Wir werden noch weiter marschieren,
bis alles in Scherben ZerfДllt.
Denn heute gehЖrt uns Deutschland
und morgen die ganze Welt.
На следующей перемене учительница подозвала Лену (она лучше других знала русский язык):
- О чём вы поёте?
- Ну, мы будем ещё дальше маршировать, пока всё в осколки развалится. Потому, что сегодня мы принадлежит ... нам принадлежит Германия, а завтра ... весь мир.
(Это песня немецкой молодёжи третьего рейха).
После этого оба класса сделали русско-немецкими. За год до этого на уроке пения уже не маленькие немецкие дети запели "Deutschland, Deutschland Эber alles" ("Германия, Германия превыше всего" - гимн Германии третьего рейха "Песнь немцев" на музыку Гайдна, после войны его запретили) - своего рода такой детский протест против всего того, что с ними сотворили взрослые. Учительницу пения после этого случая по-тихому перевели подальше в другое место (можно считать, легко отделалась).
* * *
"Все писатели врут" - сказала Женя. Я привёл все эти уточнения (не мамины рассказы) здесь, потому что они дают более точную картину всей нашей жизни, всего, что пришлось пережить маме, отцу, старшим брату и сёстрам. У меня на упрёк Жени есть большое оправдание: я рассказывал так, как слышал от мамы.
В детстве, когда надо было подписать дневник у родителей, я вначале несколько раз давал подписать маме, но мама всегда отправляла к папе - такое было разделение у наших родителей. На мои вопросы, где и сколько она училась, мама отвечала "три зимы в церковно-приходской школе" (ЦПШ). В детстве меня этот ответ удовлетворил. И только сейчас я понимаю, что какая "церковно-приходской школе" времён гражданской войны и первых лет советской власти, не было уже никаких ЦПШ. Скорее всего, мама, слушая наши уроки, историю обучения в ЦПШ Тараса Шевченко, привела это понятие "церковно-приходская школа", чтобы как-то объяснить, где она училась. Однажды, в пятом классе, решая дома задачу по математике, я не понял условия задачи, в текстовой части было какое-то незнакомое слово, спросил у мамы. Мама что-то ответила, или я по её словам понял условие задачи: задачу я решил, сам. Каково же было моё удивление, когда на следующий день мама своей клиентке рассказывала, что вот дети учатся, а мама, малограмотная, решила мне задачу. Потом она ещё повторила этот рассказ нескольким женщинам. С высоты своих одиннадцати лет я пропустил эти слова мимо ушей, если бы кто-то другой сказал нечто подобное, я бы ринулся рьяно доказывать. Но маме-то, что говорить, просто забавно было слышать это. И этот случай почему-то запал в память. Мама рассказывала (было несколько схожих эпизодов), как папа с кем-то из знакомых мужиков решал вопрос, как лучше сделать что-то, обустроить, что-то приобрести (что-то в доме перестроить, как сложить печку с системой дымоходов, с крышей дома, приобрести какое-то оборудование). Мама отваживалась включиться в обсуждение и предложить свой вариант решения. И папины собеседники говорили: "А она (Ольга, баба) права. Надо так и сделать". В 68 году мама поехала к Эмме в Ленинград, Эмма повела её в Эрмитаж, они пришли в зал европейской живописи, академики-художники писали картины на библейские сюжеты. Мама подходила к картине, говорила, кто изображён на картине, и рассказывала библейскую легенду о героях на картине. "Мама, да ты лучше всякого гида рассказываешь" - сказала удивлённая Эмма. Когда Эмма рассказала об этом нам, я особо не удивился, решил что в школе дьяк читал школьникам библию, учились читать по библии. И только сейчас я стал понимать, что никакого дьяка в школе не было, и что, обучая чтению по библии, так много библейских сюжетов не узнаешь. Вряд ли мама читала библию сама, у неё на это за всю её жизнь просто не было времени (хотя книжки мама всё же читала). Получается, что маме читал библию (русскую), возможно, пересказывал интересные места из неё, её отец Никита. Или рассказывала (вряд ли читала) библейские сюжеты по немецкой библии её мама Магдалена. (Интересно, по рассказам библейских сюжетов, по именам, по терминологии, можно определить, из какой библии они рассказывались, по немецкой или по русской?)
