В заключение рассказ сестры Лены об одном эпизоде.
Ist am Ende seiner KrДfte (на грани своих сил).
Однажды незадолго до нашего отъезда в Германию - мама ещё жила в Кодаках - я ездила навестить её. Возвращалась в конце дня, ближе к вечеру. В аэропорту на остановке автобуса подошёл мужчина, стал рядом со мной. Я не обратила на него внимания. Но мужчина поздоровался. Из вежливости, только из вежливости, я ответила, а сама стала лихорадочно перебирать в памяти, кто бы это мог быть. Я определённо не знала этого мужчину. Или не узнавала. Он не отошёл и не замолчал, а стал вдруг расспрашивать за семью. Сначала во мне зашевелилась досада на него, но он знал нас всех по именам, и это окончательно сбило меня с толку. Разгадку он дал, когда сказал, что никогда не забудет, как мы его пустили на ночлег и что он до конца жизни будет благодарен всем нам. Хотя благодарен он должен был быть только родителям. Но когда он заговорил об этом, я всё вспомнила. Ирина его хорошо знает. Она может о нём рассказать больше. А теперь, как всё было.
Я уже не помню, в каком году это произошло, наверное, в 1956г. Дело в том, что дома я была только в субботу-воскресенье, остальное время в техникуме, то есть в городе. А в этот вечер я была дома, стояла у плиты, спиной к печке, и грела за спиной, точнее, за пятой точкой руки. Нас на первом курсе отправили в Попово-Баловку на уборку кукурузы. И продержали нас там до 3-го ноября. На занятия мы должны были явиться 10-го. Естественно, эту неделю я провела дома.
Итак, я вернулась из колхоза домой, стою у плиты и грею руки. Уже несколько дней непрерывно идёт косой ледяной дождь. Дует хоть и не сильный, но очень резкий ветер. На улице холодно, слякотно и паршиво. Тем приятнее в тёплом доме. Мама как всегда за машинкой. Вечерело. Где были вы все, понятия не имею, потому что кроме мамы, позже папы, никого не помню. Вдруг кто-то постучал в дверь. Ответили. Вошёл мужчина и остановился в дверях. С него ручьями стекала вода и сразу образовалась лужа вокруг его ног. Его туфли или ботинки размокли так, что, казалось, что если он сделает ещё шаг, то они останутся на месте. Мужчина заговорил: "Люди добрые, пустите переночевать". Дальше он рассказал, что приехал издалека (Сибирь, Урал, Север - откуда-то оттуда). Хочет здесь найти работу. Деньги кончились, и он не может поехать в город. Он шёл из аэропорта пешком, дошёл до хат и пошёл вниз по улице, т.е. по нашей улице. Получается, что он из аэропорта пошёл в противоположном к городу направлении, и попал в село. Он стучался в каждый дом, но ему везде отказали. Так он дошёл до нас.
Мама отложила шитьё. По-немецки отдавала короткие распоряжения. Подбросили в печь пару поленьев, кажется, это сделала я, и проследила, чтобы поленья разгорелись от жара в печи. В алюминиевую большую мыску - ты её, конечно, помнишь - налили горячей воды, в духовке у нас всегда стояла большая кастрюля с водой. Поставили скамеечку у плиты и предложили чужому мужчине помыть-попарить ноги, предварительно заставили снять мокрую верхнюю одежду. Возможно, моя память кое-что и путает, но почему-то у меня перед глазами картина, как мама достала из сундука пару чистого папиного белья, и велела чужому одеть. Вся его одежда, кроме плаща (или пальто) и пиджака подверглись стирке. Вручную, никаких стиральных машин тогда не было. Но это было чуть позже. А сначала мама нарезала на сковородку сала и пожарила яичницу. Вскипятила кружку молока, нарезала хлеба. Сковородку с яичницей мама поставила на стол, папа налили "лекарства" - стопку самогона. Пока чужой ел и отвечал на папины вопросы, мама занялась стиркой. Над плитой и в "верхней" комнате были натянуты верёвки. Бельё и одежду развесили над плитой и за грубой. Ботинки (или туфли) перекочевали в духовку. А теперь ты, наверное, спрашиваешь себя, куда же уложили спать пришельца? Ведь мы и так все спали по двое. Свободной или запасной кровати, раскладушки не было, как не было и матрасов: мы спали на длинных мешках, набитых кукурузными листьями. Короче, головоломка, которую очень просто решили папа с мамой. Когда плита остыла на столько, что на ней можно было положить что-нибудь, не опасаясь, что оно загорится, на неё постелили все имеющиеся в доме фуфайки и пальто, застелили простынёй, подушка нашлась. А вот что ему дали вместо одеяла, не помню. Но пришелец на утро был очень доволен и сразу ожил, повеселел, оделся в высохшую за ночь свою одежду. Позавтракали. Опять опасаюсь, что память меня, может, подводит, но, по-моему, папа с мамой коротко переговорили и дали то ли 20, то ли 25 рублей, сопроводив словами: "Отдадите, когда у Вас будут деньги". Незнакомец ушёл в аэропорт. Потом он устроился на работу. Не знаю, был ли он лётчиком или у него другая лётная профессия, сразу ли он стал летать или вначале учился, но он летал на самолётах. Ирина его знала. Естественно, я его изредка и раньше встречала. Но это было редко. Я его и раньше не всегда узнавала. Прошло без малого 40 лет, все мы изменились, но он меня узнал. А через Ирину он часто передавал приветы и благодарности родителям.
