Женю не приняли: отдали предпочтение тем абитуриентам, кто работал в школе. Но Женю заведующий кафедры запомнил.
Женя пошла работать в аэропорт на склад. Аэропорт был военным, но уже использовался и для гражданских грузоперевозок. И одновременно строилось здание аэровокзала, службы авиаперевозок. Работа оказалась неожиданно опасной: с одной стороны от неё требовали честности, жёсткого контроля за грузами, материальная ответственность. А с другой стороны, как грузчики с водителями пытались стащить, что "плохо" лежит, так и начальство складов также тащило, но в гораздо больших масштабах. (Иногда приходит мысль, что ли у нас, у нашего народа в крови воровство? Или, это следствие обобществления собственности, другими словами, ликвидации частной собственности? Если ВСЁ общее, то оно и моё тоже. Можно взять моё из общего "котла".)
Молодая Женя интуитивно поняла, что она, честная, здесь не приживётся: либо её подставят, и она попадёт в тюрьму за воровство других, либо её и вовсе "уберут". И хоть работа была выгодной в части зарплаты, она ушла, устроилась на работу на электростанцию в Приднепровске. Возможно, эти обстоятельства подпитывали её упорство (наверное, она самая упрямая в нашей семье). Она поступала три раза на заочное отделение. В очередной раз её, как старую знакомую, приметил заведующий кафедры (преподаватели заинтересованы в сильных знающих студентах):
- А почему бы Вам не учиться на стационаре?
Женя поехала к маме:
-- Мама, мне предлагают на дневном отделении учиться?
-- Ну, так в чём дело?
-- Стипендия маленькая. А если у меня не получится?
-- Женя, продуктами мы тебе поможем, с голоду не умрёшь. А там сама старайся.
Село Старые Кодаки гораздо ближе к городу Днепропетровску, чем Чёрный Яр к ближайшей железнодорожной станции. Возможно, этот разговор был и с папой тоже, но, думаю, решающее слово было за мамой. С её поддержки Женя поступила в Днепропетровский госуниверситет, стала преподавателем немецкого языка. Женя была, как "паровоз" для всех нас. На следующий год вслед за ней туда же поступила Лена: она закончила техникум, отработала в Запорожье положенные три года. После окончания университета её оставили на кафедре преподавателем языка, учебник по которому она швырнула через всю комнату на Чёрном Яре.
Эмма 8-10 классы училась в Днепропетровске, жила на квартире в городе.
В 64 году восьмилетку в Старых Кодаках первым из нашей троицы закончил Коля. 9- 10-ый классы он учился в Днепропетровске (СШ N20 на подстанции - ближайшая школа к нашему селу), каждый день ездил на попутках в школу. Ирина 10-летку закончила в Приднепровске (сейчас это район, жилмассив города, а тогда это был город-спутник Днепропетровска), во время учёбы она жила у тёти Оли Анкерштейн. В 68 году как раз летом в наше село заасфальтировали дорогу, а осенью пустили рейсовый автобус от аэропорта в село. Так что в школу, ту же самую N20, я ездил уже на рейсовом автобусе. Николай отслужил в армии, после армии отучился один год на подготовительном отделении (такой вариант рабфака 70-ых годов) и поступил в наш госуниверситет на физико-технический факультет. Вместе с ним за компанию в тот же год и туда же поступил и я. Ирина после школы и работы на швейной фабрике поступила в Киев (институт лёгкой промышленности). Может быть, ей надо было поступать куда-нибудь в Днепропетровске. Киев намного дальше от ставшего нам родным села. Отучившись один год, она прекратила учёбу. Николай отучился три курса, и тоже прекратил учёбу. Во время учёбы у меня стипендия была больше папиной колхозно-совхозной пенсии, так что учиться мне было легче, чем сёстрам в чисто финансовом отношении. Я закончил учёбу, хотя меня и не допустили к разработке или производству ракет (но это уже другая история). Заканчивая эту главу: мамина гордость, три её ребёнка получили высшее образование.
Рассказ о маме.