В 93 году сёстры оформляли антраги на ПМЖ в Германию. Антраг (заявление) мама должна была подписать сама. И тут я увидел, с каким трудом мама выводила каракули-буквы нашей фамилии, в качестве подписи просто фамилия. Я смотрел на эти мамины мучения с затаённым удивлением: вдруг стало понятно, что мама НЕ УМЕЕТ ПИСАТЬ. Потом я засомневался в своей догадке: а как же она могла списаться с тётей Олей Анкерштейн после войны? (Вообще-то у тёти Оли были и другие родственники в ссылке на Урале, и в самом посёлке Чёрный Яр.) Как писали письма с просьбой разыскать дядю Валентина и тётю Веру? И только когда Женя рассказала, что письма о розыске дяди и тёти писала она, я перестал сомневаться. В стране всеобщей грамотности, каким на самом деле был СССР, увы, остались люди, которых не коснулся ликбез (ликвидация безграмотности). Где-то, в каких-то местах просто не было этого ликбеза, кому-то надо было работать, обеспечивать куском хлеба семью, кому-то надо было растить детей. За те "три зимы в школе" в детстве мама не успела, не смогла научиться писать. Нет, она умела записать цифры, числа. Мерки своим клиенткам она записывала сама и достаточно быстро. Возможно, сверху стояли инициалы (я точно не помню, не обращал внимания, а может, мама помнила клиенток по отрезам ткани), а потом шёл ряд чисел без обозначений: объём груди, талии, бёдер, длина от плеча до талии, длина юбки (или низа платья), длина рукава. Арифметику, сложение, вычитание мама знала. Могла вместе с детьми выучить таблицу умножения (а может, и не знала). Читала мама свободно на русском, украинском и немецком языках, понимала ещё еврейский (но он, правда, близок к немецкому) и польский языки. Интересно, что мама читала как современный немецкий язык, так и на готическом шрифте. Её отец посчитал, что дочери достаточно умения читать ("Об'яву на стовп╕ прочита╓ш ╕ досить"), главное для женщины "дети, кухня, церковь" (немецкое Kinder, KЭche, Kirche). Конечно, осталась обида на отца за такое отношение. Ликбез прошёл мимо мамы, учиться в школу с детьми не пойдёшь, а вечерних школ в сёлах не было. Не получив сама даже начального образования, мама всячески поддерживала стремление детей учиться, у неё была мечта, чтобы все дети закончили школу, все 10 классов. Она гордилась нашими оценками, нашими успехами - это были и её успехи. Она очень гордилась, что трое её детей окончили университет.
Мама никогда не изучала истории в школе, она узнавала её по жизни. Да, её свекор умер (погиб) в войну, а какая это была война, она толком не различала, русско-японская или русско-германская, и в каких годах они были. Мама не по учебникам, не по книгам и кино познавала и коллективизацию, и голодомор, и сталинские лагеря, лихолетья жесточайшей войны, ссылку на Урал. Наш папа, скорее всего, был бы изначально неплохим колхозником, но колесо истории без разбора и без всякого смысла прошлось жестоким оборотом по их с мамой судьбе. Папа ещё легко отделался: они вернулись в хлебный степной край Херсонщина.
Мама не изучала каких-либо основательных наук, но для своих слушательниц она рассказывала свою устную невыдуманную книгу жизни. Всякий автор имеет право на художественный вымысел, может обобщить частные случаи и дать более достоверную картину истории, чем простая хроника событий из жизни отдельных людей. Да, её рассказ об отправке деда Никиты и его сыновей был рассказом для женщин-клиенток. Дед Никита, скорее всего, сгинул в лагерях Гулага. Неизвестна и судьба Вани Самчука. А Фёдор ушёл тогда, избежал повторного ареста. Добрался до Одессы, работал в артели по изготовлению деревянных чемоданов, женился на немке Эрне Шотер. Во время войны связь с ним оборвалась. Скорее всего, никакого спичечного коробка от деда с местом назначения не было. Это могло быть с другими людьми, мама вставила в свой рассказ подслушанную историю. Иногда я слушал маму, и мне не верилось, что такое могло быть. Но в голодовку были гораздо более страшные случаи, чем о них рассказывали очевидцы: невозможно, наверное, словами передать тот ужас, который был. Причём, что голод 30-ых годов, что голод послевоенных лет. Я не понимаю, как можно было пережить, видеть вспыхнувшую огнём женщину, и, при этом не потерять самообладание и рассудок. Поведение немецкого офицера казалось более естественным. Сестра Женя рассказала об этом случае своими словами, рассказ получился другим, с позиции ребёнка. А об эпизоде, как мама "отмечала" победу в компании офицеров красной армии, я слышал в трёх вариантах: мамы, Жени и Лены. Лена запомнила и пересказала мамин рассказ по горячим следам. Когда мама с Женей пришли (добежали) домой, мама тут же рассказала всё бабушке, Лена сидела рядом и слушала.