Тогда мы только переехали в Старые Кодаки. Самим толком есть нечего, в доме теснота, не хватало самого необходимого, а родители пустили в дом на ночлег чужого человека, не зная, чем он дышит и что он собой представляет. Я думаю, что когда мама оглянулась и увидела его, она сразу поняла, что этот человек "ist am Ende seiner KrДfte" (у конца своих сил). И, наверное, в её памяти всплыли случаи из собственной жизни, когда она сама была "ist am Ende seiner KrДfte", когда она сама была на грани своих сил, когда она сама очень нуждалась в помощи. Поступить иначе она не могла, родители поступить иначе не могли.
Как мы родились.
По ходу своего повествования я что-то рассказывал о родах. Всё же решил ещё раз остановиться отдельно на этом.
Николай родился в декабре. Наша семья из пяти человек жила в бараке в одной комнате на 16 квадратных метрах. Наверное, это не было большой редкостью в те времена, в похожих условиях жили многие семьи. Голода первых послевоенных лет уже не было: собрали урожай картошки со своего огорода, под огороды раскапывали участки прямо в лесу. На Урале в каждой избе был большой подпол, погреб, где и хранили припасы на зиму. Был он и в бараке (я эти бараки видел в 1991 году): фундамент высокий, зимой он промерзал, картошка в нём хранилась только до первых морозов. Папа в углу комнаты сделал из досок большой ящик, в который засыпали картошку. Прямо поверх картошки на фуфайках спал старший Роберт. Картошку ели и на завтрак, и на обед, и на ужин: недаром картошку назвали "вторым хлебом". За день съедали ведро картошки.
Был вечер субботы (10.12.48). Мама попросила: "Женьхен, сходи к бабушке Ганн.. Скажи ей, что время пришло". Бабушка должна была сделать то, что маме трудно было сделать самой: перерезать пуповину, принять послед (анатомическое пояснение: послед, или "детское место", или плацента - через неё ребёнок крепится к организму матери, выход последа завершающий этап родов), помыть младенца. Папа наказал Роберту закипятить воды на печке. Роберту было уже 16 лет - уже совсем взрослый мужик по тем временам. Когда Женя пришла, ей сказали увести к соседям младших сестричек. Роберт пошёл на улицу "покурить". Не в меру любопытная Женя отвела младших Лену и Эмму, вышла во двор и подсматривала в окно. Мама рожала без криков, без стонов, как будто совсем без боли: буднично, просто, естественно.
Из воспоминаний мамы. Первого умершего ребёнка и Роберта мама рожала на Житомирщине в селе Курмань с помощью двух-трёх бабок-повитух. Самыми тяжелыми были роды Жени (на арестантской койке, как однажды призналась мама) в Копачёво в селе Архангельской области, куда сослали папу. Мама: "Лена родилась как принцесса, в больнице на белых простынях. Роды принимали врачи". Эмма родилась в оккупации, о больнице и речи быть не могло, помогали немки-соседки (в селе Ивановка немецкие власти собрали семьи "украинских" немцев). Ирину и меня мама рожала в амбулатории посёлка Чёрный Яр. Роды принимала Елена Яковлевна, медсестра, фельдшер, акушер и врач в одном лице, дипломированного врача в посёлке не было. При родах Ирины маму в амбулаторию отвели из барака, а забирали уже в купленный дом. Ирина родилась и не закричала, точнее, не задышала. Такое бывает и, главное, не впасть в панику: Елена Яковлевна взяла на руку маленькое тельце и отшлёпала её. Крик моей сестры возвестил, что "мотор запустился". А меня угораздило родиться после главных праздников Советского Союза - очередную годовщину "Великой Октябрьской социалистической революции". Беда была в том, что больницу два дня не топили, и рожала мама почитай в холодильнике. Мало того, меня запеленали и положили на подоконник - стола в "палате" не было. Мама попросила дать ребёнка (меня) ей, в кровать. "Ну что Вы. Не положено", - следуя инструкциям, отвечала Елена Яковлевна, - "А вдруг Вы его задушите?" "Не задушу. Он у меня - седьмой". И мама своим теплом согрела меня, фактически спасла меня от худшего.