В больших семьях младшие дети находятся на попечении старших. Иными словами, воспитывают младших детей не столько родители, матери, а в большей мере повзрослевшие и ещё не очень старшие дети, точнее, воспитывает вся семья. (И не всегда они все воспитывают в "одном направлении", в одном ключе.) И это нормально. Так и должно быть. Нет, конечно, в грудном возрасте мама главный человек в жизни ребёнка. Но, когда малыш подрастает, когда его можно доверить старшим детям, всё больше времени он находится под опекой братьев, сестёр, и всё меньше времени он бывает с мамой. Ни в коем случае эти строки не обида в адрес мамы. Просто у мамы с кучей работы по дому, умыть, одеть, обуть, накормить, напоить, приготовить еду, постирать, отправить в школу, выгнать погулять, послать в магазин, проследить, уложить спать, времени на общение в "чистом виде" совсем не остаётся. Я принимал всё как есть, я не был избалован маминым вниманием. Впрочем, как и все мои братья и сёстры. Наверное, я был избалован вниманием своих старших братьев и сестёр, мне его досталось больше всех, так как "воспитателей" у меня было больше, чем у остальных.
Мама меня долго кормила грудью, я уже ходил "пешком под стол", подходил к маме и прикладывался к груди. Впрочем, мама долго кормила грудью практически всех детей, некоторых из-за голода, иногда маме легче было покормить грудью, чем раздобыть какую-либо другую еду. Рос я уже в относительно благополучное не голодное время, кормление грудью не было спасением малыша от голода. Когда мама окончательно отлучала меня от груди, они с папой уехали к кому-то в гости, а я, засыпая, искал свою "кормилицу" у шестнадцатилетней худой сестры. И не находил.
Когда мы переехали на Украину, мама работать в колхоз не пошла, оставалась дома с детьми, то есть была домохозяйкой. В отличие от многих сельских женщин, которые стремились что-то вырастить и повезти продать на базаре, семьями выращивали животных для продажи, ходили предлагали купить молоко, яйца, овощи, фрукты, рыбу (в нижней по течению реки части села жили рыбаки, даже был самоорганизованный, не по указке сверху, рыбколхоз), у мамы на это не хватало времени, да и желания тоже. Мама поняла, что может быстрее заработать копейку шитьём, чем чем-либо торговать. Одно из воспоминаний мамы о своём детстве: она ножом (ножниц не было, или они были недоступными для мамы) режет какую-то ткань, вилкой (мама говорила вилкой, а не шилом?) делала дырки и просовывала нитку. Дед Никита своей жене: "Мати, дай дитин╕ голку!"
Первый запомнившийся образ мамы: худая женщина с длинными до пояса чёрными волосами, заплетенными в косу. Косу мама укладывала ниже затылка, толстая коса была тяжёлой, наверное, поэтому голова всегда была высоко поднята. Расчёсывала мама волосы небольшим гребешком, изогнутым дугой, с большими зубьями - нынешних всевозможных расчёсок-щёток и в помине не было. Волосы были густыми, расчесать их было непросто, высушить после мытья тоже (фены в нашей стране появились чуть ли не во времена Горбачева, да и фен на то время был бы непозволительной роскошью для семьи). Ещё о косах. Однажды, когда младшая из сестёр Ирина подросла до возраста, когда хочется нравиться мальчикам, старшая Эмма повела её в парикмахерскую, впервые в жизни. Эмма уже работала в аэропорту, вначале на коммутаторе в небольшой комнате на первом этаже. О, чудо техники коммутатор, мы, младшие, подолгу смотрели, как она проводами с наконечниками-контактами соединяла звонившего с нужным номером; для этой работы нужны были длинные руки и высокий рост. Ни того, ни другого у Эммы не было: в семье её прозвали "малая". Затем Эмма работала продавцом газет в киоске на втором этаже аэровокзала. Небольшое по сравнению с нынешними двухэтажное здание вокзала с вышкой для диспетчеров внутри имело оригинальную архитектуру (впрочем, наверное, стандартный проект для аэровокзалов середины 50-ых годов). Маленький, но высотой на два этажа зал ожидания, лестница в два пролёта с расходящимися в стороны частями на второй этаж. На втором этаже узкий балкон-коридор обрамлял зал ожидания. На первом и втором этаже размещались кассы и различные службы. В небольшой комнате на первом этаже в углу от зала ожидания находилась парикмахерская. Коллектив аэропорта был небольшим: все друг друга знали. Эмма дружила с парикмахером, полной немолодой тётей Женей. Эмма привела сестричку и попросила сделать ей причёску. У Иры были жиденькие косички и тётя Женя предложила их отрезать - как ещё её можно было сделать красивой (косу Ирине оставили на память). Но дома мама отругала обеих, а Эмме ещё досталась и оплеуха: вот такая получилась красота со слезами на глазах. Но, вскорости, годам к шестидесяти, мама отрезала свои волосы: коса была тяжёлой, голова стала болеть от её веса, да и сохли волосы после мытья очень долго.
