн. Он по-детски не придал нужного значения произошедшему перевороту, лишь поинтересовался у своего учителя, кто теперь будет править Россией, если больше нет государя. Учитель растерянно развел руками. Этот вопрос интересовал сейчас многих.

Вскоре выяснилось, что сопровождающие papa военные – это конвой. Временное правительство, получив власть, первым делом арестовало бывшего государя и его семью. До особых распоряжений они жили во дворце и ждали своей участи. Софья Александровна и ближайшие Никитины полагали, что, скорее всего, кто-нибудь из иностранной родни потребует от новой власти выдачи семьи бывшего государя, но по печальным глазам papa Вера понимала, что он сам не надеялся на такой исход. Призрак французской революции витал во дворце - в шепоте mama во время очередного нервического припадка, еле слышно, по-французски: «Отрекся… Отрекся…», в стремительном бегстве прислуги, в хриплом исполнении «Марсельезы» охраняющими солдатами с красными бантами в петлицах, в ярких ночных кострах прямо на широких ступенях величественного строения. Старый мир стремительно рушился, вместе с тающим снегом, пытаясь погрузить под своими обломками государеву семью.

Уже через несколько дней представитель нового правительства, боевой генерал с торчащими усами, громогласно и официально объявил Федору Николаевичу и его домашним об аресте. Теперь бывшему государю, супруге и детям, запрещалось покидать пределы дворца, а в парк предписывалось выходить исключительно в сопровождении военного конвоя. Софья Александровна, не теряя бодрости духа, собрала прислугу и предупредила всех о необходимости покинуть здание до темноты, иначе люди тоже будут считаться арестованными.

Наутро Вера с удовольствием поздоровалась с комнатной девушкой Таней, которая без раздумий осталась с господами. По вестибюлю прошел, покашливая, доктор, направился в спальню Иоанна, чтобы проверить его здоровье. Знакомый лакей подал завтрак. Софья Александровна улыбалась, замечая, что во дворце осталась половина преданных слуг. Однако, вскоре настроение mama ухудшилось – приехал новый министр юстиции Нерецкий с приказом об аресте и изоляции фрейлины Маруси Дубовой. Государыня со слезами обняла подругу. Чтобы не расстраиваться, Вера предпочла покинуть место трогательного прощания.

Теперь дни были заполнены еще и тщательной уборкой многочисленных комнат – mama приказала держать дворец в чистоте и порядке. Слуг оставалось мало, поэтому Вера и Любочка взяли эти обязанности на себя. Надежда прижилась на кухне – у великой княжны обнаружился кулинарный талант, а единственный оставшийся повар и кухонная служанка не справлялись с нагрузкой.

В помещениях витал едкий запах сгоревшей бумаги – papa и mama жгли в кабинетных каминах документы. В семье все вели дневники - и родители, и сестры, и даже маленький Иоанн старательно записывал события в красивой памятной книжке крупными детскими каракулями. Федор Николаевич спокойно объяснил детям, что не желал делиться с общественностью своими мыслями и личной жизнью, и потому, на всякий случай, избавлялся от некоторых бумаг. То же самое делала и Софья Александровна, со слезами на глазах наблюдая, как яркое пламя охватывало исписанные красивым почерком страницы - ее юность, ее любовь, ее счастливую жизнь. Теперь papa и mama проводили время вместе, подолгу беседовали о чем-то в уютном кабинете государя. По вечерам, собираясь в гостиной за вечерним чаем, семья мирно общалась, потом Федор Николаевич читал вслух Чехова и Гоголя, mama задумчиво смотрела в окно. Вера сонно наблюдала за огнем в камине – за день она успевала страшно устать. Со свойственной ей активностью, девушка успевала переделать за сутки множество дел, как раз чтобы крепко заснуть, едва коснувшись головой подушки.

Весна выдалась солнечной, с морозами по ночам, но горячим солнцем, звонкой капелью и быстро таявшим снегом. Федор Николаевич все чаще печально качал головой, смотря через окно на запущенный парк. Переговорив с комендантом, бывший государь получил разрешение на прогулку.

Вера жадно вдыхала морозный воздух, перемешанный с запахами мокрых деревьев и костра. Papa, истосковавшийся по физической работе, сгребал почерневший грязный снег широкой лопатой. Вскоре к нему присоединились доктор, учитель и дядька-матрос. Mama сверкнула поголубевшими от синевы яркого неба глазами и повела дочерей и Иоанна по парку, собирать обломанные ветки и мусор. Конвой застыл у ворот, солдаты, сидящие вокруг костра, таращились на работающих «господ».

Они старались просто жить, не думая о будущем. Радовались каждому солнечному дню, наступившему теплу. Охранники, поняв мирные настроения семьи, ослабили бдительность и уже не косились на пилящего вместе с доктором сухие деревья Федора Николаевича, не окружали конвоем гуляющих по парку барышень. От старших командиров узнавались новости. Газеты пленникам были запрещены, но тайком все же передавались, благодаря чему семья, хоть и с небольшим опозданием, следила за событиями в стране и мире. Все так же шла кровопролитная война, все больше активизировались разные партии, среди которых – некие «большевики» с лидером, в речах которого угадывались европейские новомодные учения и прекрасное университетское образование. Активизировался Петроградский Совет – организация решительно настроенных против Временного правительства партий, поддерживаемый матросами и солдатами. Федор Николаевич печально вздыхал. Вера знала, что судьба родины волнует papa больше, чем собственная участь.

В мае по столице поползли слухи, что бывшего государя с семьей тайно увезли за границу. Однажды в тихий дворец, стуча сапогами и оставляя грязные следы на дорогих коврах, завалилась делегация представителей с требованием предъявить самодержца. Конвой, за время охраны проникшийся симпатией к приличной семье, пытался сдержать вооруженных людей. На шум в вестибюль вышел сам Федор Николаевич.

- Добрый день, господа, - вежливо улыбнулся он. – Вы с новостями или с визитом?

Что-то неразборчиво и недружелюбно ворча, делегация медленно отступила к выходу, немного потопталась в дверях и отбыла восвояси.

- Вы бы так больше не делали, Федор Николаевич, - заметил старший из конвоя. – Бог знает, что в головы этим депутатам могло прийти? Начали бы палить из наганов, порешили бы всех.

Бывший государь задумчиво рассматривал грязные следы на ковре. Недавно ему исполнилось сорок девять лет.

Из разговоров охраняющих солдат с командирами вскоре стало понятно – непопулярность государевой семьи была так велика, что даже иностранные родственники в Англии и Франции не боролись за право приютить русских Никитиных. Лишь государыня-мать Ольга Александровна ждала в своем датском замке сына с невесткой и внуками. Но до Копенгагена нужно было еще добраться, а ситуация сложилась так, что без серьезной охраны бывшему самодержцу не рекомендовалось выходить за ограду собственного дворца, во избежание расстрела без суда и следствия. Страсти между Временным правительством и Петроградским Советом рабочих и солдат накалялись. Никитины оказались словно яблоком раздора между двумя органами власти.